Вдалеке, за угольной насыпью, поблескивали окна электростанции. В ее недрах между крутящихся механизмов зрело сопротивление китайских рабочих, они наверняка уже вплотную подобрались к таким, как Такасигэ. Он и ему подобные начальники все еще продолжали ухмыляться каждой клеточкой кожи, но уже скоро им придется защищаться от своих рабочих.
Санки посмотрел на реку. Там в соответствии с волей своих правительств крепостной стеной выстроились военные корабли разных стран, ощетинившись орудиями.
Санки задумался. Скоро Кёко поднимется вверх по этой реке, как горбуша на нерест. И что же ему следует делать? Япония превыше всего! и превыше всего ее господство на Востоке! – Такие вот мысли роились в голове Санки. И еще он хочет, чтобы муж Кёко умер…
Под солнечными лучами он самому себе показался ужасно глупым, как идущая на нерест горбуша.
20
От звуков джаза дрожит деревце сакуры. Музыканты вздымают тромбоны и трубы. Из оркестра скалятся зубы филиппинца. Из стаканов поднимаются волны алкоголя и захлестывают зал. Пыль оседает на карликовых деревьях. Поднимая вокруг себя ураган летящих лент, пляшет танцовщица. Сталкиваясь с кем-нибудь, опьяневший Коя каждый раз повторял:
– Ох, извиняюсь, ох, простите…
Группа американских моряков, войдя с черного входа, приплясывая влилась в круг танцующих. Танцевальная площадка, наполнившись запахом моря, завертелась еще сильнее. Сливаясь с призывными звуками пикколо[31], затопотали ноги. Зазвучала веселая мелодия. Истомленные бедра, подчеркнутые острыми краями обтягивающих юбок. Трехцветный прожектор мелькает среди мелодии ступней и голеней, плеч и бедер. Сверкающие ожерелья, призывные губы, ноги, скользящие среди ног.
Мияко, стряхивая волны лент с головы и талии, бросила взгляд в сторону Санки, неподвижно сидевшего в углу зала. Американцы обнимаются с немцами, испанцы обнимаются с русскими, португальцы столкнулись с метисами. Норвежцы пинком ноги отбрасывают стулья. Расцеловавшись, пируют англичане. Пьяные сиамцы, французы, итальянцы, болгары. И только Санки, закинув локоть на спинку стула, пристально, как жаба, наблюдает, как распаленные мужчины из разных стран бьются в паутине лент Мияко.
Когда танец закончился, все потянулись на улицу, поддерживая друг друга. То и дело хлопала входная дверь. Огни один за другим стали гаснуть. Ножки перевернутых стульев бодро взметнулись над столами. Ключ в сейфе хозяина дансинга тихо повернулся в последний раз, и за музыкальными инструментами, скрытыми в тени, сложив свое крыло, погрузился в задумчивость рояль.
Коя, пристроившись под единственной лампой, разговаривал с собственной тенью:
– Ох, простите; ох, я извиняюсь…
Санки ощутил острое удовольствие от утомленной тишины этого внезапно притихшего зала. Он, не шевелясь, наблюдал за пьяным в стельку Коей и прислушивался к тиканью часов. В щелях потолка с игривой легкостью исчезали клубы пыли и табачного дыма.
Коя, запутавшись в разбросанных лентах, затряс головой и затянул песню:
«Даже песня у него про выпивку» – Коя выводил испанскую песню со своим обычным самодовольным видом. Санки подошел, обхватил Кою за плечи и нетвердой походкой повел его по опустевшему залу среди волн белых лент. Вдруг всколыхнулась какая-то штора, и от зеркал легкой рябью пробежал мерцающий свет.
– Ах, Коя, опять напился! Ну-ка, держись на ногах! Цюлань так и не пришла? – Мияко подошла к приятелям и подхватила под руку еле волочащего ноги Кою. – Куда вы сейчас?
– Я как раз об этом думаю, – ответил Санки.
– Идемте ко мне! Скоро рассвет, посидите у меня.
– Если вас не затруднит, помогите, пожалуйста.
– Меня-то не затруднит. Однако вам с ним придется повозиться!
– Ох, с этим ребенком одни проблемы.
Мияко, поддерживая свесившего голову Кою, искоса взглянула на Санки:
– Лично мне не нравится постоянно заботиться о детях.
Спустившись по лестнице, они втроем вышли на улицу. К Санки бросились рикши, и через пару минут все трое покатили прочь.
21
– Что это у вас такой застенчивый вид? Чувствуйте себя как дома. Я уже наслышана о вашем несчастье, – сказала Мияко, уложив Кою в соседней комнате и только потом устало вытянувшись на диване.
Повернув лицо к свету настольной лампы, Санки пытался понять, на что это она намекает, и жмурился от табачного дыма.
– А вы, наверное, думали, что я ничего про вас не знаю? Давно хотелось посмотреть на вас. И вот наконец сегодня вечером встретила. Что ж, таким себе и представляла.
Санки задумался о своем образе, долго время жившем в голове этой женщины. Он, несомненно, был соткан из лоскутьев, взятых из вороха впечатлений от других мужчин.
– Чувствую, что Коя вдоволь позлословил на мой счет.
– Да-да, так и есть, каждый день слышала о вас. Поэтому вы действительно были мне немного неприятны. Ведь вы, полагаю, презираете таких, как я?
– Это предрассудки. Я же вас сегодня впервые вижу, не так ли?
– Не надо оправдываться. Стоит мне взглянуть на мужчину, как я сразу понимаю, о чем он думает. Я всегда этим гордилась, поэтому не спорьте. Лучше я сама все расскажу. Мне ясно, что вы любите одну женщину, вот я и отнеслась к вам слегка небрежно, только и всего.
– На что это вы намекаете?
– Нет-нет, я не хотела… И зачем я об этом заговорила?.. Забудьте. Угощайтесь, это сарсапарель[33]. После танцев без нее мне никак не обойтись.
– Значит, Коя рассказал вам…
– Вот опять у вас этакое подозрительное лицо. Не важно, что сказал Коя. Вы – это вы, и если вы оказались здесь, я этому рада. Сегодня мне уже не уснуть!
– Вы выглядите очень усталой.
– Да, обычно я падаю без сил. Извините. Уже так поздно… Но я готова разговаривать с вами сколько угодно. Я сегодня разболталась, но если вам захочется спать, то ложитесь с Коей. А я здесь прилягу.
– Да не беспокойтесь, я могу и тут, ведь я нисколько не устал.
– Ладно. Можете лечь на этот диван, если спать захотите. И не рассматривайте так пристально чужую неприбранную комнату. Что за жизнь у танцовщицы, и без того ясно, верно? Как вы и догадывались, ничего путного в ней нет.
Роскошная орхидея, размятая пальцами Мияко, осы́палась в стакан лепестками цвета утренней зари. Взяв цветочную вазу с круглого столика из сандала, она стала подражать утренним торговцам:
– Ти-цу-хо, дэ-дэ-хо, мэи-куи-хо, па-рэ-хо, мэ-ри-хо[34]. Ну и жарко же сегодня. В такую ночь мне обязательно приснится что-нибудь вкусное.
Она поднесла Санки стакан с лепестками, отпила из своего и повернулась в поисках сигарет. Просторная одежда распахнулась, под ней шевельнулись колени. Между полами мелькнуло голое тело, ленивое движение руки приоткрыло полную грудь.
Санки машинально помешивал в стакане чашечку орхидеи.
– А, вот что я хотела показать вам! У меня сейчас пять любовников. Француз, немец, англичанин, китаец и американец. Есть и другие, конечно, но я пока держу их на расстоянии, на всякий случай, и позволяю им только держать меня за руку.
Зажав коленями сигарету, она достала из выдвижного ящика альбом.
– Вот это Мишель, француз. А это американец. На других тоже посмотрите. Все они великолепны, сладкие, как плоды лотоса, и в этом их главное достоинство. А уж как они любят японок, и не передать! Потому что наверняка измучены женами. Вот я по мере сил и ублажаю их, прикидываюсь этакой кошечкой.
Вовсе не для того, чтобы разглядеть фотографии, а чтобы приблизиться к ней, Санки пододвинул свой стул. Она, сомкнув колени, произнесла:
– Ближе, ближе. Оттуда плохо видно.
– Напротив, видно слишком хорошо. Да и зачем мне смотреть на ваших любовников?..
– Зачем-зачем… Затем, что редко удается увидеть такие великолепные лица. Вот сюда, поближе. Нет, ну как же на вас не сердиться!
Санки подумал: неужели эти нежные руки схватили Кою за горло? – и некоторое время молча рассматривал лицо Мияко.
– Я вижу: вы чего-то опасаетесь и дрожите от страха? Да успокойтесь, все мои любовники только в альбоме. Вот – выстроились тут все пятеро. Не в моих правилах брать в любовники несчастного человека вроде вас, у которого увели подругу.
Санки исподлобья взглянул на Мияко. Сдержав взметнувшуюся в самых недрах его души ярость, он натянуто рассмеялся. Мияко, положив ноги на угол стола прямо перед лицом Санки, добавила:
– Может, хоть рассе́рдитесь? Послушайте, мне довольно хорошо известны отношения вашей возлюбленной со своим мужем. Поэтому, безусловно, я вам глубоко сочувствую. Мои-то любовники крутятся вокруг меня, соперничают друг с другом. Взять хотя бы коврик внизу – это настоящий корасан[35], его принес Мишель, а вот эту бархатную подушку привез англичанин и говорил что-то про Скутари[36], а может, про Византию, – наверное, это оттуда. Это, конечно, не всё. И вчера – вроде вчера? – из-за меня подрались в гольф-клубе.
– Это меня не касается. Но вы не могли бы опустить ноги? – попросил Санки.
– Ах, и когда я успела? Извините. Для танцовщицы ноги важнее всего, хотя… да не важно. Когда я устаю, чего только не вытворяю. Я же все-таки танцовщица!
– Когда к вам приходят любовники, вы тоже так делаете?
– Да вы, никак, смеетесь надо мной! Мои любовники не смеют на такое надеяться!
В полутьме Санки показалось, что Мияко взмахнула руками. Положение было дурацкое. Он сравнил ноги Ольги и Мияко, после чего придвинулся к ней и взял альбом.
– Ну, что теперь? – сказала Мияко и забрала альбом.
Он почувствовал насмешку, всплывшую в уголках ее губ, и неожиданно обнял ее. Марсельские волны