Драйвер и Хамфрис поняли: протеическое поведение должно быть широко распространено в природе благодаря конкурентным преимуществам, которые оно дает владеющему им виду. Начав искать примеры, ученые стали находить их буквально повсюду. Взять хотя бы «бандитское» стайное поведение чаек, пикирующих со всех сторон на врагов, которые вторглись на территорию гнездовья. А импала (чернопятая антилопа), если ее потревожить, начнет бешено скакать и носиться во всех направлениях.
Возможно, протеизм позволит осмыслить даже более причудливые взаимоотношения между хищником и жертвой. Многие птицы умеют притворяться ранеными, чтобы увести врага подальше от гнезда, полного едва оперившихся птенцов. При этом они случайным образом меняют скорость и направление, чтобы сбалансировать две цели – отвлечь хищника от лакомого птичьего потомства и при этом гарантировать собственное выживание. Другая загадка: почему бабочки, ящерицы и мыши изображают конвульсии, когда их атакуют? Возможно, как раз чтобы смутить хищника.
Конкурентные ситуации проявили Протея и в человеке. Впрочем, изучая людей в этом аспекте, биологи заметили немаловажное различие между человеком и другими животными. Видите ли, наши соперники обычно – не животные другого вида, а другие люди. Подчеркивая это, Джеффри Миллер, психолог из Университета Нью-Мексико в Альбукерке, предположил, что такое усовершенствование поведения наших предков, направленное на более узкую цель, сыграло ключевую роль в развитии у человека уникальных когнитивных черт. Возможно, в нашем умении «блуждать мыслью» – источник творческих способностей, так отличающих человека от других животных.
В основе идей Миллера лежит «гипотеза макиавеллиевского интеллекта», предполагающая, что главной движущей силой в эволюции человеческого разума стала потребность эффективно предсказывать поведение других людей и манипулировать ими. Особые когнитивные способности, которые в ходе эволюции появились как раз для того, чтобы выжить в социальной среде, получили название социального интеллекта. Эти особенности включают в себя расчетливый обман и его обнаружение – но не протеическое поведение. По мнению Миллера, наши обезьяноподобные предки (как и многие другие животные) обладали некоей первичной, базовой способностью вести себя случайным образом: она развилась у них для того, чтобы они могли перехитрить хищников. При переходе к человекообразным обезьянам и к первым гоминидам эта протеическая способность резко усилилась благодаря положительной обратной связи в рамках социального интеллекта, когда перехитрить собратьев стало важнее, чем перехитрить других животных. В результате, заявляет Миллер, протеизм стал играть определяющую роль в бытовании социального интеллекта.
Рассуждая о том, почему в ходе эволюции у нас сформировалось протеическое поведение, Миллер приводит такой пример. Допустим, наши предки могли принять для установления порога гнева (точки, в которой они теряют терпение) одну из двух стратегий. Согласно стратегии «ветхозаветной твердости», порог гнева является фиксированным. Принявшие такую стратегию начинают гневаться, лишь когда оскорбление превысит некий заранее заданный уровень раздражения. А вот при стратегии «бешеного пса» порог гнева – вы угадали – варьируется случайным образом. Иногда крупное оскорбление не вызывает никакой реакции, зато порой, чтобы вас рассердить, достаточно небольшой обиды. Какая стратегия эффективнее?
Если вы сторонник «ветхозаветной твердости», окружающие быстро смекнут, на какие их поступки вы закрываете глаза, и будут постоянно доводить вас, толкая к порогу гнева. А вот если они имеют дело со сторонником стратегии «бешеного пса», любая обида, пусть даже самая незначительная, может стать поводом к ответным мерам. Да и вообще тому, кто придерживается этой стратегии, вовсе не обязательно тратить время и силы, наказывая других за каждую мелкую обиду: основную долю работы будет выполнять за него сама неопределенность. Достаточно то и дело вспыхивать без очевидных причин, и люди будут стараться ходить вокруг вас на цыпочках (ну, как правило). Вот почему стратегия «бешеного пса» – гораздо более эффективный путь для того, чтобы провести конкурентов.
«Возможно, это проливает кое-какой свет на природу смен настроения, которую мы пока не в состоянии объяснить иным способом», – говорит Миллер. Когда человек вдруг взрывается из-за мелкой обиды, в ответ на которую он обычно попросту рассмеялся бы, для нас естественно предположить, что поводом для его плохого настроения стало какое-то определенное событие. Однако Миллер считает, что настроение может иногда и не провоцироваться каким-то определенным стимулом. «Не исключено, что наше эмоциональное состояние просто способно меняться случайным образом, – заявляет он. – Склонность к таким произвольным перепадам настроения, возможно, является формой протеического поведения, развившейся в ходе эволюции для того, чтобы мы стали менее предсказуемыми, а значит, чтобы нас было труднее использовать».
Но действительно ли эта способность к случайным перепадам – врожденная? Почти весь прошлый век большинство психологов считало человека не способным к по-настоящему случайному поведению. Десятки исследований, похоже, лишь подтверждали точку зрения, согласно которой сгенерировать случайную череду откликов для человека трудно, если и вовсе невозможно. Но в большинстве из этих экспериментов подопытных добровольцев помещали в искусственно созданные ситуации, лишенные всякого элемента конкуренции. Зачастую экспериментатор лишь просил испытуемого, обособленного от других, написать серию чисел, «чтобы они были как можно более случайными». Если протеизм развился в человеке как способ перехитрить других людей, замечает Миллер, тогда неудивительно, что в подобных ситуациях человек не в состоянии выдать цепочку по-настоящему случайных чисел. «Психологи не сумели проникнуть в наши природные способности к рандомизации, поскольку не помещали испытуемых в условия социальной игры, то есть в те условия, где и развивались эти наши таланты», – подчеркивает Миллер.
Поэтому в 1992 году два психолога израильского происхождения решили подвергнуть испытуемых очному соревнованию, где имелись бы побудительные мотивы для рандомизации. Дэвид Будеску из Фордхемовского университета штата Нью-Йорк и Амнон Рапопорт из Калифорнийского университета в Риверсайде усадили добровольцев за игру в монетки. Правила просты. Вначале у двух игроков равное количество монеток. При каждом ходе соперники одновременно выкладывают монетки на стол, находящийся между игроками. Если изображение совпадает («орел – орел» или «решка – решка»), игрок А забирает обе монеты; если не совпадает, обе монеты забирает себе игрок В.
Хотя у двух игроков разные цели, обоим идет лишь на пользу способность заранее предсказать ближайший ход партнера – и умение сделать собственные ходы труднопредсказуемыми. С математической точки зрения оптимальная стратегия – выдавать «орлы» и «решки» с одинаковой вероятностью, то есть как по-настоящему случайную последовательность. Тогда в течение долгой игры ваш соперник не сможет получить никакого преимущества. Именно это и обнаружили Будеску с Рапопортом. Последовательности «орлов» и «решек», создаваемые двумя игроками, имели практически случайный характер с математической точки зрения, хотя соперникам не давали никаких предварительных инструкций на сей счет.
На то, что умение порождать случайность является врожденной способностью, указывает и работа Аллена Нейрингера из Колледжа Рида (Портленд, штат Орегон). Он продемонстрировал, что человек может генерировать случайные последовательности, если получает обратную связь. В ходе одного из своих экспериментов Нейрингер попросил студентов создать на компьютерном терминале случайный набор из ста пар единиц и двоек. Затем он оценил работу студентов, подсчитав, в частности, имеется ли в полученных последовательностях приблизительно равное число пар 1–1, 1–2, 2–1 и 2–2 (имеется в виду примерно равное число таких пар в пределах каждой из последовательностей). В первом опыте в серии эти последовательности всегда носили неслучайный характер, но после нескольких опытов студенты уже действовали гораздо лучше, так что созданные ими цепочки цифр не удавалось отличить от сгенерированных компьютером.
Даже крыса может научиться нажимать на рычаг, если давать ей еду в качестве награды. Разве так уж удивительно, что студенты научились генерировать наборы случайных чисел? Да, это удивительно, отвечает Миллер. Поведение крысы – пример выработки условного рефлекса: дайте ей нужный отклик, и она обучится новому трюку. Но условный рефлекс формируется лишь путем постепенного отсечения случайных вариаций. «Он никогда не сумел бы усилить сам элемент случайности», – подчеркивает ученый. Это заставляет его прийти к выводу, что в наше сознание должен быть встроен какой-то врожденный механизм рандомизации. «Рулеточное колесо в голове», как называл это покойный Джон Мейнард Смит из Университета Сассекса. Он указывал: самые разные процессы могут генерировать, по сути, случайные последовательности, так что нет ничего странного в том, что на это может оказаться способен и мозг.
Похоже, у многих животных имеется в голове такое рулеточное колесо. Однако, замечает Миллер, благодаря оттачиванию возможностей этой рулетки человек сумел постепенно развить в себе механизм, дающий не только возможность оставлять врагов с носом. Наш суперпротеизм – основа нашей изобретательности и нашего творческого потенциала, утверждает Миллер: «Протеизм – ключевой элемент творческого таланта, причем другие ментальные механизмы этого элемента лишены. Речь идет о способности быстро и непредсказуемо генерировать чрезвычайно изменчивые альтернативы». В исследованиях творческих способностей человека зачастую подчеркивается именно этот элемент. Без него стали бы невозможны, к примеру, «мозговые штурмы». Во многих формах искусства, от музыки до комедии, залогом успеха нередко служит как раз умение найти новый поворот для старой темы или обмануть ожидания аудитории.