Хотя луна на волнах и прохладный воздух напоминали 1971-й, сегодняшняя ночь была иной – и не только потому, что больше нет Джейси. Петь сегодня тоже никто не станет. Им теперь по шестьдесят шесть, они слишком стары и уже не могут себя убедить, будто их шансы жуть как хороши, будто миру не насрать на их надежды и грезы – если у них какие еще и остались. Но даже так перед тем, как выйти на террасу, он тихонько включил музыку. Дилия, все еще злясь на него за то, что обвинил ее в том, как все обернулось, наконец-то уснула, а обычно спит она крепче под музыку. Почти каждую ночь укладывается спать в наушниках, уверяя, что музыка глушит голоса у нее в голове, которые ей постоянно напоминают, что она говно. Сегодня, чтобы приглушить собственные мрачные мысли, Мики порылся у Линкольна в кухонных шкафах, пока не отыскал ту бутылку хорошего скотча, о покупке которой упомянул Линкольн. Теперь он почти не пил крепкого – после того, как сходил к врачу с жалобой на одышку и ему сообщили о его дефектном сердечном клапане. Еще б не быть ему дефектным. Не сын ли он своего отца? Кувшин “Кровавой Мэри”, который он нынче утром смешал, был первым бухлом, что он попробовал больше чем за год. Дилии он пообещал, что с крепким завязал, и до сегодняшнего дня держал слово в тщетной надежде, что она сдержит свое. Хрен там. Мики претило судить других, но уж очень ему хотелось, чтобы люди не врали, что они в завязке, а на деле – вовсе нет. Неужто он многого от них просит?
Однако что такое его собственная жизнь, как не паутина лжи, по большей части – необязательной. Его ставило в тупик то, что ему хочется, чтобы друзья его поверили, будто он до сих пор всерьез бухает, хотя пьет теперь в лучшем случае пиво – оно, как сказали врачи, убьет его не так быстро. Гора ребрышек, которую он съел вечером, тоже была показухой. Черт, да если бы ему сегодня кокс подвернулся, он бы тоже вмазался, наверное, лишь бы убедить Линкольна и Тедди, что он тот, каким был всегда, что жизнь его протекает по плану и он ни о чем не жалеет, поскольку жалеть ему не о чем. Он не признался бы даже в мотоциклетной аварии, если бы ее свидетельство не было так тошнотворно зримо – лютый розовый шрам у самой линии волос. Будь здесь один Линкольн, он бы, глядишь, шансом и воспользовался. Однажды еще в Минерве Линкольн заметил, как их препод по государствоведению хромает, и спросил почему. Потому что, проинформировал его тот, его левая нога – это протез до бедра. Весь семестр он ковылял перед ними, словно капитан Ахав[62], а Линкольн заметил только сейчас. В каком-то смысле привычка друга ничего не улавливать превращала его в идеального студента, которого больше интересуют значения предметов и явлений, нежели то, что они вообще существуют, как будто можно определить значение чего-нибудь, на самом деле его не пронаблюдав. У Тедди же взор был орлиный – особенно по части телесных травм. Он как будто ожидал, что все, с чем бы ни вступил он в контакт, его покалечит. И надеяться не стоит, что он не заметит шрам.
Останься отец в живых, все было бы иначе, думал Мики, но это, возможно, еще одна ложь. Странно и вместе с тем как-то уместно вернуться туда, где началась жизнь, полная обмана, которой он себе не планировал. На этот остров. В этот дом.
К тому времени, когда вернулись друзья, Мики задремал на террасе. Его разбудил хруст колес по гравию, потом открылись и закрылись дверцы, в тихой ночи послышались приглушенные голоса. Ему стало легче. Линкольну он сказал, что Тедди уже будет ждать, когда он подъедет к больнице, но сам вовсе не был уверен, что так оно и окажется. Тедди официально не выписали, поэтому, возможно, ночная сестра попробует его остановить. А может, когда Тедди встанет с кровати и попытается одеться – поймет, что не может. Но нет, вот они. В доме зажегся свет, и мгновение спустя за стеклом двери возник Линкольн, лицо мрачнее грозовой тучи. Отодвинув ее, шагнул в сторону и пропустил Тедди, который замешкался в проеме, ошалело покачиваясь. Правый глаз у него прятался под толстой белой повязкой размером с теннисный мяч.
Мики встал.
– Помочь?
– Я справлюсь, – буркнул Линкольн, еле сдерживая ярость, и вывел Тедди наружу.
Когда они устроили его, Линкольн тоже было сел, но заметил бутылку виски и вернулся в кухню.
– Ну что, – произнес Мики, оглядывая Тедди, – выглядишь лучше, чем в клубе. Как ты себя чувствуешь?
– Слабость. Но пока не очень болит.
– Что тебе дали?
– Забыл. Какие-то пилюли от боли, нового поколения. Действуют, вот что главное.
– Слыхал, штука в том, чтобы перестать их принимать, когда боль утихнет. Ты к этому готов?
– Разбудите меня, если начну дремать. Думаю, я уже почти все и сам вычислил.
– Да ну? – Мики очень сомневался в том, что это вообще возможно.
– Ну, не совсем вычислил, – ответил Тедди. – Скорее… просто проснулся, это зная.
Мики хмыкнул.
– Хорошо, тогда ты нам все и расскажешь.
Когда Тедди отозвался слабейшей своей улыбкой, Мики ощутил, как его оборола нечистая совесть. То, что он делает – требует, чтобы друзья выслушивали его историю именно этой ночью, – и эгоистично, и жестоко, хотя другим вариантом было бы улизнуть с острова на пару с Дилией, а они пускай воображают себе худшее, что Линкольн, вполне вероятно, уже и так начал.
Дверь вновь отодвинулась, и возник Линкольн с двумя стаканами, в каждом по нескольку кубиков льда, поставил их на середину стола.
– А тебе, вероятно, нельзя, – сказал он Тедди, но тот уже взял стакан.
На два пальца налил Линкольн себе, Тедди чуть плеснул, после чего поставил бутылку так, чтоб и Мики достал. Смысл ясен – себе сам пускай наливает, что тот и сделал.
– Ладно, – заговорил Мики. – Не знаю толком, с чего начинать, но…
– Это был несчастный случай, – выпалил Линкольн. – Начни с этого.
– Чего-чего?
– Как она умерла. Объясни, что это был несчастный случай.
– Линкольн, – произнес Тедди чуть ли не шепотом. – Пускай сам рассказывает.
– Ага, Мик, – согласился Линкольн. – Расскажи нам, как умерла Джейси.
– Она умерла у меня на руках, – ответил Мики.
В своих объятиях он ее чувствовал до сих пор, сорок с лишним лет спустя.
– Несчастный случай.
– Да, – признался он, хотя понятия не имел, как Линкольн мог догадаться.
Линкольн сглотнул.
– Похоронена она тут?
Ошеломленный Мики покачал головой. Если бы мысль эта не была совершенно чокнутой, он бы поклялся, что под “тут” его друг имеет в виду этот склон с лужайкой.
– Я что-то не понял, чувак. С чего б ей быть тут похороненной?
– Не ври, – сказал Линкольн. – Ты мне, к херам, только не ври, Мик. Завтра сюда нагрянут легавые и перекопают здесь все до последнего дюйма. Если она тут, ее отыщут.
Смеяться сейчас – вот что было совсем уж лишним, конечно, однако вот правда: Мики не сдержался. Ври сорок лет себя не помня, и все тебе верят, а когда наконец решишь сказать правду…
– Линкольн, – сказал он, – я даже близко не в силах догадаться, о чем ты…
Но успел выговорить он лишь это, потому что Линкольн, не проявляя никаких признаков больной спины, вылетел из своего кресла. Левой рукой схватив Мики за горло, правую сжал в кулак и уже занес его. И ударил бы, Мики был в этом уверен, если бы дверь на террасу как раз не скользнула вбок. Видя, как в проеме моргает осоловевшая Дилия, Линкольн разжал хватку на шее Мики, выпрямился и повернулся к женщине. Мики встал, Тедди тоже поднялся.
– Все в порядке, – хрипло сказал Мики. – Выходи давай, познакомься с моими друзьями.
Мучительный миг никто не шевелился. Но затем Тедди подошел к Дилии в дверях и сгреб ее в объятия. Поразившись этому, она бросила на Мики взгляд из-за его плеча, но дала себя обнять. Долгое мгновение спустя Тедди сделал шаг назад, чтобы рассмотреть ее получше на расстоянии вытянутой руки.
– Ты похожа на маму, – произнес он и улыбнулся.
В ответ она улыбнулась тоже – совсем как Джейси.
Встретиться они договорились в ресторанчике у паромного причала в Вудз-Хоуле, но он не был уверен, придет она или нет. Скоропалительный план сложился у них вчера днем, пока Линкольн разговаривал по телефону с Анитой, а Тедди в своей периодичной тоске отправился гулять.
Но с тех пор многое произошло, и Мики не стал бы ее упрекать, если б она передумала.
– С каких это пор завелись у нас друг от дружки секреты? – спросил он, и вопрос прозвучал не вполне риторически.
Еще утром они с Тедди удрали к Гей-Хед, и, если судить по тому, как он держался, когда вернулись, там, должно быть, что-то произошло. Бедный Тедди. Все они были в нее безнадежно влюблены, но он, казалось, пропал совсем. Он что, утратил самообладание и признался в своих чувствах, стал ее умолять, чтоб не выходила за Ванса? И она тогда подрезала ему крылышки? Сделала бы она это очень нежно, разумеется, потому что Мики подозревал: Тедди у нее любимчик. Однако если Тедди нарушил их бессловесный уговор – что ж, так ему и надо, разве нет?
Подумав так, он тотчас же устыдился. В конце концов, если уговор у них без слов, кто скажет, что он вообще есть? Сам он всегда подразумевал, что к этому и сводится их “один за всех и все за одного”: зашифрованное соглашение, что они никогда не станут действовать друг у друга за спиной, добиваясь чувств Джейси, а потом все сложилось даже удачно – после ее помолвки с кем-то совершенно посторонним. Если уговор вообще существовал, он сводился всего лишь к запрету на соперничество, который после ее помолвки и не понадобится блюсти. Однако в некотором смысле они действительно состязались, даже когда бывали вместе, и если Джейси намеревалась выйти замуж за того, кого звали не Мики, он предпочел бы, чтоб звали этого человека и не Линкольн или Тедди. Признание позорное, но уж какое есть, и если он только не ошибался, друзья его считали так же. Ванс, вероятно, и впрямь полный мудак, а Джейси определенно заслуживала лучшего, но Мики смирился с тем, что они поженятся, как смирился со всем тем в жизни, чего он не в силах изменить, – смерть отца, номер в лотерее. Если же Джейси суждено связать себя узами с Линкольном или Тедди, ну… тут вот он уже не уверен, что сможет привыкнуть.