— Оставьте меня.
Кажется, мужчина хотел что-то добавить, но, перехватив мой взгляд, молча вышел из комнаты.
Первым порывом моим было выбраться из Павильона через потайной ход и отыскать Эйтана, но я заставила себя усмирить гнев и успокоиться.
«Вечером нам будет, о чём поговорить», — сказала я самой себе, с тоской думая о завтраке. Мой таинственный недоброжелатель понял, что я предпочитаю сама готовить себе еду, и начал приправлять ядом непосредственно продукты. Пока что амулеты, коими был напичкан особняк, спасали, но я прекрасно понимала — долго это продолжаться не может. Была, конечно, надежда, что злоумышленником была одна из наложниц, но чем дальше, тем меньше мне в это верилось.
Потому, покинув особняк, я сорвала с ближайшего дерева несколько яблок и принялась бездумно их жевать, глядя в ненавистное искусственное небо. Ишири, видимо, ушла в город, а до вечера было ещё очень и очень долго…
Я вошла в покои Императора через четыре часа после заката, когда одна из дождливых ночей вступила в свои права. Эйтан уже ждал меня и тут же устремился навстречу. Меж его бровей залегла задумчивая морщинка, и нечто странное почудилось мне во взгляде, обращенном на меня.
— Добрый вечер, — сказал он быстро, словно желая заполнить образовавшуюся тишину, и голос его прозвучал настолько фальшиво, что я невольно поморщилась.
— Добрый, — признала я, — Дождливо сегодня, и я замечательно выгляжу. А теперь — говори то, что ты действительно хотел сказать.
Змей криво усмехнулся, и, прихрамывая, отошёл к окну. «Кажется, его нога болит сильнее, когда он нервничает», — отметила я для себя.
— Полагаю, мне нет нужды делать вид, что я не знаю, о чём ты? — уточнил он.
— Все равно не поверю, — сказала я честно, и, помедлив, добавила:
— Это ведь ты запретил ему выпускать меня, верно?
— Да, — признал Эйтан спокойно. Я вздохнула:
— Хорошо. Почему?
Змей молчал долго. Я уже боялась, что он не станет со мной говорить, но Император внезапно повернулся и заглянул мне в глаза. От взгляда его мне стало дурно — столько противоречивых эмоций плескалось там.
— А куда бы ты пошла? — ответил он вопросом на вопрос. Ничего крамольного в мыслях моих не было, потому я послушно принялась перечислять:
— Я бы заглянула в Библиотеку, встретилась с Эллиной, Маритой, Дираном, узнала, как там Микеш, наелась бы до отвала и купила бы себе дом.
По мере того, как я говорила, брови Змея приподнимались все выше. Дослушав до конца, он уточнил:
— Зачем тебе дом?
— Чтобы отдыхать там от людей и Дворца, — пояснила я спокойно, про себя добавив: «И чтобы было, куда уйти, если ты меня выбросишь за ворота».
— Ты можешь просто приказать им уйти, когда устанешь от них. Тебе не обязательно иметь для этого отдельный дом! — воскликнул он, все больше распаляясь. Злость его буквально витала вокруг, оставляя меня в недоумении. Тогда я по-настоящему не понимала, в чём дело.
— Ты и сам понимаешь, что кто-то из них все равно маячит над головой, а я люблю одиночество, — сказала я так мягко, как только могла.
— Почему ты не питаешься в Павильоне? — снова начал спрашивать Змей.
Я вздохнула:
— Ты прекрасно знаешь, что каждое третье блюдо мне подают с весьма эксцентричными приправами.
Император покачал головой:
— Я приказал установить специальные амулеты.
— Я не могу спокойно есть, зная, что рано или поздно отравитель найдёт способ обойти магию, — признала я. Взгляд Эйтана стал ещё более злым.
— Отлично. Кто они, эти люди? Диран, Микеш — зачем тебе с ними видеться?
Вопрос был задан небрежным тоном, но я сразу поняла — вот оно. Эйтан просто не выносил самой мысли, что существует кто-то, кроме него, к кому я могу спешить. Для самого Змея я была единственным более-менее важным существом в толпе жестоких, жадных до власти безумцев с горящими алчностью глазами, в просторечии именуемых политиками, и он боялся меня потерять. Не потому, что я была какой-то там безумно важной или необычной персоной — нет, дело не в том. Просто Змей доверял мне, как никому иному, и ему претила сама идея о том, что моё внимание может принадлежать кому-то другому.
И, что самое страшное, глядя на его расстроенное лицо, я призадумалась: а так ли мне нужно в город? Если на одной чаше весов будут старые друзья, нормальная еда и глоток свободы, а на другой — его хорошее настроение, что я выберу?
Лгать самой себе — гиблое дело. Я знала ответ на этот вопрос, и он пугал меня до дрожи, потому что доказывал: Эйтан давно приобрёл громадную власть надо мною, и это страшило больше, чем все пережитые мною опасности.
Демоны, таившиеся до поры до времени в моей душе, заговорили, щелкая иллюзорными челюстями.
Нет, нет, нет! Никто, никогда не будет иметь власти надо мной!
— Ты собираешься отвечать на мой вопрос? — раздраженный голос Эйтана ворвался в мои мысли, вызвав прилив неожиданного гнева. Захотелось оттолкнуть, ударить побольнее, разозлить, отомстить за то, что он сделал меня такой слабой. По-хорошему, в таком душевном состоянии нужно делать только одно — разворачиваться и идти спать, дабы не наворотить откровенных глупостей. Однако, в тот момент я была слишком взбешена, чтобы останавливаться — постоянное нервное напряжение вылилось в полную потерю самоконтроля.
— О, да! — усмешка покривила мои губы, — Хочешь ответ? Пожалуйста! Я хочу с ними увидеться, поскольку я люблю их. Они — мои друзья, они мне дороги. И я не обязана каждый раз спрашивать у тебя разрешения, поскольку то, что я делаю — это моё сугубо личное дело! Захочу — уйду, захочу — приду. Это понятно?
Глаза Эйтана опасно потемнели, и я поняла, что своей несдержанностью переступила крайне зыбкую черту. Змей, будучи человеком весьма властным и упрямым, не терпел подобных отповедей, и, что самое печальное — я прекрасно об этом знала, но осознанно ударила в одно из самых больных его мест.
И нечего удивляться, что, стремительно сократив расстояние между нами, Эйтан резко проговорил, чеканя слова:
— Запомни, девочка: в этой стране мне принадлежит все, и ты — в том числе. И я не потерплю, чтобы какие-то неизвестные мне мужчины общались с одной из моих наложниц. Это — понятно?
— Позвольте, Ваше Величество, но я — не Ваша наложница! — напомнила я холодно, переходя от злости на «вы», — Если мне не изменяет память, Вы обещали мне пост Младшего Советника Тальи…
Он презрительно покривил губы:
— Ты и сама прекрасно знаешь, что я ничего не обещал. И вообще, ты — моя женщина, так будь добра вести себя, как пэри, а не гулящая простолюдинка! То, что твой отец не сумел правильно воспитать свою дочь, злит и возмущает, но не в том суть: ты знаешь и сама, что отныне твой дом — Павильон. И изменить это не в твоих силах — только привыкнуть. Не ты ли мечтала быть пэри? Осознай, наконец: твоя мечта сбылась! Наслаждайся!
Странная ирония, прозвучавшая в последнем слове, заставила вздрогнуть. Горечь и боль в моей душе поднимались удушающими волнами, заволакивая разум алой плёнкой. С искренним изумлением я почувствовала закипающие на глазах злые слёзы и взбесилась ещё больше: уже очень долго не было людей, способных заставить меня плакать по-настоящему.
Этот факт окончательно лишил меня душевного равновесия. Тряхнув головой, я проговорила, с отвращением чувствуя, как дрожит и прерывается мой голос:
— Ты сам его ненавидишь, этот проклятый искусственный мир! Ты сам, сам сбежал из Павильона, так за что ты обрекаешь меня на жизнь там?!
Он замер, молча глядя на меня, и я вдруг вздрогнула от бешеной бури эмоций, что отразилась во взгляде серых глаз.
Он понимал. Он прекрасно осознавал мои чувства и почти ненавидел себя за то, что не мог дать мне большего.
Во власти Императора — тысячи жизней, корабли, оружие, здания и скот, но, к сожалению, это могущество зачастую иллюзорно из-за сотен условностей, связывающих венценосных особ по рукам и ногам. Очень часто случалось так, что сиятельный Император, фактически владеющий всей страной, на практике был обычным рабом крупных политических сил и глупых древних правил, по которым, по мнению консерваторов, должно было жить общество. Одна из таких вот непреложных истин гласила: Император не имеет права содержать любовниц или любовников вне Павильона — такая честь была дозволена только Старшей Жене, которой я не могла стать по определению. Если бы Змей поселил меня где-то в административной части Дворца, это посчитали бы нарушением вековых традиций, что повлекло бы за собою неминуемый скандал. Чтобы предотвратить его, нам пришлось бы встречаться украдкой и ото всех прятаться. Меня такая перспектива не слишком пугала, но Эйтану, привыкшему получать желаемое, сама мысль о подобном, видимо, претила.
Опять же, он, понимая все вышесказанное, боялся меня потерять, и этот глубинный, всепоглощающий страх затмевал его разум, порождая злость на самого себя и заставляя выплескивать на меня свой гнев.
По сути, наши чувства в тот момент были сходными. Болтаясь на тонкой бечевке над бездонной пропастью, между неопределённым будущим и пугающим прошлым, мы оба были бездомными смертниками, у которых был один путь — вперёд.
Но было что-то ещё, и это нечто глодало Эйтана, пригибая к земле немалым весом. Я видела, как за последние четыре дня потемнело и осунулось его лицо, какой затравленный блеск появился в глазах, и понимала — происходит что-то, о чем я не знаю.
И можешь осудить меня, читатель, или назвать слабой, но я, такая гордая, такая свободолюбивая, проглотила ком в горле и сказала:
— Я не буду выходить из Павильона, если это действительно нужно. Я не хочу быть наложницей, Эйтан, но для тебя — буду кем угодно.
И злость схлынула, словно лавина с гор, и страсти отступили на второй план, оставив нас, тяжело дыша, смотреть в глаза друг другу. И я шагнула к нему, и положила руку ему на щёку, и мягко спросила, глядя в глаза:
— Скажи мне, что происходит. Что тебя гложет?