– Считается, что это мёртвый язык. На нём говорили на юге Франции в XII–XIV веках. «Светлый Отче, справедливый Бог добра, который никогда не ошибается, не лжет, не сомневается, не боится смерти. В мире чуждого – князя мира сего – дай нам познать то, что Ты знаешь и полюбить то, что Ты любишь, ибо мы не от мира сего и мир сей – не наш…»
– Мне он тоже жутко не нравится, – вдруг заявила Наики. – Но застрелить человека, тем более безоружного… Нет, не смогу. И надеюсь, что не придётся.
– Я закончил, – сообщил манихей. – Если будет на то ваша добрая воля, прежде чем ответить на ваши вопросы, мне хотелось бы разделить с вами трапезу. Всю дорогу пребывал в посте и уединение.
– Перетопчешься! – подала голос Вьорика. – Сначала ответы, потом еда! – Дружелюбный тон речей пленника её нисколько не впечатлил, а открытость, которую тот демонстрировал, казалась показной. На уме у него было явно не то, что на языке.
– Хорошо, хорошо… – Манихей снова улыбнулся. – Но прежде я хотел бы выразить глубокую признательность всем вам и воздать должное тому самоотверженному человеку, который открыл полутора сотням моих братьев и сестёр путь во вселенную чистого света и непорочной любви. Он и сам, не ведая того, вырвался из царства тьмы и порока. Смотрю в ваши глаза и вижу: вы, так же, как и я, такие же, как мои братья – не от мира сего. Ваши помыслы чисты, устремления благородны, а то, что истина вам неведома, не так уж и важно. Разум может вечно блуждать во мраке, а душа видит свет. Я был бы благодарен любому из вас, кто прервал бы моё существование во тьме, но прежде мне хотелось бы рассеять ваши заблуждения и открыть вам радость иного бытия. Истинный Бог сотворил духовный мир, невидимый отсюда – из мрака так называемой реальности, созданной Падшим Духом, обуреваемым гордыней. Его порочность пала на каждое живое существо, на каждую тварь во вселенной. Лживые проповедники множества церквей пугают вас геенной огненной, но неведомо вам, что настоящее Пекло не где-нибудь, а здесь, в мире, который каждый из вас привык считать своим, где нет иных слов, кроме лжи, где каждый шаг ведёт лишь к умножению порока, где самые благородные помыслы неизбежно обращаются во зло и порождают одни лишь страдания. Вот и ваш брат, пожертвовав собой, не ведал, чего он лишил вас. Он полагал, что несёт вам спасение, а на деле отсрочил ваше единение с миром света, любви и гармонии. Но не отчаивайтесь! Истинному Богу дорога каждая душа, в которой сохранилось хоть что-то, кроме алчности, жажды славы и величия, кроме сладострастия и глухоты к чужим болям и чаяньям. Освобождение плененных частиц света, которые заключены в каждом из нас, из оков материи – вот цель! Но смерть, увы, не всегда открывает путь во вселенную света, поскольку душа может воплотиться в иную тварь этого мира. Лишь тот, кто осознал и прочувствовал всю мерзость, всю абсурдность плотского существования, найдёт в себе силы отринуть возвращение сюда в новом теле, чтобы вновь пройти дорогой страданий, именуемой вами судьбой. Надо понять: мир не творение, заслуживающее любви, он лишь следствие величайшей катастрофы, а значит, подлежит уничтожению. Но лишь тот, кто, пусть даже бессознательно, проникся этой целью, достоин освобождения. Конечно, нельзя забывать о милосердии, без которого немыслима душевная чистота. Но не забывайте: то, что здесь принято именовать жизнью, состоит из одной лишь боли, которой мы часто не чувствуем, к которой притерпелись, которую перестали замечать. Каждодневно приходится лгать, совершать неблаговидные поступки, испытывать страх и муки совести. И вы – не исключение. Разве не так? Я не провидец, я не умею читать чужие мысли, я не стремлюсь влезать в души. Я даже не пытаюсь угадать, что у каждого из вас на сердце и уме, но то, о чём я только что сказал, верно для каждого человека, будь он по меркам этого мира хоть величайшим праведником, хоть самым последним грешником. И ваш товарищ, что пожертвовал собой, наверняка это знал, наверняка это чувствовал. Иначе бы он ни за что не решился на этот шаг, приведший его во вселенную света, в мир любви и высшего блаженства… – Он говорил негромко и неторопливо, его речь журчала, как прохладный ручеёк, наполняя всё окружающее пространство покоем. Он говорил уверенно и твёрдо – так, что никто не мог усомниться в его искренности. Он поочерёдно смотрел всем в глаза взглядом полным любви и сострадания. Казалось, что льются не слова, а тихая музыка, полная света, тепла и покоя…
Чувство опасности исчезло, и капитан опустил ствол лучемёта. Возникло ощущение неудобства от того, что он находится здесь при оружии. Нет, память не затуманилась, и Егор прекрасно осознавал, кто перед ним. Разум шептал, что необходимо немедленно пресечь это странное представление, но чувства протестовали. Хотелось слушать и слушать, хотелось раствориться в журчании музыки и слов. Казалось, стоит этому человеку замолчать, жизнь утратит смысл, мир потеряет надежду, да и само время остановится, поскольку всё, что лишено смысла, должно быть отброшено его неумолимым потоком к темным берегам небытия…
Вьорика повисла у него на плече, он обнял её за талию, заглянул ей в глаза и увидел там вечный источник любви и верности, доброты и сострадания. На сосновых стволах играли отблески огня, в небольшом костерке уютно потрескивали дрова, а где-то над головой лёгкий ветерок едва заметно раскачивал разлапистые еловые ветви. Хотелось взять её за руку и повести туда, где горит огонь, присесть на мягкую траву, на землю, впитавшую в себя всё тепло уходящего дня, и молча наблюдать завораживающую игру языков пламени. И сидеть так долго-долго – может быть, целую вечность, не разнимая сплетённых рук. Всё, что было раньше, все тревоги, проблемы, обязанности казалось теперь бессмысленным, ненужным, таким, что хотелось как можно быстрее забыть о том, что они есть, о том, что они были. Он прав – этот проповедник. Прав во всём…
Звук глухого удара вернул его к реальности. Но не сразу. Пришлось сделать над собой усилие, чтобы открыть глаза. Веки казались невообразимо тяжёлыми, голова гудела, а внезапно ослабевшие руки Вьорики соскальзывали с его плеча. Егор едва успел подхватить её за талию, чтобы не дать упасть. Свой лучемёт она уже выронила, и тот валялся у её ног. Препятствие. Главное – не споткнуться. Главное – самому удержаться на ногах. Капитан оглянулся и увидел, что Тиглата и след простыл, а Наики изо всех сил упирается руками в края дверного проёма, сопротивляясь неведомой силе, которая едва не отняла у неё ощущение реальности и способность к здравомыслию.
Манихей, лежал на полу ничком, беспомощно раскинув тощие руки. На его гладко выбритом черепе зияла рана, и вкруг растекалась кровавая лужица. Рядом по полу метался серебристый диск уборщика-утилизатора, и Егор успел заметить на одном из его краёв пятно крови, прежде чем та впиталась в пористую поверхность уборочного агрегата. Следствия можно было не проводить. И так всё ясно. Бытовой прибор явно свалился на голову проповедника с потолка, направленный чьей-то стальной волей.
– «Вовочка»!
Ответом было молчание.
– «Вовочка»!!
Бортовой компьютер вновь не соизволил отозваться.
– «Вовочка»!!!
Никакой реакции.
– Он в трауре по штурману! – Наики уже осматривала рану, нанесённую проповеднику. – Выполняет только прямые приказы.
– «Вовочка», приказываю отвечать.
– Да, капитан. Слушаю, капитан.
– Твоя работа?
– В случае непосредственной угрозы физическому или психическому здоровью членов экипажа Бортовая система контроля и управления обязана принять все возможные меры к пресечению данной угрозы, если это не противоречит приказам и распоряжениям старшего по званию и должности члену команды корабля, – ответил компьютер цитатой из инструкции. Никаких эмоций. Голос ровный и бесцветный. Похоже, действительно, «Вовочка» переживает потерю штурмана куда острее, чем люди.
– «Вовочка», может, тебе всё-таки отключить на время эмоции? – предложила Вьорика, помогая Наики, поднять бесчувственное тело манихея и придать ему сидячее положение.
– И так пройдёт, – недовольно буркнул компьютер.
– Пригони-ка каталку из медицинского блока, – распорядился Егор.
– Есть, капитан.
– Может, Тиглат прав? – предположила Нитки, осторожно прижимая к ране на голове проповедника чистый носовой платок. – У меня чуть голова не треснула. Поразительный дар внушения.
– Может, и прав… – вторил ей капитан. – Только лучше продержать этого типа в беспамятстве до возвращения на Землю. Там, я думаю, кое у кого будут к нему вопросы. Это возможно?
– Вскрытие покажет, – мрачно пошутила японка. – Только нам бы тоже не мешало его кое о чём порасспросить.
– Если не дать ему рта раскрыть, то можно и переспросить, – хмыкнул капитан. – А так хотел бы я, конечно, узнать, к кому он направлялся, где у них база, какими силами они располагают на планете.
– Об этом можно и у меня спросить, – неожиданно заявила Вьорика.
– Да? – удивился капитан, но продолжить не успел, поскольку прибыла каталка из медицинского блока, и надо было уложить на неё раненого.
В этот момент в дверной проём из-за переборки осторожно заглянул Тиглат.
– Профессор, где вы были? – поинтересовалась Вьорика, забрасывая на каталку тощую ногу манихея.
– Кто-то из нас должен был сохранить остатки душевного здоровья. – В голосе Тиглата прозвучали нотки вины. – Даже не представляю, как вы с этим справились.
Никто не стал рассказывать, как всё было на самом деле, поскольку через долю секунды вся процессия двинулась за тележкой, над которой немедленно взмыл уборщик-утилизатор, готовый в любой момент повторить свой «подвиг». Даже будучи в расстроенных чувствах, «Вовочка» не терял бдительности.
Напряжённое молчание продолжалось, пока тело поверженного проповедника не было погружено в медицинскую капсулу, и Наики, внимательно просмотрев показания приборов, не убедилась в том, что жизнь и здоровье пленника находятся вне опасности, и – главное – сам он не имеет шансов в ближайшее время прийти в сознание.