От кого-то из удальцов капитана Дуаня я слышал в детстве рассказ о тайной крепости-монастыре «лотосов», где ему якобы довелось побывать, и в памяти вставало яркое описание «галереи ужасов» наподобие даосских. Изображения посмертных мучений должны напоминать нерадивым о том, сколь пагубен грех, но если даосы больше полагаются на картины, то в галерее «Течения девяти принципов» в самых неестественных позах и с ужасом на лице вперемежку стоят ростовые скульптуры и фигуры настоящих людей, сохранённые от разложения искусством врачей, достойным много лучшего применения. Вспоминались и другие рассказы, упомянуть о которых будет уместнее позже, но именно мысль о том, что мне уготовано стать чучелом (не иначе как иллюстрацией к греху самонадеянности), пронеслась у меня в то мгновение, когда наш конь, сломав ногу, рухнул на камни — и мы вместе с ним.
До Босу оставался добрый десяток ли, и кавалькаде «Рю» нетрудно было бы нас догнать, даже сменив галоп на рысь, но Хуан, помогая мне подняться, заверил, что «всё почти хорошо», и без спешки отправился к придорожной груде валунов.
Погоня приближалась. Скворец, уперев ладони в колени, рассматривал камни, приговаривая: «Здесь главное не ошибиться». Затем сел на корточки и по локоть просунул руку между валунов. Послышался щелчок, и тут же с грохотом и скрежетом отошли в сторону две каменные глыбы, открывая колодцы подземных ходов справа и слева от нас. Разбойник выпрямился и принялся бормотать какую-то скороговорку, попеременно указывая то на один, то на другой, и в итоге остановился на правом.
Преследователи были совсем близко.
— А теперь, уважаемый брат, поторопимся!
Мы вместе нырнули в колодец, и глыба сверху вернулась на прежнее место. Темнота стояла кромешная, и Хуан для верности подал мне руку, а сам двинулся вперёд, простукивая стену и мурлыча детскую считалку:
Пара тигров, пара тигров —
Как бегут, как бегут!
Но один безухий, а другой бесхвостый —
Ну и ну, ну и ну!
— Не самое время для песен, — недовольно сказал я.
— Иначе не получится.
Вдруг рядом с нами что-то лязгнуло и с грохотом ударилось о каменную стену.
— Всё помню! — довольно произнёс Хуан.
Мы ощупью забрались в просторную металлическую клетку — и вдруг с таким же лязгом устремились куда-то вперёд и вниз, в сердце горы.
— Это удивительное приспособление! Его нужно видеть при свете, но, увы, приходится добираться вот так, — говорил мой спутник свозь шум. — Второй колодец, буде вам интересно, ведёт к верной погибели, и если ваши недоброжелатели туда сунутся, считайте вопрос решённым. И даже если они знакомы с этим маршрутом, мы всё равно впереди, а подземная тележка только одна. Пока мы едем вниз, им придётся ждать наверху. Если чего и бояться, так это того, что цепи не выдержат и мы ухнем в бездонную пропасть. Но за последние триста лет такого, говорят, не происходило.
Вот это да! Стало быть, наши предки оборудовали подземелье (и, как говорил Хуан Чжэлу — напичкали его ловушками) ещё в правление Первого Лидера, а может, и задолго до него. Как я жалел, что мы едем без фонаря или факела! Полушутливый рассказ Хуана больше раздражал: описывая шахту, разбойник то и дело говорил о ремнях, цепях и зубцах, но так, что становилось неясно, повествует ли он о виденной механике или на ходу придумывает, как должен выглядеть путь в преисподнюю.
Мы двигались вниз — теперь уже просто летели — всё быстрее. Когда-то, рассказывал Хуан, к концу пути тележка заботливо замедлялась, но эта часть механизма вышла из строя раньше прочих, и без надлежащей силы и сноровки подземные путешественники рискуют переломать кости. Следуя совету Хуана, я обхватил его за пояс, сам он продолжат держаться за прутья решётки. Остановка была действительно малоприятной — клетка со всего ходу натолкнулась на какое-то препятствие, и её отбросило назад.
— Ничего, — успокоил Скворец. — Потелепается да и встанет. Опаснее если ваши неприятели и впрямь спустились в нужный проход и вызвали тележку. Прошу вас не мешкать, выходим вместе.
Едва мы покинули клетку, как она, лязгнув на прощание, со скрипом поползла наверх. По-прежнему ничего не было видно, но Хуан, напевая «Пару тигров» и простукивая стену, уверенно вёл меня вперёд. Здесь, объяснял он, даже будь у нас факел, зажигать его было бы опасно. Через десяток шагов мы стояли уже в другой клетке.
— Сейчас будет поспокойнее, — сказал разбойник, наваливаясь на рычаг в полу. — Это подъёмник. Не сорвёмся — будем жить.
Клетка вздрогнула и пошла вертикально вверх, на этот раз значительно медленнее. Чтобы отвлечь меня от недобрых мыслей, Скворец рассказывал о том, как сам несколько месяцев назад впервые познакомился с подземной дорогой и некоторое время старался пользоваться ей как можно чаще и запомнить всё как можно лучше:
— У меня тогда был хороший учитель, слепой Биюй, знававший ещё моего отца. Ему под землёй приятнее было, чем наверху. Где-то здесь он, говорят, и валяется: зацепился халатом — и поминай как звали. Но и то дело, что меня научил: всё не зря пожил.
Была и ещё одна шахта, она выходила по ту сторону Босу и позволяла миновать заставу низом, но пять лет назад кто-то из атаманов, желая показать удаль, на спор покорёжил железную клетку — произошло крушение, погиб и сам горе-силач, и половина его шайки. Излишне и говорить, что пользоваться шахтой стало невозможно. После того случая многие из тех, кто прежде ездил под землёй, перестали туда соваться; те же, кто продолжил, зареклись шутить с древней механикой. И просить Хуана как-то заблокировать подъёмник по прибытии я не отважился.
Не знаю, сколько времени мы пробыли в недрах горы, но когда выбрались на свежий воздух, я подумал, что снаружи, если и светлее, то не немного. Небо успело затянуть тяжёлыми тучами — ни лун, ни звёзд. Мы находились неподалёку от разбойничьей заставы. Кто бы мог подумать, что шахта выведет чуть ни не к самому пику. Как и под землёй, я не отпускал руку Хуана: слишком коварными и опасными казались уступы. Наконец, встав перед отвесной каменной стеной, он трижды по ней постучал. Скалу разрезала полоска света:
— Кто тут шляется?
Хуан расхохотался:
— Свиные утробы! Так-то вы несёте дежурство? А если бы вместо меня были губернаторские выродки?
— Скворец! — ахнул встретивший нас бандит и раскрыл дверь шире, пропуская нас на каменную лестницу, ведущую вверх. — Мы-то думали, из вашей оравы никого не осталось! Твоя правда, что-то мы тут заговорились и задумались не о том…
— Надумались — и хватит. За нами погоня, ухо теперь держите востро!
Мы прошли в просторный каменный зал. Когда-то здесь проходила вся жизнь отшельников. Надпись у входа гласила: «Приют скудости». Подходяще: небольших окошек-бойниц днём едва хватало для освещения, а тепла жаровни — для обогрева, особенно в холодные месяцы. Сейчас здесь дежурили трое разбойников: один отсыпался под грудой одеял, двое других (включая того, который нас встретил) за скромной полночной трапезой играли в кости. Хуан представил меня как своего земляка, побратима и молодчика из какой-то шайки, полегшей под Баопином, и, наслаждаясь расспросами, принялся рассказывать о героическом штурме поместья, присовокупляя эпизоды, которых, разумеется, не видел, — в том числе колоритно описал расправу неизвестных подлецов над героическими бандитами.
— Едва ушли, — говорил Скворец. — Кто нас позвал, тот нас и предал. Помните, как мы грезили княжескими сокровищами? Так вот единственное сокровище, которое я оттуда унёс — моя собственная жизнь!
— Скоро и её может не остаться, — буркнул в ответ один из бандитов. Он тоже кутался в одеяло, но я обратил внимание, что на нём даосский халат, и ещё подумал про себя, не принадлежал ли тот кому-то из разогнанных отшельников. — Свезло вам, ребятки, необыкновенно. Мы на Босу последняя смена. Утром уходим отсюда на север, атаманы силы стягивают. Ну, стало быть, пойдём все вместе.
Хуан кивнул, но в мои планы это совершенно не входило. Скворец (и это было видно) успел снискать в «диком краю» уважение, и сейчас его поручительства мне было достаточно. Но как я наутро откажусь от предложения бандитов следовать в их ставку? И даже если смогу с ними не пойти, как останусь один, когда вокруг снуют «лотосы», а администратор Ли знать не знает, что я здесь?
— Бедолага Чжа, — бросил «даос».
— А что ему? Заморыш скучать не будет, — хохотнул его сотоварищ, встречавший нас в дверях. — Мы ему с утра потенькаем, а он уж смекнёт, как быть, пока всё не успокоится.
— А где у вас колокола-то? — спросил я хрипло, подделываясь под корейца. — Скворец рассказывал про колокола, но что-то не видать.
— Напоследок можно и показать, — усмехнулся всё тот же бандит. — Хотя обрыдли уже совершенно.
В углу зала, за тряпьём и тяжёлой железной плитой, был вход на крутую лестницу в два пролёта. Она выводила на колокольную площадку. Жаркими летними днями разбойники предпочитали дежурить именно там: обзор заметно лучше, вместо бойниц — широкое окно чуть не во всю стену с видом на всю южную сторону, может, до самого Цзяоли. Но моё внимание, разумеется, привлекли массивные трёхъярусные стойки с колоколами. Даже после рассказа о драгоценности Босу я был потрясён — я не ожидал увидеть здесь, в пустынных горах, собрание, достойное губернаторской филармонии: сорок пять колоколов от мала до велика, каждый с обозначением тона и тончайшим литым орнаментом; к каждому ярусу — молоточек своего размера; над стойками по камню — наставления из трактата о музыке.
Видя, что зрелище произвело на меня впечатление, разбойник похлопал самый тяжёлый басовый колокол по бронзовому боку и с видом знатока сказал:
— Хороши голубчики, а? Только неподъёмные, заразы. Мелюзгу завтра снимем да унесём, тут и вы подсобите. А которые покрупнее — вон, вниз полетят, чтобы крысам не достаться.
— Как можно? — выдохнул я.
— Скворец, видать, начирикал тебе в уши, он это умеет. Что ж ты, веришь, что мы сюда ещё вернёмся? — Он конвульсивно закрякал, вроде как опять засмеялся. — В общем, хочешь любоваться — любуйся. Фонарь я тебе оставлю. Ты только с ним перед окошком не ходи, чего доброго поскользнёшься, упадёшь, голову сломаешь.