– Я ее спасаю. Вот с чего.
– Да ну?
Она стянула через голову рубашку и неподвижно стояла в темноте, пока Мики – упрямец – делал вид, будто у него есть какой-то выбор. Так же и мать соблазнила Андреса Демопулоса? – подумала Джейси. Бедный парень вообще сообразил, на что нарвался? Джейси поймала себя на любопытстве: интересно, обчистила ли уже мать сейф? Нет, наверное. Дождется и посмотрит, куда все вывернет. Если ее мужа уведут в наручниках, тогда и заберет все. Никаких записей о свежеотмытых деньгах нигде не сохранится. Дональд окажется надежно упрятан за решетку, а она продаст дом и переедет еще куда-нибудь, может – назад в Калифорнию. Денег ей хватит с избытком, может жить припеваючи, пока не найдет себе нового Дональда. Ею почти можно восхищаться, думала Джейси, ожидая, пока Мики что-то решит, – а Мики все еще верил, будто решать тут все еще ему.
– Ну? – наконец спросила она.
– Ага, – ответил он, поднимаясь, и оба они услышали капитуляцию у него в голосе. – Да. Ладно.
Тедди
В ванной Тедди, попросивший о небольшом перерыве, чтоб он смог принять еще болеутоляющего, выпил таблетку и встал перед зеркалом, глядя на человеческую развалину перед собой и поражаясь, как всегда бывало с ним после приступов, до чего напоминают они тропические бури. При их подступах он всегда ощущал перемену атмосферного давления, как с ним это случилось на пароме, пусть даже шторм еще буйствовал гораздо мористее, бесился, собирал силы перед налетом. Когда же наконец обрушивался на берег, оставалось лишь претерпевать – пусть воет, неистовствует и громит все как только может. На каком-то рубеже его избитая, устрашенная душа попросту сдавалась глубочайшему спокойствию в этом нежном оке бури. Отчасти похоже на то, что нередко описывали выходившие из кислотных трипов: “я” просто растворяется. Для Тедди – миг великолепного невесомого отчаливания, от какого дух захватывает. Через секунду-другую весь мир и его заботы перестанут иметь хоть какое-то значение. Их место займет благословенное забытье. Но затем возвращались ветры, осколок пронзал плоть, а Тедди постигал правду: такое бегство – еще один ложный сюжет. Позднее, окровавленный, вразумленный и изможденный, он занимался тем же, чем и всегда: разгребая завалы, выбирался на свет, помаргивал, оценивал ущерб. Составлял опись того, что утрачено безвозвратно, что просто повреждено и нужно починить, а затем – самое важное для жизни: нужно как-то отыскать этот неприглядный, но такой необходимый ровный киль и заново встать на него, чтобы гладко, пусть и без приключений плыть дальше. Ради того, что он называл своей жизнью.
А еще сильнее ухудшало положение то, что мир, к которому он возвращался, бурей, конечно, не трепало. Памятуя об ударах, какие выдержал сам, он чуть ли не ожидал вывернутых с корнем деревьев, сдутых с домов крыш и гофрированного железа на улицах, но вещный мир, само собой, оставался нетронут. В этом единственном отношении, однако, сегодняшняя ночь казалась иной. Вернувшись на террасу, Тедди не мог не почувствовать, что его личная буря как-то вырвалась из-под колпака и нанесла урон не только ему самому, но и его друзьям.
Линкольн стоял, облокотившись о перила, и глядел вдаль, быть может – на темные очертания дома Троера, но вероятнее всего, еще дальше – туда, где на волнах поблескивал лунный свет. В одеяле, накинутом на плечи, он напомнил Тедди несчастных сирийских беженцев, которых уже не первый месяц прибивало к греческим островам. Раньше, глядя над тем же простором склона, Тедди признался в своем страхе, что Джейси закопана где-то под этим дерном, – а заодно и в своей сопричастности, если это окажется правдой: что бы ни приключилось с нею, этого бы не было, не пригласи он ее на остров. А вот теперь они узнали, что правда – противоположна. Приглашение спасло ей жизнь – по крайней мере, в том смысле, что отсрочило смерть. Джейси не проглотила горсть снотворного в Гринвиче, а прожила на несколько лет дольше, и почти все годы – той девушкой, какую видели они на снимке, что им показал Мики: прикованной к инвалидному креслу, истощенной, не способной управлять своими узловатыми, мечущимися конечностями. Благодаря друзьям она сумела исполнить собственное предначертание генетического несчастья. Об этом Линкольн думал сейчас, вглядываясь во тьму: осторожнее с тем, чего желаешь?
И Мики будто выпотрошило. Откинувшись на спинку кресла, он смотрел прямо в ночное небо. Тедди он казался опустевшим – не человек, а скорлупа; всего несколько коротких часов назад играл в “Рокерах”, а сейчас словно музыка для него перестала звучать навсегда. Но он был полон решимости дорассказать, и когда Тедди сел, опять закутавашись в одеяло, Мики произнес:
– Финишная прямая. Выдержишь?
Тедди заверил его, что да.
– Линкольн?
– Иду. – Линкольн разогнулся – ну или постарался выпрямиться.
Когда все опять устроились, Тедди задал вопрос, не дававший ему покоя с самого начала:
– А сколько времени прошло, пока у нее не начали проявляться симптомы?
Мики взъерошил себе волосы.
– Недолго. Месяц-два? Мы идем, а ее вдруг качнет, точно земля уходит из-под ног, и еще – когда она уставала, походка у нее становилась запинчивой. А в другие разы потянется за чем-нибудь на столе – за солонкой там или стаканом сока, – и они летят на пол. Беда была в том, что мы не только траву курили, мы еще и выпивали крепко, поэтому ее не одну мотало так, что все сшибало. И все равно я понимал: что-то не так. Однажды втайне от нее сбежал в библиотеку и провел небольшое изыскание. Даже в те годы врачи были уверены, что атаксия – заболевание генетическое. Хоть порой и пропускает поколение – помню, я уцепился за эту надежду.
– Ты считаешь, она знала, что с нею что-то не так, когда мы еще были на острове? – спросил Тедди, вспомнив, как она произнесла у Гей-Хед: “Почему все обязательно должно быть через жопу?” В плену у собственного отчаяния, он тогда не задался вопросом, что может значить это “все”.
– Мне такая мысль тоже в голову приходила, – признал Мики. – Но, видимо, нет, иначе бы она не дала себе забеременеть. Но правда и то, что тогда она пустилась в бегство. Уж очень ей хотелось удрать от этого своего мудака-жениха. Из их Гринвича. От Дона и Вив. От кошмарной смерти собственного отца. Поэтому да – возможно, она и воображала, будто сбежать получится еще и от болезни.
– Вы с ней об этом не разговаривали?
Мики покачал головой.
– Это было хуже всего. Стоило мне только проявить озабоченность, как она впадала в ярость. В смысле – буквально в ярость. Мы все еще в Минерве видели, как она умеет злиться, но тут все было иначе. Она орала на меня, что если б ей хотелось себе блядскую мать, она бы осталась в блядском Гринвиче. Что я бы лучше за своим носом, нахер, следил. Я от такого злился, но потом симптомы исчезали на много недель, и я думал, что, может, она права, а это у меня паранойя… Ну и кроме того, еще группа. Чуваки, вы не поверите, до чего мы были круты. Типа, в десять раз лучше того, что вы сегодня услышали. Сыграны? Боже, да мы друг у друга мысли читали.
Невзирая ни на что, он улыбался. Радость, – подумал Тедди. Вот то единственное, чего ему самому не позволяет его ровный киль. У него такое блаженство приведет к эйфории, а та неизбежно развернется вокруг собственной оси и ввергнет его в депрессию и отчаяние. Это что – как и атаксия Джейси, тоже генетическое? Переживали ли когда-либо настоящую радость его родители? Или им тоже приходилось оберегать себя от эмоциональных крайностей? Казалось, им не нужно больше ничего, кроме того, что у них уже есть. Они сами друг у друга. Воскресная “Нью-Йорк таймс”. Каждую осень – свежая порция старшеклассников, из которой нужно что-то лепить. Их собственная разновидность его ровного киля.
– Мы зажигали по Монреалю, – продолжал меж тем Мики. – Хотя вообще-то по всему Квебеку. И даже поднимали вполне серьезные башли, что было хорошо, поскольку я так и не смирился с тем, чтобы жить на деньги, которые Джейси стащила из сейфа своего старика. Здоровый кусок их мы потратили на усилки, микрофоны и звуковую систему. И на старый катафалк, который переоборудовали, чтобы таскать в нем повсюду технику. Я убеждал себя, что верну все до цента, как только мы прославимся, и на самом деле какое-то время к тому и шло – что мы станем знамениты. Когда Джейси пела, чуваки, публика просто теряла волю. Развивалась как певица она поразительно. Когда мы только начинали, она выходила, может, с одной песней за отделение, но совсем немного погодя пела уже почти все, а где не пела, то оставалась на подпевках. Поначалу нам ее на сцену приходилось выманивать. А под конец ее бывало со сцены не согнать. И с каждым выступлением она становилась и смелее, и свободнее. Эту часть нашей жизни она любила больше прочих. Как я и сказал, она оставалась в бегах, а петь на сцене для нее было лучшим бегством.
Лицо у него потемнело.
– На концерты ей нравилось надевать такие мини-юбочки, и у нее была фишка, когда она спрыгивала со сцены с микрофоном в руках на столик в переднем ряду. Можете себе представить, тем, кто за ним сидел, открывался отличный вид. А она всегда надевала черные трусики, поэтому когда эти мудаки под юбку ей глаз запускали, они не очень понимали, что это они видят.
Линкольн неловко поежился в кресле.
– И она это признавала?
Мики вздохнул:
– Ладно, слушайте, я не собирался в это вдаваться, но если не поясню, вы никогда не поймете. У Джейси отношения с сексом были непростыми. Она его любила, но происходить он должен был на ее условиях, и всегда, всегда инициатива оставалась за ней.
Так оно и было у Гей-Хед, припомнил Тедди. Джейси просто скинула с себя одежду прямо у него на глазах, а он смотрел, парализованный и благодарный, с изумлением и страхом. Крикнула: “Давай, Тедди!” – когда он не сразу бросился за нею в ледяные волны. Потом прижала его к себе, и ее удивительная сила одолела его нравственные терзания. Ее больше всего возбуждала ее власть над ним?