С набежавшей волной тело Кои пронзило холодом. Он отдернул руки от Мияко. Его сердце рухнуло, как лопнувшая цепь, и в разверзшейся пустоте замелькали бесчисленные тени незнакомых женщин. Среди них лицо Мияко проступало наиболее отчетливо. Коя попытался обнять ее.
– Перестань.
На задней скамейке пристально наблюдали за ними скучившиеся, как грибы, проститутки. Коя вздохнул и выпрямился, вновь отстранившись от Мияко. А она, напротив, прильнула к нему. Обнимая Мияко, он молчал, удивленный такой неожиданной переменой. Она сказала:
– Позволь мне немножко вот так посидеть с тобой. Если я, хотя бы изредка, с кем-нибудь так не посижу, то скверно себя чувствую. Я тебя хорошо поняла. Но не гожусь я тебе. Возьми себе в жены прекрасную девушку и скорей возвращайся в Сингапур! А я склонна развлекаться с кем попало. Я тебе сочувствую, но тут уж ничего не поделаешь.
Носок туфли Мияко легко постукивал по ботинку Кои; его руки расслабились. Решив, что это просто новый способ утешить его, он сказал:
– Твоя доброта мне давно известна, но пожалуйста, не сбивай меня с пути. Я тебя люблю, и тут ничего нельзя поделать.
– Ты сегодня весь вечер говоришь о какой-то ерунде, тебе это не к лицу. Посмотри, что творится на том мосту. Во-он бегут добровольцы. А ты все твердишь да твердишь, ну, право, как ребенок. Поступи же наконец по-взрослому. Хоть разок!
Коя вскочил и столкнул Мияко со скамейки. Она, конечно, ожидала именно такой реакции, и Коя, поняв, что сыграл ей на руку, присел перед ней на корточки и снова заговорил:
– Прекрати наконец мучить меня. Я никогда не смогу тебя забыть. Я виноват лишь в том, что полюбил тебя. И почему ты постоянно издеваешься надо мной?!
Мияко, встряхнув волосами, поднялась с травы.
– Пожалуй, пора возвращаться. Каждый раз, когда я вспоминаю о том, что ты меня любишь, во мне просыпается эгоистка. Поэтому больше ничего мне не говори.
Поняв, что он окончательно отвергнут, Коя так и остался на траве. Мияко одиноко шла к выходу из парка, время от времени оглядываясь. Вдалеке над головой Кои полыхала табачная фабрика.
38
Бурная деятельность китайцев замерла. Главная торговая палата и Союз коммерческих ассоциаций, объединившись, подписали соглашение о городской забастовке. Студенты обошли все до единой лавки и рекомендовали прекратить работу. Повсюду были развешены новые прокламации. Остановились трамваи, замолчал телефон. Во всех школах объявили о бессрочных каникулах. В городских магазинах разом закрыли двери, а рынки заперли на замки.
Вечером того же дня в мэрии открылось специальное совещание по налогообложению, проводимое фабричным управлением. Оно должно было стать решающим событием всей этой смуты. Вокруг оказавшейся на осадном положении мэрии на некотором расстоянии кружили добровольцы и конная полиция, вооруженная винтовками. С приближением начала совещания все вокруг притихли, затаив дыхание: еще днем в городе распространились зловещие слухи. У патрулирующих улицы добровольцев горели глаза. Полицейские в поисках спрятанных бомб прочесывали проулки. Между выставленными наизготовку брандспойтами тихо проехал броневик. Вскоре вооруженные иностранцы, члены совещания, один за другим стали входить в зал заседаний.
Санки пришел как раз вовремя. Хлынувшая из многочисленных переулков толпа сосредоточилась на широкой площади за перекрывшим уличное движение в районе мэрии ограждением. Люди, словно в ожидании чего-то, заглядывали друг другу в лица. Санки, протискиваясь сквозь толпу, отыскивал глазами Цюлань, несомненно, скрывающуюся среди людской массы. Если она не забыла их молчаливого уговора, то тем более должна помнить, что он будет искать ее здесь.
Тут у него, как и у окружающей толпы, возникло предчувствие, что должно произойти что-то непредвиденное. Так и случилось: неожиданно толпа, прорвав заграждение, двинулась к мэрии. Конная полиция пришпорила лошадей и устремилась к мятежникам. Автомобили, набитые шотландцами с саблями наизготовку, промчались мимо. Часть толпы замерла, и вслед за этим вся до сих пор шумевшая человеческая масса резко смолкла, словно задохнулась от возмущения. На мгновение установилась мертвая тишина, и со дна всеобщего молчания до ушей Санки неизвестно откуда донесся чуть слышный стук обуви. Но вскоре, осознав, что дальнейшее молчание становится бессмысленным, толпа снова загудела. Сквозь шум наконец пробились обрывки разговоров, донесших решение отложить работу совещания.
«Значит, желание китайских торговцев исполнилось», – подумал Санки. Вскоре из бормотания столпившихся людей он уяснил, что предлогом отсрочки стало элементарное отсутствие кворума. Санки представил, как смеется Цюлань, заявлявшая, что совещание будут стараться отложить всеми возможными способами. Сейчас она, несомненно, с головой погружена в новые планы – где-то здесь, в ближайших домах. Однако если и дальше город продолжит бастовать, пострадавшими окажутся именно китайские торговцы. Если же это случится, у них, очевидно, возникнет конфликт с группировкой Цюлань, которая поддерживала забастовку.
Санки задумался. Значит, что-нибудь обязательно произойдет, они что-то придумают. Понятно, что новые действия будут нацелены на то, чтобы не допустить замирения торговцев с толпой. И лучшее средство для этого – просто заставить иностранцев снова открыть огонь.
Санки обратил внимание на то, что постоянно думает о какой-то ерунде. А ведь он просто хочет умереть. Только бы умереть сейчас… Но его неуклонно преследует и другое желание – увидеть Цюлань, и он воюет со своим двойником, олицетворением мужской природы. Тут он заметил, как на углу улицы в густых сумерках, закрывших дождливое небо, сверкнули серьги. Вцепившись в них взглядом, он заскользил в скоплении людей, как рыба сквозь тину, но, не доходя до угла, остановился. Даже если серьги, как он надеялся, принадлежат Цюлань, то каковы будут последствия встречи с ней? У него не было никаких серьезных намерений; если он встретит ее, что скажет, что станет делать? Да и ради чего ей встречаться с ним в самый разгар беспорядков?.. Санки прислонился к стене, его сердце сжалось при мысли, что она все-таки будет искать его. Что она не забыла его слов… Он улыбнулся, охваченный рвущейся из груди любовью, с которой невозможно было справиться.
В это время по направлению к нему по запруженной народом улице поскакал отряд американских кавалеристов. С обеих сторон из домов раздалось подряд несколько выстрелов. В головной части отряда лошадь встала на дыбы. С протяжным ржанием она медленно повалилась на землю. Другая лошадь понесла, перемахнув через сброшенного всадника. Несколько следовавших за ней лошадей, крутясь на месте, сбились в кучу. Одна из них заскочила в переулок. Над головами обезумевших животных сверкнули стволы ружей, и по домам был открыт огонь. Лошади снова закрутились в толпе. Со всех сторон из переулков выплеснулся народ, вокруг пляшущих лошадей раздались воинственные крики, и град камней полетел в глаза животным. Кавалеристы перемахнули через лежащую лошадь и, рассекая толпу, помчались прочь.
Человеческая масса, зажав Санки, потекла вслед за ними, то сжимаясь, то расширяясь, огибая углы домов и вновь вырываясь на широкие улицы. Его втягивало в темные крылья толпы, как в водоворот, и наконец прибило к стене у входа в какой-то переулок возле мэрии.
Бунтовщики, до отказа заполнив дорогу, начали шумно забавляться, передразнивая растерявшихся кавалеристов. Из окон, откуда прозвучали выстрелы, сочился пороховой дым. И тут подоспевший со стороны фабричного управления отряд пулеметчиков открыл по толпе ответный огонь. Толпа дрогнула. Сборище онемевших голов закачалось, как под ураганным ветром. Скопище людей раскололось ровно надвое, в середину попадали тела, вслед разбегающимся пронесся шквал пуль. Вход в переулок распирало от втискивающихся в него тел. В запертых дверях появились дыры, они сияли, как глаза. Под дверьми, прижавшись к стенам, вопили не успевшие убежать.
В давке один лишь Санки смотрел по сторонам. Он вытянулся, пытаясь отыскать Цюлань в куче неподвижных тел. Рядом с головой убитой лошади корчились раненые.
У домов, где прозвучали выстрелы, над трупами легким туманом стелился дым и завихрялся всякий раз, когда мимо проходили полицейские. Глядя на побоище, Санки оставался почти равнодушным, поскольку изо дня в день наблюдал эти кошмарные события и часто слышал стук падающих на мостовую мертвых тел. Но его захлестнуло яркое всепоглощающее чувство любви, в котором его душа, оставаясь равнодушной к хаосу внешнего мира, свободно парила над этим бунтующим пространством.
Когда толпа на улице рассеялась, территорию вокруг домов, откуда обстреляли кавалеристов, взяли в кольцо полицейские фабричного управления. Установили пулеметы и, словно для профилактики, пустили в мрачное нутро одного из домов шквал пуль. Послышались стоны людей, грохот падающих предметов. Пули рикошетили, натолкнувшись на камни, фонтанируя белой крошкой, а дверь прямо на глазах покрылась дырами-язвами. Наконец пулеметы смолкли, дверь вышибли. Группа полицейских с пистолетами наизготовку пробралась под болтающейся вывеской. И вскоре под дулами пистолетов из дома вытащили нескольких человек – группу молодых китайцев и затесавшихся среди них троих русских.
Санки, беспокоясь, нет ли среди них Цюлань, пристально вглядывался из переулка в группу арестованных. Их посадили в автомобиль, и тот в сопровождении пулеметчиков помчался в сторону фабричного управления. Увидев, что вооруженный отряд ушел, толпа вытекла из укрытий. С неосвещенной теперь дороги люди втащили трупы в переулок. Когда волокли затвердевшие как доски тела, их залитые кровью волосы, будто кистью, выводили на асфальте черные линии. Как раз в это время подъехал автомобиль с иностранцами, натолкнулся на трупы и остановился. В салоне были видны растерянные лица мужчины и женщины, они только что целовались, а сейчас спрятались от страха за букетом жасмина. В лобовое стекло полетели камни. Автомобиль, перемахнув через трупы, умчался прочь.