Под лязг и грохот ударных львы исполняют свой танец. Он не столь сложен, как дальнейшая акробатика, главная его красота в синхронности движений. Львы красуются перед зрителем, принимают угрожающие позы, встают на задние лапы и запрыгивают на тумбы. Путник оказывается меж двух противников. С веером в руке он кружит на мосту, пытаясь отпугнуть хищников, но тщетно. Когда демонические чудовища уже готовы его растерзать, появляется нежданная подмога — дракон, заставляющий всех замереть.
«Танец дракона» — отдельное действо. Я видел, как его исполняют на Дуншане: участвует по крайней мере полдюжины человек, бывает и несколько десятков. Каждый несёт по длинному шесту, на первом закреплена драконья голова, на последующих — кольца, соединённые между собой блестящими лентами. Перемещаясь и двигая шестами, люди заставляют летучего змея извиваться, сворачиваться в кольцо и выполнять весьма сложные фигуры — чуть ли не завязываться узлом. У труппы Диу Сянвэня он движется куда проще, но всё это искусно вплетено в общий сюжет.
Дракон пролетает над самым мостом, обречённый путник успевает схватиться за одно из колец — и его переносит на гребень бамбуковой волны. Змей поворачивает свою усатую морду, и толпа в восторге — мастер Диу достаёт из его пасти сверкающий меч. Теперь будет, чем отбиваться ото львов. А те не дремлют: первый уже карабкается по бамбуковым шестам. Один раз он почти срывается, зрители ахают — настолько правдоподобно оступились задние лапы, — но всё идёт в соответствии со сценарием: повиснув на передних, лев подтягивается и в два прыжка добирается до своей добычи.
Начинается танец-сражение, полный опасных пируэтов на высоте. Темп становится то быстрее, то медленнее, поочерёдно вступают флейта и барабаны, но атака хищника почти отбита — когда с другой стороны на бамбук взбирается второй. Теперь флейта молчит, звучат одни барабаны. Звучат дробно, судорожно, ускоряясь. Тимпаны — раз! два! три! — пытаясь увернуться от когтистой лапы, фехтовальщик теряет равновесие и пластом падает вниз. Публика в ужасе: мастер Диу лежит в луже крови, пронзённый собственным мечом. И только проснувшаяся флейта грустной мелодией намекает на то, что и это — постановка.
Из храма Пяти Гениев к сцене медленно идёт прекрасная девушка в сверкающем золотом одеянии. «Фея! Небесная фея!» — шепчутся зрители. При виде её коварные львы, которые уже спустились полакомиться добычей, словно побитые кошки, убираются восвояси, под тумбы. Фея подходит к погибшему и укрывает его своей накидкой. Звучит ария — я помню общий смысл и одну строфу. Красавица признаётся, что полюбила героя за его отвагу и готова пожертвовать беззаботной жизнью в свите Владычицы Запада, лишь бы её возлюбленный ожил и она могла быть с ним. Строфа же следующая:
Ты сердцем смел и умереть не вправе.
Пусть фонари разыщут путь во тьме.
Чтоб мог ты послужить своей державе,
А я могла и впредь служить тебе.
Прошение феи услышано. Золотая накидка взлетает ввысь, а храбрый чиновник возвращается к жизни. Нет ни страшной раны, ни крови — и я невольно проверил сумку у пояса: на месте ли флаконы Сюй Чаньпу. Все участники труппы, кроме музыкантов, один за другим выходят на сцену с красными фонариками — непременным атрибутом праздника. Апофеоз впечатляет. Зрители долго рукоплещут, а затем лезут за кошельками, даже те, кто изначально не собирался платить за открытое уличное представление. Кого-то, особенно неискушённых молодых франтов, ждёт неприятный сюрприз: пока они, смотрели на танцы, бои и прекрасную фею, над их кошельками успели поработать площадные воры — но кричать об этом они, конечно, не станут, чтобы их не подняли на смех за ротозейство.
Во время фехтовальных сцен я то и дело поглядывал на Юань Мина — как-то воспринимает их старый мастер меча? Новелла «Ханьский живописец» великого Пао-цзы начинается словами: «Тому, кто глубоко постиг искусство, сложно им наслаждаться». Но Диу Сянвэнь недаром назывался мастером и даже уличной постановкой умел, похоже, угодить и самым взыскательным знатокам. Во всяком случае на лице моего спутника читались одобрение и искренний интерес.
В честь праздника мы решили до конца дня задержаться в Дайча и продолжить путь на следующее утро. К тому же господин Юань хотел отправить в столицу письмо, а в тот же день этого было не сделать. Да и у меня имелась своя попутная цель. В отцовской тетради были такие примечательные стихи:
«Находка так находка!» — кричишь ты на ходу. —
Гнездо свила пичужка на дереве в саду!
Я раздобуду пику — а щит давно готов —
И встану караулить от уличных котов.
Дай полосатым волю! Но в середине дня
Часы занятий в школе… Постойте за меня!»
Примечательные тем, что слово «находка» употреблялось дважды, и, как это трактовать, я не понимал. То ли в селении Дайча имелось два нужных, почти соседних адреса, по каждому из которых нужно было получить кусочек верительной бирки, то ли отец, забывшись, употребил одно из слов в «обычном» смысле — не вкладывая в него что-то особое. Но в таком случае какой адрес считать истинным: первый дом или всё-таки третий?
И тут, словно предлагая разрешение загадки, услужливо возник прежний вопрос. Мог ли «господин Белая Шляпа» быть в курсе дел «тайных учёных»?
Когда мы оплатили номер в гостинице и сели перекусить, я как бы между прочим спросил:
— У вас здесь, часом, нет знакомых?
— Едва ли, — ответил Юань Мин. — В этих краях я не был очень давно.
— А вот у моего отца они, похоже, были. Я разбирал его записи, и в них фигурирует некий друг его юности, живущий в Дайча. Вернее, его адрес. Коль скоро мы оказались здесь, не стоит ли его разыскать?
— Конечно! Иная дружба длится из поколения в поколение — разве это не тот случай? Зная твоего отца, могу предположить, что этот человек в Дайча — если, конечно, ещё живёт здесь — человек высоких качеств. А упускать дружбу с достойными людьми так же нелепо, как заводить её с недостойными.
— В таком случае отправлюсь прямо сейчас, — сказал я и тут же пригласил Юань Мина составить мне компанию.
Дайча не имеет городского статуса, но вдвое превосходит размерами областную столицу Цзюй. Такие парадоксы (разумеется, не областных, а префектурных масштабов) бывают и в других частях горной страны, но чаще прочего — в Девяти областях: Сюй, Тань и Чао тоже меньше своих пригородов. Чтобы добраться до места, мы попросили хозяина гостиницы вызвать для нас паланкин. Носильщики уже предвкушали щедрые чаевые по случаю праздника, но быстро сникли, едва я попросил доставить нас на северо-восточную окраину селения.
— Зачем же вам туда, сударь? — тревожно откликнулся один из них. И на мой удивлённый вопрос, что в этом такого, ответил: — Если вам в обитель Облачного Дворца, так волей батюшки-губернатора Лян Чжунли её разогнали года полтора назад.
— Есть же там дома и помимо этой обители, — нетерпеливо произнёс я. — Ваше дело нести. Если хотите, так за двойную плату!
Этого довода оказалось достаточно. Но носильщик был прав — в какой-то момент на смену торжественному убранству центральных улиц пришли грязь и неухоженность окраины. Ближе к месту назначения казалось, что мы погрузились на самое дно. Уличный воздух заполняло зловоние, под ногами текли реки неубранных нечистот. Приличных домов не было — сплошь покосившиеся хибары, игорные дома, притоны и самые низкосортные заведения иного толка, — впрочем, даже здесь на дверных притолоках горели красные фонарики. На наш паланкин здесь глядели со смесью недоумения и какого-то хищного азарта. Иные представители сомнительных профессий, не стесняясь, заступали носильщикам путь, предлагая нам свои услуги, и я не раз пожалел, что отправился туда, тем более с Юань Мином. Но вот господин Юань, как и прежде, был благожелателен и спокоен и на местных маргиналов смотрел с тем же интересом, с которым некоторое время назад следил за театральным представлением.
На вопрос носильщиков, к какому именно дому следует нас доставить, я, не зная, как лучше объяснить, сказал о первом в первом ряду от восточной стены.
— Зачем же, сударь, говорили, что не в обитель? — сказал тот, что спорил со мною в самом начале.
— Запутал ты меня совсем! — рявкнул я. — Я, конечно, не первый дом имел в виду, а третий! Донесёте молча — получите прибавку.
Вопросов больше и впрямь не было. Доставив нас на место и дождавшись обещанных денег, носильщики тут же исчезли, оставив нас стоять посреди улицы, носящей явно незаслуженное название — Весеннего Благоухания. В отличие от других виденных мною улиц, здания здесь были непривычно ориентированы не с севера на юг, а по линии восток — запад, и это несколько выбивало из колеи.
Дом номер три смотрелся чуть лучше соседних, хоть и его фасад был побит и обшарпан. Судя по вывеске, это была аптека, хозяином значился некий «лиценциат Ван Оуба». Обладатель учёной степени, прозябающий в глуши, — как это похоже на «тайного учёного»! Фонарика перед входом не было, но я трижды постучал. Прошло некоторое время, ответа я не получил и на всякий случай дёрнул двери на себя. Они были заперты изнутри — похоже, на засов. Я постучал ещё раз, настойчивее.
Из второго дома — крохотной лапшичной — выглянул толстяк с потным небритым лицом и в засаленном халате. Несомненно, его привлёк мой стук. Прежде чем он успел что-то сказать, я спросил его о том, бывает ли кто-нибудь в аптеке.
— Про дома на этой улице, парень, таких вопросов не задают, — заявил он развязно. — Тебя неправильно поймут, да ещё и побьют, даром что заезжий. А доктора Вана уж год как нет.
— Что с ним?
— Исчез, — бросил толстяк и высморкался в рукав.
— Помер он! — крикнула из лапшичной какая-то женщина (позже стало ясно, что это его жена).
— Как он помер, никто не видал, — ответил ей муж через плечо. — Нет его, и всё. Хороший был человек, мне однажды гнойный чирей вскрывал. Без него бы помер. Врача на наших улицах не отыщешь. Раньше к монахам ходили, а после — к доктору Вану. Теперь дохнут как мухи, особливо девки, зато и ртов меньше.