Это не люди и действует оно иначе. Если верить тем, кто с ними общался — эти твари предельно эгоистичны и способны на какое-либо сотрудничество только под сильным внешним давлением…
— И что вы собираетесь делать?
— Прекратить тренировки. Просто так я для вас не опасен. А вот во время спарринга я могу не уследить за собой.
Нда. Это и вправду серьезно — ведь если он не уследит за собой, мне тоже придется перестать следить за собой, и посыплемся мы как горох…
— Большое спасибо, — Эней протянул Фролову руку.
Фролов пожал. Потом посмотрел Энею в лицо и удивился.
— Вы… сочувствуете мне?
— Вы заключили паскудную сделку, — сказал Эней. — Вас сейчас вот первый раз торкнуло — и вам уже нехорошо. А потом будет сильнее дергать — и с каждым разом все хуже. Как же вам не сочувствовать?
Фролов подумал, кивнул.
— Нас всех предупреждают. Всерьез, с демонстрациями — с эмоциональным наведением, я имею в виду. Не все прислушиваются. Одно дело, когда преподаватель тебе показывает, извне. Другое, когда оно идет изнутри.
— Понимаю, — сказал Эней. — Слушайте, а можно вопрос? Чисто теоретического плана?
— Да?
— Если бы появилась возможность переиграть. Все как было — опять стать человеком. Если бы кто-то взял и предложил. Вы бы как поступили?
— Не знаю… Честно вам скажу. Не знаю. За то, чтобы не свалиться, иногда что угодно бы отдал. Но вы не представляете себе, над чем и как мы сейчас работаем. Если бы я вдруг реверсировал… мы сначала встали бы, по меньшей мере, на месяцы, а сам процесс затормозился бы на годы. И потом, я знаю один случай… Многие не верят, а я просто знаю — меня знакомили с этим человеком. С данпилом. Инициация, потом спонтанное исцеление, как раз то, о чем вы говорили. Он раньше был выдающимся математиком — а сейчас он оперативник службы безопасности. Как раз возможности старшего у него остались — скорость реакций, мышечная сила, память, видение, комбинаторика… Он прекрасный фехтовальщик, кстати… и стратегическое, системное мышление сохранилось. Но он не математик больше, понимаете? Не ученый. Вот это — пропало. Знаете, а что если я вас познакомлю? Ему тоже интересны сильные противники, нужно держать себя в форме — а соблазнов у него как раз и не будет… Правда, со временем у него совсем плохо.
Это точно, подумал Эней. Это вы, господин Фролов, попали в самую тютельку. Со временем у Кесселя полный швах.
— Он живет поблизости?
— В Москве.
— Ну, как-нибудь… — проговорил Эней. — Если вам не трудно будет… и ему, конечно.
А сам вспомнил удары шпаги Кесселя, отдававшиеся у него аж в позвоночнике. Не было у Кесселя никаких проблем с сильными противниками. Видимо, он их находил по месту работы.
— Это называется «про волка промолвка, а волк — на порог», — прокомментировал Кен, когда Эней вернулся в додзё. — Чего он от тебя хотел?
— Меня хотел, — Эней хмыкнул, садясь. — Соблазнительный я такой весь из себя.
— Шутишь? Уговаривал?
— Нет… наоборот. Тренировки решил прекратить. Боится.
— Правильно делает, — сказал Цумэ. — Слушай, а мы не можем его…? Ну, как контрольный экземпляр? Шучу. Сам знаю, что не можем.
— Не можем. И близко, и…
Когда, ну когда я начал разбираться в сортах варков?
— И вообще тебе не хочется на нем опыты ставить. А на Кошелеве, кстати, хочется?
— Да, — резко ответил Андрей. — Вот на Кошелеве, представь себе, хочется.
И подумал: если бы они с Фроловым спорили всерьез, он бы именно Кошелева привел в пример того, что не экзорцизм отбирает у человека — ну, у некоторых людей, по крайней мере — способности, а инициация.
До инициации Кошелев был детским писателем. Хорошим детским писателем. Потом грянула Полночь, и Кошелев, уже немолодой, устав от анархии и неразберихи, взял власть в Архангельске, где он жил, и за три года навел там порядок. А потом господин Волков, тогда еще начальник СБ ЕРФ, предложил Архангельской области вступить в Федерацию, а Кошелеву лично — бессмертие. И тот согласился.
Книг он после этого не писал. А те, что писались до этого — переиздавались многократно. Андрей Витер на них, можно сказать, вырос…
И нельзя было сказать, чтобы он об этом жалел. Жалел он совсем о другом.
— А что так? — спросил Цумэ.
— Долго объяснять, — Эней поморщился. — Расходимся отдыхать. Завтра переезд лаборатории — то есть, чертовски длинный день.
На этот раз Король выплыл из забытья медленно и плавно. Почти с удовольствием. Свет не резал глаза, фактура предметов не пыталась навязать себя, мир вокруг был немножко слишком пустым и звонким, но с этим можно было жить. Он повернул голову и увидел, что на прикроватном столике стоит стакан с какой-то светлой жидкостью, из стакана торчит трубочка для питья, а в кресле у окна сидит Габриэлян и, естественно, работает.
— Ты заботишься обо мне лучше родной матери. — сказал Король и закашлялся. — Что у нас случилось?
Габриэлян поднял глаза от планшетки.
— Твой Вешенников умер.
Оказывается даже этот плоский мир может выцветать.
— Как? Когда?
— Пока ты спал… неприятно.
— Да что там могло случиться?
Габриэлян поморщился.
— Ты сделал так, что его выдернули на переподготовку, упаковали в «Незабудку» — подписка о неразглашени и все такое прочее… а потом сразу же туда же за соседнюю перегородку перевели целую лабораторию, считай. Неизвестно откуда. И как ты думаешь, что сделали местные… специалисты по безопасности?
Король откинулся на подушку.
— Начали его трясти, — сказал он. — просто так, чтобы посмотреть, что выпадет.
— И в процессе, естественно, намекнули, что он в лаборатории застрял навсегда. Да. Я уже все читал… А Вешенников наших порядков не знал, а объяснить ему не успели — и что на него просто давят и голову ему морочат, он, скорее всего, не понял.
— И что?
— Он весь день ходил, недоумевал, а вечером, под самый конец смены уже — порезался.
— То есть как?
— Работал с активным генетическим материалом и просто-напросто порезался.
— Самоубийство…
— Исключено начисто. Конечно, сродственный белок — это всегда чревато, но в принципе, последствия могут быть какими угодно, вплоть до нулевых. А ураганная аллергия, да так быстро, чтобы откачать не успели — это можно нарочно сделать, только если на совместимость все заранее проверять.
— А он не проверял.
— А он не проверял. Случайность. Перенервничал и порезался. А коллеги не ждали — опытный же лаборант, с правом самостоятельной работы… ошибка сапера.
И он сидел тут, чтобы рассказать мне, когда я проснусь. Если бы я этого Петю сам убил… было бы проще, наверное… или не было бы… никогда еще не убивал гражданских, везло. Теперь везение кончилось.
Король повернул голову и стал смотреть на то, как изгибается поверхность жидкости в стакане. Пить ему не хотелось.
Ну что, здравствуй, Иосиф Мугинштейн, холостой сын тети Песи.
Глава 12. Цветы и ивы
First sailor
(Repeated by Chorus)
Come away, fellow sailors, your anchors be weighing.
Time and tide will admit no delaying.
Take a bouzy short leave of your nymphs on the shore,
And silence their mourning
With vows of returning
But never intending to visit them more.
Релизовывать либидо Габриэлян ходил в разные — но преимущественно хорошие — «веселые дома» Москвы. Если дело шло только о либидо, он произвольно выбирал любой из шести, где водил знакомства, если еще и об информации — естественно, тот, который диктовала оперативная необходимость. На этот раз он вспомнил, что давно не заглядывал в «Сондовон», что в переводе с корейского означало «Сосны и волны».
Сначала он ходил туда один. Потом Король разошелся со своей Сашей, и за короткое время загнал себя в такую депрессию, что Габриэлян оттащил его в «Сондовон» за уши. Потом Кессель узнал, что «Сондовон» — заведение многоцелевое и баня там может быть просто баней. И тоже стал наведываться туда — ради бани, хорошей еды и компании. А потом появился Олег.
— Оставлять дите дома одно нехорошо, — сказал Король, когда они, вернувшись из Краснодара, засобирались к девочкам. — Через это может получиться пожар.
— Я все слышал, — сказал Олег. — И ничего не понял. Мы что, все вместе поедем куда-то?
— Ты сейчас поедешь со мной в училище, — сверкнул очками Габриэлян. — Что за комиссия, создатель…
Олег хмыкнул. По дороге из Краснодара он делал контрольную по электронике — и
веселился при мысли о том, что будет, если рассказать преподавателю, какой у него на днях был практикум.
Днем они зачем-то зашли в ювелирный магазин на Чаянова и Габриэлян долго рассматривал витрину, а потом попросил показать ему ожерелье из золотисто-бронзовых палочек — в каждой секции несколько: потоньше, потолще, простых, витых, узорных, светлых, темных, окислившихся, желтоватых — с небольшой примесью золота. В нескольких местах с основного ствола свисали целые кисти уж совсем тонких, но все еще жестких нитей разной длины, заканчивающихся небольшими темными жемчужинами.
— Ничего особенно дорогого. Медь, золото, бронза и черный речной жемчуг из Брума. Не промышленный — настоящий. Там такие реки. — Габриэлян улыбнулся. — А вот работа — израильская.
Продавец тоже улыбнулся — люди любят, когда в их деле разбираются. Чуть хуже их самих, конечно.
Габриэлян заплатил, подарочную упаковку заказывать не стал, просто забрал футляр.
Уже на улице Олег спросил его:
— А для кого это? — знал, что спрашивать можно, иначе бы Габриэлян не взял его с собой.
— Еще не знаю. Но вообще-то это ты будешь решать.
Олег подумал, как обращаться, и решил, что в этом случае лучше на ты.
— Габриэлян, — сказал он, — Аля это у меня не возьмет, а больше мне никто не нужен.