— Вот это — тоже, — злость уже не хотелось давить. Надоело, в самом деле. — Вам ни черта не нужен я. Вы придумали себе кого-то и его спасаете. Я обвалил Лотерею, потому что был идиотом и не знал про этот закон. Когда мне сделали предложение, я был счастлив, по буквам, счастлив. Мне не нужно быть Габриэляном, я уже я.
— Да, пожалуй, мы тоже дураки, — по голосу Антона было слышно, что он делает над собой усилие, чтобы улыбнуться. — Сейчас мы уйдем — а минут через десять тебя найдут. Ваши. Обезболивающего дать еще?
— А ты в вену попадешь, в такой-то темнотище?
— Тебе уже попали во все вены, в какие надо. Ты просто не чувствуешь. Мне только на кнопочку нажать.
— Не надо, — сказал Олег. Потом подумал — чем бы его утешить? — и сказал. — У тебя хорошая мама, Вервольф. Настоящая.
— У меня и брат был хороший, Декстер. Замечательный был брат. Если бы ты знал, какой. И отец был замечательный. Его первым — нет, не съела, затоптала моя хорошая мама. Задавила характером и волей. Он испугался, что совсем без хребта останется, сбежал и нашел себе куклу. А потом мама умерла. Но не совсем. А потом умер Сережка. А я удрал. Успел. Она настоящая, да. А отец — тень того, чем был, а Сережка… А я — вервольф.
Не может быть. Или может? Нечего выделываться, ты тоже решил бы, что тебе все ясно, если бы тебя не ткнули носом.
— Ты правильно сказал. Ты дурак, — Габриэлян ему за это голову оторвет. И будет, наверное, прав. Или не оторвет. — У вас же есть доступ к данным из Ёбурга. Даты хоть посмотри, аналитик. Тебе к нам не надо. И к ней не надо. Но соображать-то ты должен…
В темноте рядом кто-то — вдох-раз-два-три-выдох — восстанавливает дыхание.
— Спасибо, — говорит Вервольф. — И до свидания.
Конечно «до свидания». Какое уж там «прощай».
С глухим рокотом отворилась задняя дверь. Зашуршал брезент. Олег прислушался еще — и понял, что один. Совсем один.
— Не забыть напомнить себе, — сказал Антон, запуская в самца утки-мандаринки комочком специально купленного корма, — Убить Габриэляна. Потом. Когда разбежимся.
Ленивая тварь проплыла мимо корма, даже не покосившись на него.
— Тебе сначала в очередь стать придется, — хмыкнул Кен. — В длинную. Как при Империи в мавзолей.
Корм покачался на маленькой волне, поднятой оранжево-черным боком птицы, пропитался водой и был расклеван карпами раньше, чем пошел ко дну.
— Вот кто никогда жрать не устает, — кивнул Костя на поверхность декоративного пруда. — И чего его считают символом стойкости?
— Карп не бьется на разделочной доске, — пояснил Антон. — Лично я не проверял, но компетентные источники, чтоб им пусто было, утверждают именно так.
Костя сделал вид, что снимает на комм мандаринок. На самом деле он смотрел через пруд, на Четвертый Вакуровский проезд, где вокруг задрапированного трейлера суетились специалисты в штатском. Аккуратно так суетились, гражданский и не заметил бы.
— Рыжий подъехал, — сообщил он через несколько секунд.
Сам прискакал. Какую-то информацию, какой-то шерсти клок наш теперь уже общий японский друг с этого дела получит… Мол, нужен мальчик и важен. Следили, прикрывали и вытащили мгновенно и все вокруг разнесли, вплоть до скальной породы. Ну, над этим теперь пусть у Габриэляна голова болит.
Антон шагал по кружевным теням парка, а в голове опять прокручивалась запись допроса. Хороший мальчик. Не боится. Хихикает. Советы подает. Услышал, что из-за меня глаз потерял — не обиделся. Что глаз? Пустяки, дело житейское…
Испанское слово вертелось в голове. Давно, давно, триста лет тому назад играл он в эту рактивку, когда ему еще интересно было изображать борца с потусторонней нечистью…
— Гаки, — вдруг сказал он вслух.
— Чего? — удивился Костя.
— Дух, — пояснил Антон. — С дырой в груди. Неупокоенный вечно голодный дух. Была такая рактивка, по буддийской мифологии.
— Ты думаешь, что он… такой. — Костя поморщился.
— Нет. Не совсем. Или пока. Он же мне приятное сделать хотел. И полезное. Заделать дыру во мне. Но он и это попытался сделать на свой лад. В той рактивке ведь и за гаки играть можно было. Удирай от Богов Смерти, делай вылазки в мир живых, пожирай заблудшие души, пожирай своих собратьев… Чем больше пожрешь — тем выше у тебя живучесть, а главное — тем больше ты похож на человека, тем легче охотиться…
— Что-то тебя занесло, — сказал Костя. — Хотя я понимаю, отчего тебя занесло…
Антон улыбнулся. Не понимаешь ты, Костя. Ты думаешь, меня занесло от того, что я был свидетелем пытки подростка, почти ребенка еще — и промедлил, и позволил искалечить его. Вот меня и плющит. А ведь я опоздал не на эти полчаса, за которые Олег Марченко потерял глаз. Я опоздал на целый год, и Олег Марченко за этот год потерял нечто большее. Тому, что мы видели и слышали, его не в Училище научили. Его этому научили дома. В том месте, которое он называет домом.
Комм пропищал несколько тактов из «Шутки» Баха. Антон сбросил. Отвечать было не нужно. Сигнал прошел.
Автобусом — до Аткарска. Там — контроль: показаться на глаза Эмбри, командиру здешней боевой секции. И Энею. Потом сесть в проходящий автобус «Саратов-Тамбов». Ночевка, еще одна пересадка: «Тамбов-Москва».
Почти дома.
Где-то сейчас Эней? И как поживает господин Ли?
И почему я так уверен, что поживает он плохо?
Впрочем, для разнообразия, я совсем не против. И когда он перестанет поживать совсем, я тоже не буду против.
Через несколько часов Антон понял, что и здесь ошибся. Что он против. То есть, чтобы господин Ли упокоился поскорее — он полностью за, а насчет всего остального — против.
Потому что «все остальное» — это был Эней.
Они видели друг друга в Аткарске. Не заговорили, не переглянулись — только обменялись условными сигналами: все нормально.
Антон и Костя сидели в кафе при заправке — двое друзей, путешествующих «стопом». Мотострайдер остановил мотоцикл на той же заправке — прикупить баллончик топлива и немного освежиться. Когда он вошел в кафе, впору было его пожалеть: от головы чуть ли не валил пар. Шлем-то обязателен в любую жару…
Под шлемом обнаружилась замысловатая татуировка, геометрический узор из ломаных линий на лбу. Две из них молниями спускались на виски и щеки. Хорошая краска, истекай пόтом сколько влезет — не смоется. Только спиртовым составом. Любимый прием маскировки Энея — засветиться в чем-то броском, а потом скинуть это — и слиться с толпой. Лучше бы он оранжевый свитер опять купил, ей-осьминогу.
— Два пива и соленых орешков, — сказал мотострайдер женщине за стойкой.
— Два по три или два по пять? Темное или светлое?
— Светлое. Три и пять. Лучше «Лагер», если есть.
Фраза «если есть» — сигнал. Операция не завершена. Операция продолжается. Группу
не распускать. Что он задумал, черт его дери?
— Может, заодно и ключи от туалета? — женщина за стойкой говорит с легким упором на «о».
Маленькая. Сильная. Ловкая. Инфильтрацию в дом провела без сучка и задоринки.
А еще она очень упряма и отлично свистит. Автозаправка с ресторанчиком — настоящая. До того была парикмахерская. Женщина, некогда заявившаяся на отбор к играм резерва, несколько раз меняла род занятий — ей нравится поднимать «с земли» совершенно новое дело, отлаживать до ровного тиканья, а потом начинать что-то совсем другое. Но всегда небольшое, чтобы всех, кто работает на тебя — знать по именам.
Мотострайдер слегка улыбнулся. Оценил шутку. Приложился к первой кружке пива. У японцев есть разные звукоподражательные слова в роли наречий, очень точные. Например, «габу-габу» можно перевести как «большими жадными глотками».
Жара все-таки страшная.
И тяжелая физическая работа — да, командор?
А все из-за меня. Нет, идея-то оказалась удачной. На редкость богатая идея. Мы с этого «трупа» столько раков собрали, нам теперь надолго хватит. И допрос Декстера — Алекто будет счастлива неделю, не меньше — и господин Ли… Отчего так тошно-то?
Оттого, что Эмбри командор дал сигнал «отбоя нет, операция продолжается» — а нам не дал? Стало быть, для нас — отбой. Мы садимся на проходящий до Тамбова, ночуем там — и утренним поездом через Рязань в Москву…
Значит, я ему больше не нужен как консультант при допросе… Но Ли, тем не менее, жив. Если его не допрашивают — то почему он жив? Что Андрей еще рассчитывает из него вынуть?
Вторую кружку страйдер пил уже не «габу-габу»… А примерно «гоку-гоку».
Господин Ли оказался птицей высокого полета — ему организовали искусственную аллергию на пент. Именно это и превращало допрос в тяжелую физическую работу. Хотя, по прикидкам Антона, господин Ли и половины того не получил, что получил Олег. У которого этой аллергии почему-то не было. И на что угодно можно спорить — у Олегова шефа ее тоже нет.
Но полное отсутствие надежды ломает людей и более крепких. Нужно только правильно донести эту мысль до сознания — что надежды нет. Правильно. Хорошее слово.
…Мотострайдер расплатился. Взял ключи, вышел в туалет.
Будет отбой отбоя или нет?
…Вернулся, положил ключи на стойку. Вышел, надел шлем, сел на свежезаправленный мотоцикл.
Не будет.
Костя без спешки добил свой бургер. С купеческой основательностью допил чай. Взял у барменши те же ключи, вышел.
Не будет сигнала…
Где-то на трассе между Аткарском и Саратовом ждет машина. В багажнике — господин Ли. Он уже труп — но еще может думать, чувствовать, и даже говорить.
Почему у меня такое ощущение, что командора уже мало интересует его способность говорить и думать?
Костя не торопится вернуться. Торопиться решительно некуда. Отбой — и полтора часа до проходящего на Тамбов.
Новости догнали их в шесть утра, в тамбовской гостинице. Не по внутренним каналам и не от Зодиака — а через массовую инфосеть. Зверское убийство в Саратове. Покровский предприниматель господин Ли найден на городском пляже в районе Лесозаводской… Точнее, там найдена его голова — насажана на штырь, прикрепленный к бакену. На бакене нарисован китайский иероглиф, озна