Слезы жгли ей глаза, сердце стучало, все тело дрожало. Она была в отчаянии. Отчаянно хотела, чтобы он понял в точности, что сжигает ее изнутри. У нее словно было битое стекло в сердце, и осколки пронизывали кожу, царапали и ранили.
Она обвила руками шею Леона, запрокинула голову, поднялась на цыпочки и впилась в его губы своими. В поцелуй она вложила всю свою ярость. Всю ненависть, весь гнев, который только что на него выплеснула. Надеясь, что ей удастся излить все эти чувства. Что они будут медленно разрушать Леона изнутри, как разрушают ее.
Беспомощно всхлипывая, она раскрыла губы и толкнулась языком глубоко ему в рот. Она ненавидела себя почти так же, как его. За то, что все равно его хотела. За то, что искала утешения в его объятиях, хотя именно он и причинил ей боль.
Но если бы ее чувства было легко отключить, она давно бы это сделала. Если бы можно было просто решить, что она не хочет Леона, что не любит его… все было бы намного проще.
И куда проще было бы, если бы можно было передать все чувства ему, изгнать из ее души. Тогда она была бы свободна. Наконец. Избавилась бы от цепей, обвивающихся вокруг запястий, шеи, стягивающих все туже. Привязывающих ее к мужчине, который никогда не даст ей то, чего она хочет. К любви, которая никогда не получит ответа.
Она вцепилась пальцами в ткань его рубашки, крепко удерживая мужчину рядом и не переставая целовать. Леон притянул ее ближе к себе и отступил, а потом развернулся, впечатывая ее в стену, вжимая лопатками в деревянную обшивку.
Роза провела ладонью по его груди, чувствуя яростное сердцебиение под пальцами. На них было невыносимо много одежды. Она не могла это терпеть. Не могла терпеть секреты. И ложь, даже такую, которая затерялась в темноте его разума.
Однако от всего остального она не могла избавиться. А вот от одежды могла.
Она сорвала с Леона рубашку, а потом и джинсы; в то же время он стаскивал одежду с нее. Вскоре они оба были обнажены и прижимались кожа к коже, как будто отчаянно пытались слиться воедино. Пытались преодолеть все, что стояло между ними, и найти путь друг к другу.
Их объединяли отчаяние и боль.
Что бы Леон ни думал о своем решении в прошлом, сейчас он от этого страдал. Страдания не искупали его грехи. Но приносили Розе удовлетворение. В глубине души, там, где она умела быть жестокой и злорадной, ей хотелось, чтобы ему было плохо.
Она оторвалась от его губ, склонила голову и царапнула зубами его шею. Леон зарычал, схватил ее за подбородок и повернул к себе, чтобы поцеловать в губы, а потом куснуть нижнюю. Роза ответила ему тем же. Впилась в его плоть зубами, а потом сняла часть боли языком.
Леон провел ладонями по ее телу, стиснул ягодицы, крепче прижимая ее к своему твердеющему члену. Роза выгнулась, ища в его руках забвения. И удовлетворения. Леон подхватил ее под бедро и заставил обнять себя ногой, а потом пальцами попробовал, насколько она готова. И одним толчком вошел глубоко внутрь. Оба застонали в голос.
Их соитие не было нежным. Оно было огненным. Как буря. Полное ярости, полное жажды. Воплощение безнадежности израненных душ, которая пронизывала воздух вокруг них, оседала на коже. Несмотря на все разговоры и ссоры, им приходилось иметь дело с чувствами, с которыми ни он, ни она не умели справляться. После того как их взаимное желание будет утолено, им придется искать способ двигаться дальше. Разбираться, что делать с внезапно появившимся в их жизни ребенком, с их странным браком.
Искать способ либо исцелить раны от предательства, либо разойтись каждый своим путем.
Но прямо сейчас было только это. Он и она. И Роза цеплялась за Леона, крепко держалась за его плечи, пока он резкими толчками вел ее к высотам наслаждения. И наконец рассыпалась на кусочки под его ласками. Выгнулась с криком в оргазме. Леон с хриплым рычанием излился следом, глубоко у нее внутри.
А когда все закончилось и ее сердцебиение вернулось в норму, Роза отпустила его, сползла по стене на пол и позволила тоске снова охватить ее с головой.
Леон рухнул на колени рядом с Розой. Обвил ее руками, прижал к себе. Она горько разрыдалась ему в плечо. И все это из-за него… Из-за боли, которую он приносил в ее жизнь снова и снова. Сейчас Леон обнимал ее, хотя не имел на это права. Хотя ей было бы лучше с незнакомцем.
Казалось неуместным и неприличным пытаться исцелить им же нанесенные раны. Хотя, возможно, никто другой не смог бы это сделать. Возможно, это было правильно – посвятить себя искуплению прежних грехов.
– Прости меня, – сказал он, хотя слов было совершенно недостаточно.
Хотел бы он знать все, за что просит прощения. Хотел бы придать этим словам больше веса, понимая, сколько проступков и какие именно он совершил против Розы. Ему не нужно было знать, что он сделал, чтобы понимать, что он виноват, но он бы предпочел все перечислить. Почувствовать тяжесть вины в полной мере. Но не мог. Как не мог многого…
Он хотел ответить за свои грехи, но даже не мог их назвать.
Он хотел понять, почему предавал женщину, которую сейчас держал в объятиях. Почему бросил малышку, спавшую в колыбельке в соседней комнате.
Ему нужны были ответы, но собственный разум подводил его, отказываясь их давать.
Он один все это знал, но не мог себе рассказать.
– Прости… – повторил он, потому что других слов у него не было.
Я не этого хотела, – сказала Роза сломленным, горестным голосом. – В моих мечтах не было такой, в которой я воспитываю твоего ребенка от другой женщины. – Она сделала прерывистый вздох. – Я хотела родить от тебя ребенка сама. Хотела, чтобы ты меня любил.
– Роза…
– Я говорю как капризный ребенок, – сказала она пустым, потерянным голосом. Провела рукой по лицу, вытирая слезы. – Не важно, чего я хотела. Важно только то, что есть. У тебя есть ребенок.
И я хочу ее воспитывать, – сказал Леон. Это была правда. Несмотря на кусок льда в груди, который появлялся каждый раз, когда он смотрел на малышку. Страх. Чувство опасности.
У него было ощущение, что, даже если бы он сохранил все воспоминания, младенец бы его пугал. Но сейчас, когда он ничего не знал ни о детях, ни о своем прошлом, страх холодил душу.
– Я знаю, – сдавленно сказала Роза. И не стала бы тебя просить ни о чем другом. Она твоя дочь.
– Но ты ее не хочешь.
– Нет. Дело не в этом. Я… Я знала, что у тебя есть другие женщины, Леон. Об этом всегда писали желтые газеты. Сайты сплетен о знаменитостях. Это самая широкоизвестная тайна в мире. Все знают, что ты мне неверен. Все знают, что ты женился на невзрачной домашней девочке, которая тебе не ровня.
И не так красива, как твои многочисленные любовницы. – Она с силой сглотнула. – Но так… передо мной все время доказательство того, что ты был с другими женщинами… что другая получила то, что я так отчаянно хотела… Это совсем иначе. От такого я не могу просто отмахнуться.
– Я понимаю.
– Но Изабелла в этом не виновата. Она не сделала ничего плохого. Она такая крохотная, беспомощная, а мать ее оставила… Я даже подумать не могу о том, чтобы отказаться от нее. Не могу.
– Ты мне дорога, Роза. Ты… единственное воспоминание, которое у меня осталось. Которое появилось, едва я открыл глаза и вернулся в мир человеком без памяти, без прошлого. И я крайне сожалею о своем поведении в этом прошлом. Но я знаю одно, без тени сомнения… Если ты обнаружишь, что твой гнев переносится на Изабеллу, что если твои чувства по поводу того, что я с тобой сделал, могут достаться ей… тогда нам лучше придумать, как жить раздельно.
От этих слов у него как будто что-то разрывалось в груди. Но у его дочери всегда будут возникать вопросы о том, что случилось с ее матерью. И он не простит себе, если Изабелле придется расти в доме, где само ее существование будет вызывать укоризну. За все остальное он тоже вряд ли сможет себя простить. Но во искупление своих грехов ему нужно хотя бы позаботиться об Изабелле.
Он ждал, что скажет Роза. Признается ли она, что злится. У нее было на это полное право. Но и это ничего не меняло, он все равно стоял на своем. Она может сердиться на него, может наказывать его, может уйти… Но он обязан защитить Изабеллу.
– Хочешь сказать, что мне не следует ею заниматься, если я не смогу относиться к ней как к родной дочери?
Леон покачал головой:
– О таком я просить не могу. Только о том, что если окажется, что ты не можешь не сердиться на нее… не можешь быть с ней в одной комнате… Я все это заслужил. Но не она.
– Я знаю, – моргнула Роза. – У меня такое ощущение, что ты мне читаешь нотации. Хотя это тебе нужны нотации и лекции.
Я не пытаюсь читать тебе нотации. Просто… такое начало… Если я не искуплю все то, что сделал с ее жизнью, какое будущее ее ждет? Я отказался от родительских прав не задумываясь. А теперь принял их снова, но только потому, что ее бросила родная мать. Я не хочу, чтобы она хоть на минуту чувствовала себя нежеланным ребенком. Не хочу, чтобы ее душу ранили неизлечимо только потому, что все взрослые в ее жизни слишком эгоистичные и слишком обремененные проблемами, чтобы заботиться о ком-то, кроме себя. Роза кивнула:
– Я понимаю. Она просто ребенок. На нее я не сержусь. Мне было трудно смотреть на нее, держать ее… – Очередная слеза скатилась у нее по щеке. – Но это потому, что я бы хотела, чтобы она была моей.
Она отодвинулась от Леона, прислонилась спиной к стене, подтянув колени к груди.
– Я бы хотела, чтобы все было иначе. Тогда она могла бы быть моей дочерью.
Я не могу изменить прошлое. Я даже не могу гарантировать будущее. Могу только попытаться исправить то, что у нас есть в настоящем. Изабелла может быть нашей дочкой. И я не просто так это говорю. Я не жду, что ты сбросишь все бремя своего прошлого только ради нее. Не считаю, что это волшебным образом все исправит. Но она здесь. И мы здесь. Я… Я все еще хочу быть с тобой.
– Иногда мне кажется, что ты все время просишь у меня невозможного, – сказала Роза слабо, потерянно.