Спокойствия ради врач прописал нам обоим покой и постельный режим, но уже к середине следующего дня Хуан, не привыкший лежать без дела, неожиданно предложил скоротать время за фехтованием. А когда я с досадой напомнил о больном мизинце, возразил:
— Знаменитый У Сун продолжал сражаться и после того, как зачарованный меч отрубил ему левую руку, а азартный игрок и фехтовальщик Цзотоуши родился слепым.
— Мало ли напишут в романах, — усмехнулся я.
— В романах, говорите? — Хуан ещё больше оживился. — Ну так я вам поведаю историю не из романа. Мой отец, как я, кажется, вам говорил, подвизался в разбойном ремесле, и шайка, в которой он состоял, стяжала себе настолько скверную репутацию, что высокопоставленные чиновники уже и не боролись с ней, напротив — временами обращались к её услугам, если требовалось кого-то убить или ограбить. И вот поступил заказ устранить одного человека, отбывающего из столицы. Разбойники получили его описание и узнали время, когда он покинет Тайцзин и его предместья. Человек тот, вероятно, бежал от недоброжелателей, а потому предпочитал путешествовать ночью, после закрытия ворот, что упрощало нападение. В положенный час в пустынном месте, у векового кедра в окрестностях Аньи, мой отец и трое его товарищей и решили с ним расправиться. Первым же ударом они сумели перебить ему обе ноги, так что он оказался обездвижен. Но этот человек виртуозно владел клинком и даже в таком состоянии, опираясь спиной на кедр, в течение получаса отражал нападения разбойников.
— Что же было потом?
— О, потом произошло интересное. Словно из-под земли в том месте появился ещё один путник — похоже, знакомый того беглеца и также мастер фехтования. Тремя ударами он уложил товарищей моего отца, который едва остался жив и затаился в тени. Беглец, кажется, решил, что этот второй также хочет убить его, но тот взвалил его себе на плечи и так донёс до ближайшего жилья. Мой отец решил последовать за ними, куда бы они ни пошли. Показаться на глаза заказчику он боялся, но главное — чувствовал, что судьба свела его с необычными людьми. Как только раненый смог кое-как держаться на ногах, он со своим спасителем ни дня не упускал без фехтовальной тренировки. Отец издалека наблюдал за их поединками и жадно ловил каждое движение. Ему казалось, это небожители каким-то чудом вернулись на землю и теперь путешествуют по своим делам. Вдвоём они прошли Вэй и Девять областей и устремились на северо-восток, по дороге совершив немало подвигов. Отец не без гордости рассказывал, что и сам порой под видом местного жителя помогал в их благородных делах. Беглец, которого он должен был убить, так и остался хромым, что не мешало ему в рукопашном бою держаться увереннее любого человека со здоровыми ногами.
Хуан посмотрел на меня:
— У вас же, старший брат, всего-навсего болит правая стопа. Но ведь можно найти стиль, при котором вы почти не будете на неё опираться.
Этот разговор звучал как продолжение старого диалога с Юань Мином. «Господину Белой Шляпе» я готов был стать учеником. Хуан Чжэлу предлагал тренироваться на равных, и я бы, наверное, не согласился, если бы не пресловутый мизинец, позволяющий мне не стесняться собственного неумения и не бояться уронить авторитет «старшего брата», как я его себе представлял.
За нашим флигелем была ровная площадка, идеально подходящая для таких тренировок. Хуан дотошно выяснил, какие движение даются мне без боли, и взялся за их отработку. Не могу сказать, что за время пребывания в Хунчоу я сильно продвинулся в фехтовании или тем более «нашёл свой стиль», но сын разбойника оказался на удивление терпеливым и участливым и за все эти дни ни разу не оставил меня один на один с деревянным чурбачком, как нередко, отчаявшись, поступал мой отец.
Дядюшка Чан, похоже, был особенно рад, что на хуторе появилось мужское общество. Он ежедневно навещал нас в послеобеденные часы и развлекал беседой и свежими новостями. Именно от него мы в течение недели узнали о том, что произошло после падения Баопина. Куай Крысолов сказал правду: от княжеского поместья не осталось камня на камне. Имущество было расхищено или сожжено, люди — перебиты все, кроме небольшой группы слуг, которых капитан Си, державший оборону до последнего, успел вывести тайным ходом и привести в Юйкоу.
Спасшиеся как один показали, что нападение — дело рук разбойников из «дикого края». Убийство члена императорской фамилии, к тому же столь славного, как Вэйминьский князь, — событие очень громкое. Сын Неба незамедлительно созвал в столице совет, на котором министр-блюститель государственной безопасности Сыма Вэньлуань был отставлен с должности с понижением на четыре ранга, а его место занял не кто иной, как императорский шурин Шэн Янь, получивший особые полномочия и высочайшее повеление покарать негодяев и всех, кто с ними связан.
На поиски преступников были брошены все силы, но картина вырисовывалась чуть ли не мистическая: огромная банда Грозового Демона Чжана возникла у стен Баопина словно ниоткуда и исчезла словно в никуда. Следственная комиссия довольно быстро пришла к заключению, что у разбойников были помощники из числа вэйских чиновников. Улики недвусмысленно указывали на служащего юйкоуской префектуры, советника Су Цзышу, арест и допрос которого был поручен не кому-нибудь, а первому помощнику министра юстиции Дин Шоусину (тому самому, с которым в Аньи беседовал Юань Мин). Но вечером того же дня, когда господин Дин прибыл в Юйкоу, его нашли убитым во дворе дома подозреваемого. Труп самого Су Цзышу обнаружили в библиотеке при ямыне — с предсмертной запиской, в которой он раскаивался в преступлениях против империи и умолял пощадить его родных.
Эту часть истории Хуан Чжэлу слушал с заметным волнением. Из более поздних разговоров с ним я понял, что гибель Дин Шоусина — отчасти и на моей совести и связана с тем поручением, которое я дал в Аньи несчастному Юй Шатину. В «Ветре добродетели» подозрительная тройка (Хуан, Куай Крысолов и с ними кто-то третий — я по-прежнему полагаю, что это был человек из министерства столичной безопасности), конечно, говорила не об архивариусе, а о советнике Су, который должен был помочь разбойникам незаметно миновать вэйские патрули. Юй попался на слежке, был жестоко допрошен, но сумел выдать только имя Дин Шоусина, иного он попросту не знал. Если устранение Цзи Фэйаня спланировал императорский шурин (что кажется мне вполне вероятным), то с этого момента он неизбежно начал подозревать министерство юстиции в попытке его разоблачить и, разумеется, постарался как можно скорее избавиться и от Су Цзышу, и от слишком много знающего чиновника с Бирюзовых террас.
Столь трагичное развитие событий сводило на нет и всякую пользу от разговора Юань Мина с Дин Шоусином. Едва ли последний, попав под подозрение министра столичной безопасности, мог как-то помочь планам господина Чхве. Сейчас, когда я об этом пишу, меня вновь подавляет тяжёлое чувство бессмысленности происходившего тогда: ненужным оказывался весь путь до столицы, напрасно погибло столько людей, зачастую совершенно мне не знакомых. Но, побуждая себя трезво взглянуть на вещи, я признаю, что, вероятно, лишь при таком развитии событий стало возможным всё то, что произошло впоследствии.
Итак, советник Су Цзышу был найден мёртвым и объявлен одним из главных мерзавцев в этой истории. Не исключаю, однако, что в действительности он был честным человеком, который выполнял тайное поручение Шэна или и вовсе работал на Вэйминьского князя. Но следствие и обыватели верили предсмертной записке, а в ней он представал мелочным корыстолюбцем и к тому же глупцом — поскольку позволил разбойникам вернуться в «дикий край», не отдав причитавшихся ему денег. Сопоставляя известные мне обстоятельства, я прихожу к выводу, что следы ватаги Чжан Сугуна теряются после Баопина лишь потому, что вскоре после штурма уцелевшие разбойники были перебиты своими же союзниками, а тела их сгорели вместе с поместьем. Но Шэн Янь в блестящей речи провозгласил «Поход великого отмщения» и пообещал искоренить разбойничью вольницу в Чжао раз и навсегда. Правителям четырёх областей был разослан указ с требованием в самый краткий срок представить войска для наступления на «дикий край».
— Что примечательно, чжаоскому губернатору Сунь Юшую такой указ вручил прибывший имперский цензор, — попыхивая трубкой, ухмылялся дядюшка Чан. — Стало быть, по нему начнётся проверка. Чего доброго, министр-блюститель Шэн запишет его в соучастники, хоть вольница разрослась задолго до него…
Чем дальше развивалась эта история, тем беспокойнее становился Хуан Чжэлу. Я опасался, что и в этот раз он удерёт в «дикий край», но преданность «старшему брату» перевесила, и из Хунчоу мы выехали вместе. Нас хорошо снарядили в дорогу, и дядюшка Чан, провожая нас у ворот, всё же вручил мне стопку писем и визитных карточек, предназначенных для яньских торговых домов. Со вдовой Кан я так больше и не беседовал, но не могу не рассказать ещё одну историю, связанную с этой усадьбой.
Наши тренировки с Хуаном проходили дважды в день: перед обедом и ближе к ужину. После них он ещё некоторое время оставался на площадке, отрабатывая удары в одиночку, а я возвращался во флигель, чтобы спокойно почитать. На третий день я обратил внимание на обособленно стоящую постройку, которая хорошо просматривалась через двор. От Ходжона я узнал, что в ней находятся библиотека и рабочий кабинет покойного мастера Кана. Меня смущало то, что ежедневно, утром, днём и вечером, к библиотеке приходил с подносом молодой мальчик-слуга (больше ни за какой работой я его не видел). Для ритуального риса, какой нередко ставят перед поминальной табличкой, визиты были слишком частыми. Любопытство пересилило этикет, и как-то после вечернего фехтования я подкараулил слугу у входа и напрямую спросил, не гостит ли кто-то в библиотеке.
— Ответ за ответ, идёт? — шёпотом предложил слуга, оглянувшись по сторонам, взял меня за рукав, и мы вместе вошли внутрь. — Только первый ответ будет ваш! — продолжил мой юный собеседник, зажигая лампу. — Появившись в нашей усадьбе, вы задали вопрос о человеке по имени У Чжайбо. Что вам о нём известно?