Выбравшись из толпы, Санки направился к дому, где он раньше встречался с Цюлань. Однако из-за перенапряжения неустанно высматривающих ее глаз он почувствовал тяжесть во всем теле. Видения, за которыми он гнался, поблекли, тело его, тащившееся между домами, стало тяжким бременем. Он заранее устал от предстоящего подъема по лестнице и в следующий же миг пришел в себя. В растерянности он некоторое время бродил взад-вперед под аркой, предполагая, что, если Цюлань все-таки появится здесь, мимо него пройти не сможет. Он то смотрел на верхние окна, то, прижавшись спиной к стене, задремывал.
Вдали показались трое молодых китайцев и направились в его сторону. Один из них, с короткими усиками, поравнявшись с ним, быстро стиснул его правую руку. Санки ощутил клочок бумаги в его холодной ладони. Сперва удившись, мгновением позже он понял, что это переодетая мужчиной Цюлань, но троица уже успела удалиться. С зажатым в руке клочком бумаги Санки дернулся было вслед за ними, но сообразил, что преследовать Цюлань – значит подвергать ее еще большей опасности. Она мельком, через плечо, ласково на него взглянула. В сиянии ее нежных глаз Санки прочел горечь расставания и просьбу не преследовать ее. В его руке лежало ее письмо, и от этой близости сердце бешено заколотилось.
Фигура Цюлань растворилась в людской толчее, и Санки повернул назад. Он слегка повеселел, будто в переданной ему записке, крепко зажатой в кулаке, заключалась вся его надежда. Не чуя под собой ног, он почти бежал по дороге, пока не увидел мост на другой, безопасный, берег реки. Там он развернул письмо. На клочке бумаги, видимо в большой спешке, карандашом было нацарапано:
«Похоже, этой ночью нам не избежать опасности. Благодарю вас за все. Прошу, берегите себя. Если останетесь в живых, обратитесь к старику-швейцару в компании Jauden Madison. На этом прощайте».
В парке Санки прошел сквозь заросли пышно цветущих канн. За ними была лужайка. Уносимые встречным ветром, клочки записки, шурша, полетели ему под ноги. Он вернулся на мост и, схватившись за покрытые росой металлические поручни, посмотрел вниз, на волны под ногами.
«Да, со мной явно что-то не так».
Чем дольше Санки думал, тем отчетливее ощущал, как, распластавшись на волнах лицом вниз, он постепенно все глубже и глубже погружается в пучину.
39
Поздно ночью Санки постучался к Мияко. Она вышла в халате, накинутом на пижаму, и молча усадила его на диван. Небрежно поприветствовав ее, Санки повалился набок и закрыл глаза. Мияко принесла виски. Присев рядом, она долго молчала, пристально разглядывая его бледное лицо. В окне, оживляя тень от листвы граната, двигался огонь свечи, зажженной в соседнем доме. Санки открыл глаза:
– Уж потерпите меня в эту ночь.
– Постель вон там.
Пристально глядя на дно стакана, он крепко сжал руку Мияко. Она посмотрела на него пустыми глазами:
– Вы сегодня странный. Похоже, небо и земля поменялись местами. Вы явно не такой, как раньше. Но в чем дело, я не понимаю!
Мияко оживилась и, подойдя к зеркалу, похлопала себя по лицу. Наброшенный халат соскользнул с плеч.
– А я видела вас во сне. Выходит, сон в руку. Догадайтесь, чем мы занимались?
Оставив зеркало, Мияко положила голову Санки к себе на колени и близко-близко склонила к нему лицо.
– Скорей приходите в чувства, а то мочи нет смотреть на ваше измученное лицо.
Санки приподнялся. Сжав руку Мияко, он сказал:
– Как же мне все это надоело…
– Что?
– Нельзя ли помолчать и дать мне поспать?
Санки снова лег и закрыл глаза, но Мияко принялась его отчаянно трясти.
– Да что вы себе позволяете? Меня разбудили, а сами – спать! Я что, ваша жена?!
Санки сел и опрокинул в себя еще один стакан виски.
– Вот вы как, значит! Отлично! Не выношу я ваших капризов и нисколько вам не сочувствую! Хватит киснуть, когда смотрите в глаза другим людям, хватит мусолить в голове всякую чушь! Такого, как вы, любить нельзя!
Санки захмелел. Ему казалось, что от ее упреков он пьянеет еще сильнее. Он попробовал привстать:
– Прошу прощения. Вы меня ругаете, тогда я, пожалуй, пойду.
– Ну и скатертью дорога! Надоел мне ваш кислый вид, таких людей везде полным-полно! Посмотрите-ка на меня. Я, может, и полная дура, но понимаю, что к чему.
Мияко сердито отвернулась и взяла сигарету. Санки вместо того, чтобы уйти в ответ на внезапную вспышку гнева, опять прилег на диван. Мияко отшвырнула ногой халат, валявшийся на полу, и направилась в спальню. Санки тихо произнес:
– Может, посидите со мной немного? Я потихоньку приду в себя.
– Еще чего! Избавьте меня от дружбы с вами!
– Если такой, как я, немного побудет рядом, ничего плохого не случится. Не нужно сердиться. Меня сегодня весь день, с утра до ночи, пытались убить. Я очень устал, а когда человек устает, он ищет самый теплый угол, чтобы забиться в него. Не сердитесь, позвольте мне побыть у вас еще немного.
Мияко, стоя у двери, обернулась к Санки.
– С вами этой ночью что-то неладное творится. Вы, может быть, призрак, а?
– Нет, не похоже. Я кое в чем хотел признаться, но передумал. Тот, кто делает глупости, помимо всего прочего виноват перед богами.
– Да уж, вы виноваты не только перед богами. Даже передо мной виноваты! Хорошо, что вы помните о Кёко, хотя она этого и не заслуживает!
– Кёко это Кёко, а я это я, и я человек легкомысленный, поэтому способен только на легкомысленные поступки. Вот поэтому этой ночью – будь что будет – я задумал совершить одно безрассудство, но, в конце концов, и тут потерпел неудачу. Это ничего, что я так много болтаю?
– Ладно уж, рассказывайте, что натворили.
Подойдя, Мияко обхватила его голову и принялась легонько баюкать его. В голове Санки возникли картины случившегося сегодня. И от того, что рисовало ему пробужденное сознание, он ощутил безмерную тяжесть, будто сердце погрузилось в неведомые пучины. Он заговорил, чтоб хотя бы попытаться вытащить его оттуда.
– Меня очаровала одна китаянка, и я целый месяц боролся со своим самолюбием. И вот сегодня ночью наконец с ним было покончено. Потом я собирался умереть. Если умирать сейчас, то лучше быть убитым китайцами. Если убьют хоть одного японца, положение Японии лишь укрепится, – ну, это я так считал. Я патриот, поэтому если все равно умирать, то лучше умереть за родину. Но китайцы меня так и не прикончили. «Если не убьют, и я умру иначе, то родине не послужу; раз все равно умирать, так пусть убьют». – Я долго стоял и рассуждал в таком духе, но ничего не случилось.
– Прекратите, хватит! Не нравятся мне эти разговоры.
– Потом я стал думать, почему меня не убили. Конечно, из-за того, что я надел старую китайскую одежду и повсюду бродил в ней, однако вы, вероятно, спросите: зачем же я носил китайскую одежду? Но, не замаскировавшись, я не смог бы встретиться со своей китаянкой. Она – мои новые мучения. Ну что, не ожидали такого?..
– Тьфу! И как я только смогла увидеть вас во сне! – Мияко пригубила виски.
– Если размышлять в таком духе, – продолжил Санки, будто не услышав Мияко, – то это глупая история и впрямь глупа. Между тем я этот вопрос серьезно обдумывал, и еще стараться не вижу смысла. Голова уже не соображает, точнее – она начинает понимать только глупости. Вот, например, глупость той, кто не идет замуж за Кою. Это я понятно объяснил, да?
– Конечно. Я была ослеплена вами, вот и не вышла замуж! Все из-за вас. Так и передайте Кое. Однако и он хорош! Познакомить меня с вами – это каким же надо быть дураком? Если я за вас замуж не могу выйти, так и за Кою не пойду. Это моя месть вам. Вы волнуетесь за Кою и поэтому думаете лишь о том, как бы от меня сбежать. Даже если не так, то уж про эту китаянку рассказывать ну совершенно было ни к чему! А то и я сделаюсь патриоткой!
Поднявшись, Мияко бросила на круглую столешницу цветок белой орхидеи. Санки видел, что Мияко тоже сейчас плохо, и его сердце радостно затрепетало.
– Эй, идите сюда! Патриот – это самое замечательное, что может быть. Как я вам сочувствую! Я, видимо, единственный, кто вас понимает. А если нет понимания, то что это за любовь? Ну, идите же ко мне, я вас люблю.
С этими словами Санки подошел к Мияко, но та сильно оттолкнула его. Ударившись о стену, он снова подошел к ней и положил руки ей на плечи.
– Перестаньте. Я вам не ваша китаянка.
– Может, китаянка, а может, селедка. Какая разница? Если назвались патриоткой, то кто бы вы ни были, – все равно благодетельница. А что у нас имеется для маленького человека, кроме патриотизма?
Санки поднял Мияко на руки и, все ускоряясь, закружился на ковре. Потом его ноги подогнулись и оба упали. Мияко так и осталась лежать неподвижно, а Санки с радостью разглядел лицо матери, проступившее вдруг на цветочных стенах, все еще кружащихся вокруг него.
40
Несмотря на то что специальное совещание отложили, забастовка в городе разгоралась все сильнее и сильнее. На следующий день китайские банки все как один остановили работу. Чеки больше не принимали. Закрылся рынок золота. Из-за расстройства валютного рынка иностранные банки бездействовали. Внутри полностью разрушенной системы денежного обращения звон валюты в хранилищах иностранных банков стал едва различим, как слабое сердцебиение.
Однако разрушения этим не ограничились. Почти все фабрики закрылись. Собравшись на пристани, начали забастовку кули. Стала исчезать прислуга в гостиницах. В полицейском управлении не вышли на службу патрульные-китайцы. Рикши, водители, почтальоны, экипажи судов и многие другие, кто был нанят иностранцами, работать отказывались.
Груженные товарами суда простаивали в порту. Больше не выходили газеты. В гостиницах еду гостям подавали оркестранты. Исчезли пекари. Не стало ни мяса, ни овощей. Иностранцы оказались осажденными в городе, поражаясь невиданной стойкости китайцев.
Санки понравилось гулять по городу, из которого почти исчезли прохожие. На некогда заполненных народом улицах он чувствовал себя как в лесу. Одновременно ему казалось, что город стал оживленнее. Добровольцы преследовали грузовики, на которых террористы перевозили бомбы. Иногда, совершая тайные вылазки, под покровом ночи между зданиями вихрем проносились отряды китайских велосипедистов, все в белых перчатках. Иностранки доставляли продукты в тыл измученным добровольцам. На улицах шеренги запертых дверей зияли одними вытаращенными глазами дверных щелей, наблюдая за внешним миром.