– Упрямый ты парень! Китайская добродетель в том, чтобы подчиняться деньгам, не так ли? А ты еще своей японской души не изжил, поэтому-то и глупишь. И вот результат, взгляните: упрямый глупец валяет дурака. Эй, официант!
Когда тот подошел, Коя встал и добавил:
– Послушай, давай сегодня оттянемся по полной, только ты и я, идет? Столько еще интересного в жизни! А ты встал в позу, потерял работу и теперь изображаешь Дон Кихота…
– Нет уж, я сегодня пойду к твоему брату. Тебе лишь бы насмехаться надо мной, а он мне точно найдет работу.
Не обращая внимания на Кою, Санки вышел на улицу и направился к дому Такасигэ. Коя кричал ему вслед:
– Эй, стой, иди сюда! Хочешь, я тебе по секрету покажу Фан Цюлань! Фан Цюла-ань!..
18
– Похоже, что здоровье мужа Кёко внушает все больше опасений. Если он умрет, Кёко, скорее всего, вернется сюда – она, похоже, любит Китай больше, чем Японию. Но сейчас я сам в рискованном положении, да в таком, что еще вопрос, кто кого опередит – муж Кёко меня или я его. Моя жена, случаем, не подслушивает? Ей ни к чему об этом знать, – сказал Такасигэ.
– Что случилось? – Коя изумленно посмотрел на брата.
– А то, что к нашим рабочим уже подбираются русские. Поскольку я начальник участка, значит, первым оказываюсь под ударом. Неизвестно, кто и когда набросится на меня из-за угла. И это вовсе не шутки!
– Значит, уже началась забастовка?
– Нет, только готовится. Зачинщик – портовый профсоюз. Поэтому сейчас очень опасное время.
– Да уж… Хорошо, что меня это не касается.
– Это еще почему?
– А я сегодня назаключал контрактов на тридцать тысяч иен. Если так дело пойдет, то через полгода стану управляющим китайского филиала.
– Завидую, хоть это меня и не касается: старший брат, надзиратель за рабочими, ест горький хлеб, а младший снимает пенки, где это видано, а? Будь я китайцем, знаешь, что бы я сделал? – набросился бы на надзирателя, а потом вышвырнул бы отсюда таких типов, как ты, к чертовой матери!
– Ладно, ладно. Послушай-ка, пару дней назад в «Сарацине» я заметил женщину по имени Фан Цюлань. Вроде бы Ямагути сказал, что ты ее знаешь, это так? Фан Цюлань? Совершенно удивительная красавица! – сказал Коя.
– Конечно, знаю. Она работает у меня на фабрике.
– Так она простая работница? – удивился Коя. – Да ладно, тут какая-то ошибка.
– Говорю тебе, Фан Цюлань работает у меня, правда, под чужим именем. Заходи когда хочешь, покажу тебе ее. Эта женщина имеет большое влияние среди коммунистов, она опасна. Я не пристаю к ней с расспросами, просто делаю вид, что ничего не знаю. Но если начнется забастовка, не исключено, что именно она прикончит меня в первую очередь, и следов не найдешь.
– Конечно, прикончит, я даже не буду с тобой спорить.
– И не надо. Рабочим надо показать свое лицо, дирекция должна не ударить в грязь лицом, к тому же и японцы должны спасти свое лицо, а в довершение ко всему я, как старший брат, также должен сохранить свое лицо. Нашли себе заботу… Может, в самом деле лучше помереть? Как считаешь? Санки-сан?
– Я как раз об этом думаю.
– Вот-вот. Санки потерял работу и теперь рассчитывает на мой кошелек, – сказал Коя.
– Да неужто?
– Я всегда говорил, что тот, кто теряет работу, – дурак.
– Любой, потеряв работу, перестанет бояться смерти – вот как Санки.
– Наверное, не существует совсем уж безопасной работы. Я на все согласен.
– Работа есть. Сколько угодно, но именно теперь, как я уже сказал, там очень опасно. Если устраивает, приходи в любое время.
– Ну что ж. Тогда выбираю работу, где могут прикончить.
Все трое дружно рассмеялись, будто ставя в разговоре точку.
Санки оглядел комнату.
Здесь росла Кёко. Здесь он в нее влюбился. И здесь из-за ее брака он не единожды хотел покончить с собой. А вот теперь в этой комнате старший брат Кёко готов предоставить ему работу, чтобы он мог продолжать жить. Но зачем? Чтобы просто ожидать смерти ее мужа?
Место, где он столько всего пережил, всего лишь унылая комнатушка в восемь татами[30]. Даже если Кёко вернется, эта комната не изменится и по-прежнему будет длить свое странное существование.
Санки посмотрел в окно. Палатки английских военных выстроились в ряд. Их веревки шевелились на ветру, будто гигантские щупальца. Пирамиды ружей. Куча каменного угля. Остов убогой кровати. Футбольный мяч, неожиданно взлетевший над хлопающим на ветру брезентом палаток.
Санки вспомнил статью в Times, в которой рассказывалось о нелегкой жизни колониальных солдат после возвращения домой. А каково же японцам на этой земле? Они почти все до единого, за исключением врачей и владельцев ресторанов, не имеют будущего, потому что все задушены долгами.
– Даже если когда-то здесь, в Китае, у меня и были светлые надежды и чистые помыслы, то теперь я думаю, лучше их вовсе не иметь, а вы как считаете? – спросил Санки.
– Ты прав, идеалам здесь делать нечего. Такие вещи тут не в ходу. Значимы только деньги. А что это за деньги – фальшивые или нет – определяют, не стесняясь, прямо при тебе, так уж тут повелось, – ответил Такасигэ.
– А вот Санки говорит, что ему противно копить деньги, так что ничего не поделать, – сказал Коя.
– Да нет, Санки, так же, как и я, любит пользоваться деньгами. Но дело в том, что в Китае не скопить денег, если не стать моральным уродом. Китайцы – сообразительный народ, и деньги, заработанные на этой земле, в эту землю и уйдут без остатка – вот в чем их хитрость. То, что нас все еще принимают за людей, – это простая любезность со стороны китайцев.
– Так китайцы боги, что ли? – спросил Коя.
– Ну да, они теперь учителя тех, кто перестал быть человеком. Таких мастеров лжи, как китайцы, вероятно, во всем мире не сыщешь, но ложь для китайца – совсем не ложь. Она во имя справедливости. Если не знаешь способа примириться с этим представлением, если и Китая не знаешь, то не поймешь и будущего пути человечества.
В неожиданном парадоксе, изреченном Такасигэ, Санки ощутил ясную философскую теорию, которой ему так не хватало:
– Вот вы руководите рабочими… А, например, у вас не возникает трудностей, когда вы считаете их требования справедливыми?
– Ну что ж, бывает и так. По правилам нашего класса, естественно, делаешь хорошую мину. Я ухмыляюсь, и эта ухмылка – главное оружие, покоряющее китайцев. Она как бы заканчивает все споры, хотя до конца непонятно, что она означает. Стоит только кому-нибудь распоясаться, как я из-за пазухи достаю деньги и снова ухмыляюсь. Вот так и навожу порядок. Но при нынешних ребятах сколько ни ухмыляйся, порядка не наведешь. Тогда я обращаюсь к справедливости, потому что больше не могу ухмыляться. Право же, японцы так легкомысленны, так охочи до справедливости! Да сейчас любая страна ради справедливости… Если у тебя, как у китайца, ложь обращается в справедливость, ты никогда не погибнешь. Все что угодно можно переиначить. Где еще есть такая удивительная страна!
Такасигэ воодушевился, чувствуя себя с молодыми людьми непринужденно, как старший по возрасту. Именно в этом, а не в речи Такасигэ как таковой, Санки усмотрел странную механику: его собственная молодость становилась источником энергии для старости.
19
Из города в провинцию потекла рекой медная монета. А в городе упал спрос на серебряную. Толпы колясок с брокерами курсировали между японским и английским банками. Золото взлетело в цене над медью и серебром. И рука Санки устала от подсчета британских фунтов.
Благодаря знакомству с Такасигэ он сумел занять место в торговом отделе Toyo cotton yarn. И сейчас возле него машинистка из Португалии печатает отчеты с рынка Манчестера. Рядом на доске объявлений извещение: из-за шторма поднялись цены на американский хлопок. Рынок хлопка-сырца в Ливерпуле поддержан рынком в Бомбей-Сити. А его, в свою очередь, поддерживают мелкие рынки в Индии.
Главная обязанность торгового отдела, где работал Санки, состояла в том, чтобы пристально следить за колебаниями на этих небольших индийских рынках. Где следует закупать хлопок-сырец? От этого напрямую зависит производительность компании. Нередко небольшие рынки, чье существование обычно никто не замечает, внезапно, как подкравшийся циклон, спутывают рыночные цены.
Санки с самого начала понимал, что индийский хлопок превосходит китайский. Но укрепление индийского хлопка на рынке означало усиление позиций Англии на Востоке. Контроль над денежной системой Востока, вероятно, скоро полностью перейдет в руки английских банкиров. А в Китае денежные сбережения – не важно, чьи – находятся под защитой, поэтому необходимо охранять тех, кто защищает эти сбережения. Постоянная и наиболее сильная защита предоставлялась не кому-нибудь, а английским банкам.
Всякий раз, задумываясь о колоссальной мощи Англии, расцветшей на хлопке, Санки беспокоился о современном положении своей родины. В Японии непрерывно увеличивалось население. Что касается ее производственных мощностей, сырье, как и у других стран, почти исключительно ввозилось из Китая. Каковы же экономические возможности Японии? Скромные (но не для нее) средства были вложены в Китай да так и пропали без всякой пользы. Как же быть? Получается, что, находясь в лодке, мы до хрипоты спорим и призываем эту самую лодку опрокинуть.
«Как бы не опрокинуть страну, лишенную сырьевых ресурсов», – подумал Санки. Конечно, во всех без исключения странах постепенно произойдут перемены. Пока Англия не потерпит краха, все остальные разоренные ею страны будут несчастны. Во всяком случае, пока Индия не получит независимости. Похоже, все завязано на Индии. А до тех пор Япония, проходя через все испытания, должна избегать потрясений.
В конце концов, обязанность Санки – сидеть за столом и пересчитывать наличность в английские фунты.
В полдень он вышел на площадь покурить. Работницы хлынули из ворот фабрики. Они ели лапшу у ларька, а над ними, словно нимб, плыла в воздухе хлопковая пыль. Женщины то и дело отряхивались, и мелкие крошки взвивались над ними москитным роем. Лающий кашель гулким эхом доносился из мисок с горячей лапшой. Переминаясь с ноги на ногу, женщины торопливо ели. Мерцали блестевшие на солнце сережки.