Вьорика вспомнила, что она делала при каждом возвращении на Землю. Прежде чем навестить родственников и друзей, она шла в древний собор Всех Святых, что на Базарной улице, и обильно расставляла свечи – во здравие всех, кто ей дорог в этой жизни, и за упокой тех, кого уже не стало. Всё-таки, хочется верить, что кроме жизни земной, существует и жизнь вечная, что смерть не отправляет нас в небытие, а лишь освобождает из плена плоти.
И всё-таки зря Соуча послушались. Надо было правду сказать. Или нет? Тогда Флоре самой пришлось бы лгать – будто она посланница богов. Флора, Флора… Она жизни своей не пощадила ради слова правды. Было бы абсолютно бесчеловечно снова заставлять её лгать. Так что господин Соуч был прав. Наверное…
Кто там пытается её обнять?
– Девочка, очнись… – Это был капитан. – Что с тобой, хорошая моя?
Он никогда раньше не обращался к ней так. Девочка? Хорошая? Странно… Капитан-капитан, улыбнитесь… Мой капитан! Надо что-то делать с головой. На место голову ставить надо. Похоже, у Наики будет работа по специальности. Но почему-то стало немного легче, и ноющая душевная боль начала стихать.
– Выключи, – едва шевеля губами, прошептала она.
– Что?
– Это. Это всё…
Иллюзия рассеялась, открывая знакомые и порядком поднадоевшие за последние годы стены кают-компании. Набор голограмм, укомплектованных эффектами соответствующих запахов и звуков, был частью стандартного оснащения данного отсека – именно для того, чтобы разнообразить дни, проводимые экипажем в стенах корабля. Но как-то ни разу никому не приходило в голову включать его. Команда предпочитала реальные земные пейзажи, благо больше чем на месяц родную планету покидать не приходилось. И вот – пригодилось…
– Присядь-ка, – посоветовал капитан и, взяв Вьорику под локоть, осторожно довёл её до ближайшего кресла. – Я сейчас Наики позову. Может, чайку сообразит…
– Не надо. Ничего не хочу.
– Надо! – Наики уже была тут как тут – Соображу. Сиавасэ-ча. Чай счастья.
– Что-то не до счастья мне, – заявила Вьорика, присаживаясь. – И выгляжу, наверное, совсем по-идиотски. – Она стряхнула невидимую пылинку с подола своей «божественной мантии».
– Все мы тут выглядим… Всяко. – Наики поставила на стол четыре чашки, привычно потянулась за пятой и тут же отдёрнула руку. – От Клима хоть что-нибудь осталось? – вполголоса обратилась она к капитану.
– Что там могло остаться… – Егор положил локти на стол и смущённо почесал небритый со вчерашнего дня подбородок. – Он же внутри этой «консервной банки» врубил маршевые двигатели на форсаж. Там всё выгорело до последней переборки. И внешнюю обшивку разорвало.
– Надо будет хоть щепоть пепла наскрести, – предложила Вьорика. – У него родители где-то под Томском. И подруга в Ходжикенте.
– Откуда ты о нём так много знаешь? – удивлённо спросила Наики.
– Разговаривали… – Вьорика попыталась припомнить, когда, где и при каких обстоятельствах штурман с ней успел пооткровенничать. – Расскажи-ка лучше, как этой несчастной спасительнице мира удалось вернуть молодость? – поспешила она сменить тему.
– Молодость? – Японка протянула ей маленькую чашечку с чёрной пахучей жидкостью. – Так… Стандартная процедура. Временная коррекция на генетическом уровне. Пройдёт года два, максимум – три, и всё вернётся к исходному состоянию. В лучшем случае, четыре… Дольше, скорее всего, и не понадобится.
– Что значит – не понадобится?! – Вьорика почувствовала, что у неё похолодели ладони, и обхватила ими горячую кружку. – Почему не понадобится?
– Тот, кто решил пожертвовать собой, рано или поздно добьётся своего, – ответила Наики, усаживаясь напротив неё. – Что-то мне подсказывает, что долго она не протянет. Зато умрёт счастливой.
– А я ей даже завидую, – вдруг заявила Вьорика и, наткнувшись на непонимающие взгляды, продолжила: – Она хотя бы делает то, во что верит. А из нас никто толком не понимает, ради чего всё это…
– Чего тут непонятного? – удивлённо спросил капитан. – Мне достаточно того, что я знаю.
– Того, что этот рыжий котх сказал?! – вспылила Вьорика. – Никогда мы не узнаем, что на самом деле у него на уме.
– У меня есть приказ флаг-адмирала, и я намерен его выполнять, – сухо заметил Егор. – И мне этого достаточно.
– Да, капитан. Конечно, капитан…
Некоторое время сидели молча. Видимо, сиавасэ-ча возымел-таки своё успокаивающее действие. От внезапно раздавшегося грохота подскочили все – даже капитан.
– «Вовочка»! Что происходит?! – вскрикнул он, пытаясь сохранить остатки хладнокровия.
Над столом тут же возникла голограмма: из спасательной капсулы, лежавшей в грузовом отсеке, выбирался тощий жилистый человек с обнажённым торсом. Вырванный «с корнем» люк уже валялся рядом на полу.
– Как он вырвался?! – удивилась Вьорика. – Я сама люк заварила…
– Перекрыть отсек! – скомандовал капитан.
Странно, но «Вовочка» не ответил, и оставалось лишь догадываться, выполнил ли он распоряжение.
– Я пойду проверю. – Вьорика рванулась к выходу, но капитан схватил её за руку.
– Во-первых, оружие надо прихватить, а во-вторых, все пойдём. Я впереди, вы прикрываете. – Егор первым выскочил в коридор и, не оглядываясь, помчался в сторону оружейной комнаты.
На полпути он едва не столкнулся с бегущим навстречу Тиглатом.
– Там… – попытался доложить профессор. – Там такое.
– Я знаю, – прервал его капитан. – Как только он вырвался?
– Это я виноват, – с дрожью в голосе сообщил Тиглат. – Я попытался с ним поговорить. Это не человек. Это страшное существо. Он… Оно… Только не разговаривайте с ним. Сразу стреляйте! Стреляйте, пока оно не заставило преклоняться перед ним. Это наваждение. Это какое-то наваждение…
Несколько лёгких импульсных лучемётов, изготовленных бортинженером из подручных материалов, капитан приказал запереть в одной из пустующих кают и сейчас думал лишь о том, чтобы оказаться там раньше, чем вырвавшийся на свободу пленник. А ведь были сомнения – стоит ли брать на борт эту капсулу с опасным пассажиром. Можно было её просто уничтожить. Можно было сбить её с курса – так, чтобы она начала камнем падать на поверхность Аппры и непременно сгорела бы в атмосфере. Нет, любопытство взяло верх. Захотелось узнать, кто этим манихеям так ценен, что они его держат в спасательной капсуле, даже когда кораблю вроде бы ничто не угрожает. Едва ли они могли предположить, что какой-то десантный бот может быть опасен для такой бронированной ощетинившейся стволами громадине.
Когда все четверо, уже вооружённые, ворвались в грузовой отсек, на мгновение им показалось, что опасения напрасны. Пленник неподвижно сидел верхом на спасательной капсуле, всем своим видом демонстрируя спокойствие, миролюбие и покорность.
– Стреляйте, капитан! – почему-то шёпотом потребовал Тиглат, однако Егор, жестом приказав всем оставаться в дверном проёме и держа пленника на прицеле, начал медленно приближаться к нему.
Когда до него оставалось метров пять, манихей медленно поднял голову, и лицо его озарилось лучезарной дружеской улыбкой.
– Я вам не враг, – тихо сказал он на галаксе. – Остальные, кто был в корабле, возможно, и желали вам смерти. Но не я. Вы смерти не достойны. Вам ещё рано переходить в мир чистоты, покоя и вечности.
– Зачем вы здесь? – Капитан чуть опустил ствол лучемёта, который был направлен теперь не в голову, а в живот пленника.
– Это мне впору спросить: а вы здесь зачем? Но я не стану об этом спрашивать, поскольку вижу: вы и сами этого не знаете. Есть догадки, есть задача, есть приказ, который вам надлежит выполнить. Есть воля и стремление. Вы даже готовы на самопожертвование. Но никто из вас толком не понимает, что здесь происходит, во имя чего льётся кровь праведников и отъявленных грешников, сливаясь в одну широкую реку. Вы не понимаете, как через кровь и страдание добиться всеобщего торжества любви и праведности. Вам неведомо, как достичь мира, где главные ценности – доброта и чистая любовь, высокая духовность и божественная ясность. Если бы иной путь мог вести к этой вожделенной цели, то мы несомненно избрали бы именно его. Такие попытки были, и если бы хоть одна из них увенчалась успехом, то мир, в котором мы вынуждены влачить своё существование, был бы совсем другим. А ведь в человеке изначально заложены высочайшие и благороднейшие устремления, однако темница плоти погружает наши души в омут алчности и сладострастия, который, подобно чёрной дыре, втягивает в себя и обращает в ничто наши изначальные стремления. Я знаю. Скоро я приму смерть от руки кого-то из вас, и это неизбежно. Я прошу лишь об одном: позвольте мне прочесть молитву, открывающую моей бессмертной душе путь к Богу, который есть любовь…
– Никто не собирается вас убивать, – попытался успокоить его капитан, мельком оглянувшись на Тиглата, который продолжал вдавливать приклад в плечо. – Нам нужна лишь информация.
– Охотно скажу всё, что знаю! – Пленник снова широко улыбнулся. – Тому, чьи помыслы чисты, нечего скрывать. Но позволь мне сначала прочесть молитву.
– Молись, – разрешил капитан. – Только недолго.
Манихей, не слезая с капсулы, пересел с корточек на колени и начал что-то бормотать себе под нос на непонятном языке. Егор тем временем отступил к дверному проёму, где в полной боевой готовности расположился экипаж.
– Зря вы так, дорогой Егор Намчакорович, – прошептал Тиглат. – Зря ему доверяете. Почему не стреляли, когда я просил?
– А сами-то вы почему не пальнули? У вас что – оружия нет?
– Я, знаете ли, как-то не готов… Никогда ни в кого не стрелял.
– А я по-вашему кто – матёрый убийца?
– Да, простите… Я как-то не подумал. Был бы жив наш уважаемый штурман, спас бы нас ещё раз.
– Вы полагаете, всё так страшно?
– Более чем. Я боюсь, как бы он всех нас не обратил в свою веру. Подобные проповедники бывают очень убедительны.
– Он, кстати, по-каковски молится?
– Похоже на окситанский.
– Это что?