львами
Я настроился на худшее и был готов ко встрече хоть с областной инспекцией, хоть с приставами загробного мира, но в гостиной меня поджидал всего лишь мастер Сюй Чаньпу, который явился в сопровождении двух сыновей и принёс подарок к Новому году — огромный красный свёрток, перетянутый золотистой лентой. Вдвойне неожиданно, потому что ни я, ни мой отец близко не общались с хмурым юэским усачом, хотя пару раз он бывал в нашем доме.
— Как неловко, — сказал я, принимая свёрток. — Ваш визит для меня неожиданность, и своего подарка я не приготовил, а нанести ответный визит не успеваю: сегодня покидаю Дуншань по неотложным делам.
— Тем лучше, что я вас застал, — ответил оружейник. — О взаимной любезности не беспокойтесь, ведь и я припозднился: давно бы закончил работу, да всё спотыкался о какие-то мелочи. Однако подарок у меня непростой: иной полагается убрать в сторонку и открыть позже, а с моим временить нельзя, тем более что сегодня вы уходите, а он как раз полезен в пути.
— Вы уж подарили мне трость, мастер Сюй, — произнёс я почтительно, начиная понимать, что к чему, — и она чудо как хороша.
— Вот будет и дополнение! — поклонился Сюй Чаньпу. — Мои сыновья помогут вам разобраться, а вы уж не сердитесь на меня, глупого старика, за настырность.
И вот так легко выпроводил меня из собственной гостиной. В кабинете я раскрыл свёрток — в нём, конечно, оказался стёганый дорожный халат на плотной подкладке. Я знал, что в области торса за подкладкой находится броня — и не простая, а «доспех мертвеца», — но сработано всё было настолько добротно и искусно, что неподготовленный взгляд не мог бы ожидать подвоха.
— Защитит от любого острия и лезвия, — объяснял один из сыновей оружейника. — Но, конечно, рогатина или меч входят глубоко, так что с ними вы никого не обманете. А вот стрела или короткий нож…
Неожиданно в его руке блеснул кинжал, и, прежде чем я успел что-то сказать или сделать, вонзился мне в правый бок. Парень как ни в чём не бывало продолжал:
— Ну вот, видите! Так-то вам бы сейчас на полу валяться. Но вы уж сами себе решайте, когда падать, а когда продолжать драться. «Крови» тут более чем достаточно, куда ни ударь.
По серому боку халата расползалось багряное пятно. Предупреждая резонный вопрос о том, как мне теперь ходить в таком виде, второй сын мастера Сюя достал из-за пояса продолговатый флакон с насадкой в виде головы дракона и опрыскал бок бесцветной жидкостью с едким запахом. Не прошло и минуты, как пятно посветлело и пропало, не оставив следа. Таких флаконов к халату прилагалось два. Пессимистичный оружейник, вероятно, считал, что рубить и резать меня будут на каждом постоялом дворе.
Халат был несколько тяжелее моего привычного, но я не привередничал. В этот раз в путь до столицы предстояло отправиться без охраны и даже без слуг — только я и Юань Мин. Учитывая мои дальнейшие планы, я полагал, что так будет даже лучше.
Спустя всего час после того как Сюй Чаньпу и его сыновья ретировались, вышли и мы с «господином Белой Шляпой». Сейчас это прозвище подходило ему как нельзя лучше: со старой шляпой он в дороге не расставался и носил, низко надвинув на глаза. Учитывая возраст моего спутника, я решил по возможности как можно большие расстояния преодолевать в паланкинах и повозках, и был удивлён, когда нам впервые пришлось идти пешком: Юань Мин не отставал от меня ни на шаг. Покидая Дуншань, он был неразговорчив и, как и я, держался насторожённо, но уже второй день пути он встречал умиротворённо и в хорошем расположении духа. А узнав, что я собираюсь проложить маршрут по знакомым мне местам через Цискую дугу, и вовсе весело рассмеялся:
— Странствующий даос как-то рассказал мне древнюю историю о воине, который вошёл в каменный лабиринт восьми триграмм, чтобы победить рогатого демона. Лабиринт был опасен и сам по себе: он постоянно менялся, и прошедший вратами смерти уже не мог из него выбраться. Воин, чтобы не заблудиться среди предательски одинаковых стен, разматывал по пути моток шерсти, по которому и вышел обратно. Так и я сейчас по старой нити прохожу прежний путь — по тем же самым местам. Кажется, присмотрись к этим камням, и увидишь мои следы двадцатилетней давности. Вот только воин из легенды нашёл и прикончил своего демона, а мой ещё где-то бродит.
В первые две недели года спрос на перевозки невелик, и извозчичьи дворы Циской дуги, на днях кипевшие людьми, стояли полупустыми. Но нам так или иначе удавалось взять коляску, и двигались мы почти без задержек. Небольшая заминка возникла лишь однажды, на западной окраине Сыту, при примечательных обстоятельствах. Слуги с постоялого двора сбились с ног, разыскивая нам извозчика и с горем пополам предложили какого-то босяка с подводой до Луаньху. Юань Мин никогда не участвовал в подобных обсуждениях, но тут решительно высказался против. Я с ним согласиться: крюк отнял бы у нас полдня — но позже в памяти всплыла беседа местного зеленщика с администратором Ли.
Цифры сходились. Мой спутник проходил Циской дугой двадцать лет назад, тогда же двое смельчаков освободили Луаньху от четвёрки барсов-людоедов. Вполне возможно, что одним из смельчаков был мастер фехтования Шангуань. Спрашивать об этом прямо было бы бессмысленно. «Господин Белая Шляпа» слишком долго молчал о прошлом, чтобы сейчас откровенничать. Именно поэтому, как подсказывала логика, сейчас он отказался посетить спасённую деревню, где могло сразу же открыться слишком многое. И, как ни подбивало меня любопытство, принуждать его к этому я не хотел — иначе мы рисковали бы встречать Праздник фонарей в Луаньху, а не в области Цзюй, куда мне хотелось попасть уже через десять дней.
Возможно, портрет Юань Мина с моих слов складывается противоречивый. В своё оправдание скажу, что и меня всю дорогу не оставляло чувство противоречия между тем, что я вижу и слышу, и тем, что, на мой взгляд, оставалось невысказанным и неизвестным. Нельзя сказать, будто мой спутник держался замкнуто — напротив, по-стариковски щедро делился воспоминаниями и занимательными историями о каждом хуторе и о каждой рощице, мимо которых мы проходили, — но непонимание его исходных установок действовало гнетуще. В прошлом я чётко понимал, что, скажем, администратор Ли или поверенный Ким играют на стороне господина Чхве, а Бянь, как бы я к нему ни относился, — на противоположной стороне, за Шэн Яня. Даже многоликий Чэнь Айго, когда сопровождал меня, казался понятным и преданным человеком дуншаньского правителя. Но за кого играл Юань? Шёл ли он сейчас просто выполнять поручение гостеприимного хозяина или вёл какую-то свою партию?
И за кого играл я сам?
Став помощником префекта и фактически его тайным порученцем, я пытался как-то соотнести его цели с целями моего отца. Почему отец перед смертью фактически поручил мне взять из сундука тетрадь в белом бархате раньше, чем она попадётся в руки сотрудникам управы? Опасался ли он Чхве как карающей длани государства, потому что не знал, что тот и сам готов действовать в пику столичному двору? Или потому что, наоборот, знал о каких-то его секретных устремлениях? Возможно ли, что в реальности их цели совпадают? Тот и другой искали и собирали реликты прошлой эпохи. По словам Яо Шаньфу, дело «тайных учёных» выросло из студенческого интереса к истории; господин Чхве, отправляя меня в Тайцзин, говорил о великих знаниях как основе процветания грядущих поколений. Оказавшись элементом двух скрытых механизмов, я получил возможность свести их воедино — не пытаясь манипулировать, как сейчас, а открыто рассказав обо всём Чхве: усилить «тайных учёных» талантами гостевой слободы и обеспечить применение собранным ими знаниям. Но что если цели не совпадают?
Мог ли Юань Мин — человек, безусловно, мудрый и осведомлённый — знать что-то о замыслах отца или господина Чхве?
Новогодняя пора в горной стране завершается большим Праздником фонарей. Его с размахом отмечают даже в Чу, которая с началом мятежа отказалась практически от всех обычаев империи. Правда, и здесь, как на двойное полнолуние, общих традиций празднования куда меньше, чем собственно местных «изюминок». В генерал-губернаторстве Девяти областей, куда мы прибыли к концу второй недели нового года, акцент делают на «львином танце», из которого вырастают неподражаемые постановки с сочетанием сложной акробатики и театрального фехтования.
Таким зрелищем нас порадовал пригород цзюйской столицы, селение Дайча. Представление давала труппа Диу Сянвэня. На площади перед святилищем Пяти Гениев обустроили сцену: в центре две огромные серые тумбы, похожие на голые горные вершины; между ними прокинут горбатый деревянный мост без перил; на заднем плане — крутая волна из бамбуковых шестов разной высоты. Рядом со сценой, одетые в кумач с золотыми позументами, стоят музыканты. Инструменты в основном ударные, но есть и флейтист. Он-то и начинает выступление тихой и спокойной мелодией.
На сцене появляется сам мастер Диу, он в тёмно-синем дорожном халате и, судя по всему, играет человека чиновного звания. Под восторженные аплодисменты и перешёптывание зрителей он поднимается на одну из вершин и вступает на мост. В этот момент происходит первое «чудо»: из мешка, подвешенного высоко над сценой, начинают медленно падать серебристые бумажные звёзды, последний снег старого года. Путник останавливается, достаёт из-за пояса веер (самое неестественное, что можно себе представить во время зимнего путешествия; но на сцене веер скорее символизирует задумчивость и поэтический настрой) и смотрит вдаль.
Флейта звучит тревожно, внезапно её пение пресекает резкий удар тимпанов — из-под тумб выбираются главные действующие лица, огромные львы. Каждого играют по два артиста. Один, постарше и посильнее, отыгрывает туловище и задние лапы, его спину и голову покрывает вычурная попона, поэтому в движениях он часто полагается на товарища. Тот отвечает за передние лапы и управляет огромной кукольной головой. «Львы» — не более чем название, сходство с настоящими львами невелико, а морды больше похожи на лица демонов с даосских картин; но пластика у дуэтов поистине кошачья — со второй минуты забываешь, что перед тобой пёстро разодетые люди, и начинаешь видеть на сцене два четвероногих чудовища. Головы хлопают и вращают глазами, открывают и закрывают пасти — словом, ведут себя как живые. Часто львиные костюмы также красного и золотого тонов (это вообще цвета праздника), но на представлении в Дайча выбрали голубой и зелёный.