– Что ж, – произнес Мики, – если ты разочарован в себе, я могу тебе показать, где проводится черта. Вчера вечером я сказал вам, что хранил случившееся с Джейси в секрете, потому что дал ей слово. И до известной степени так оно и есть. Но хранить это обещание было к тому же легко, потому что глубоко внутри я не хотел ни с кем делиться Джейси. Ни той девушкой, в которую в колледже все мы были влюблены. Ни даже той, что вы видели на снимке. Особенно ею. – Говоря, он потирал грудину, будто ему запоздало мстила вся та пища, которую он употребил вчера в “Рокерах”. – Все изменила Дилия. Давая Джейси обещание, я не знал, что у меня есть дочь. И как ни скособочена у нее жизнь, мне хотелось, чтоб вы с Тедди о ней знали. Беда с наркотиками была у нее еще до того, как мы встретились, но за то, в какой она форме сейчас, я виню себя. Ей нужно лечение получше, чем могу дать ей я.
– Поговорю с Анитой…
Мики в упор посмотрел на Линкольна.
– Не поговоришь. Я серьезно.
Миг спустя Линкольн произнес:
– Мне придется ей обо всем этом рассказать, знаешь ли.
– Как? – Притворное возмущение Мики выглядело на редкость убедительно. – Только потому, что ты женат на ком-то четыре десятка лет, ты обязан обо всем рассказывать?
– Знаю-знаю. Подкаблучник до упора.
– Ага, но ты бы стал подкаблучником, на ком бы ни женился. Анита хотя бы марку держит.
– Я ей передам. – Линкольн улыбнулся.
Сколь бы мучителен ни был разговор, хмарь в воздухе он все же разогнал, и за это он был глубоко благодарен. Может, уже и не один за всех и все за одного. Может, никогда так и не было. А вот друзьями – да, притом хорошими, они были, и очевидно, остались до сих пор.
– Кофе выпьешь? – спросил он.
– Не, соберу манатки, и мы рванем. Нелегко будет уговорить Дилию вернуться в программу. Чем дольше она в самоволке, тем круче придется.
Дилия и Тедди двигались теперь к середине лужайки – о чем бы ни разговаривали они все это время, беседа явно закончилась.
– Уж лучше бы Тедловский не рассказывал ей о том, как Джейси запрыгивала на столы, когда пела, потому что вот это уж ей точно понравится. – Мики огляделся: – Ты правда, что ли, собираешься этот дом продать?
– Думаешь, не стоит?
Мики пожал плечами.
– А мне почем знать?
– У большинства людей бывают мнения.
– У меня – нет, – сказал Мики.
Вот что в нем всегда к нему располагало, подумал Линкольн, – эта способность произносить полнейшую нелепицу так, что при этом та звучала совершеннейшей правдой.
– Похоже, вы с Дилией утром неплохо так поговорили, – забросил удочку Линкольн.
Он вез Тедди в больницу, чтобы ему там проверили глаз и сделали перевязку. Поврежденная часть лица казалась распухшей еще больше, чем утром, последствия ушиба проступали явнее, но после отъезда Мики с дочерью Тедди вздремнул, и это, судя по всему, пошло ему на пользу, и теперь Линкольн удивлялся его способности к самоисцелению.
– Что скажешь про нее?
– Даже не знаю, – ответил Тедди, как будто в точности над этим вопросом в этот миг и размышлял. – Как будто вот Джейси в ней есть, выглядывает из этих глаз, а через минуту совершенно пропала и перед тобой совсем чужой человек.
Линкольн кивнул. Сам он с этой женщиной едва словом перекинулся, но впечатление от нее у него осталось такое же.
– Она определенно огрубленная версия матери, – продолжал Тедди, – но этого, наверное, можно было ожидать. Вычти Гринвич, Коннектикут, и хорошие частные школы, замени их на дерьмовые государственные – и получишь Дилию. Но я себя поймал на том, что мне она нравится. Очень, вообще-то, нравится. Она упрямая и может за себя постоять – таким сделается всякий, поскакавший по приемным домам. В Мики она еще толком не разобралась, но, похоже, он ей вроде бы нравится.
– Нравится?
Тедди пожал плечами.
– Я где-то читал, что дети в русских сиротских приютах перестают плакать, когда понимают, что это без толку. Что, разумеется, эмоционально калечит их на всю оставшуюся жизнь. Мне кажется, что-то подобное могло произойти и с Дилией. Если она разрешит себе полюбить своего отца – станет уязвима. Лучше бы ей остаться крутой, пусть даже это значит, что придется смириться со скверными исходами. Вместе с тем, если бы она не надеялась хоть на что-то – не отправилась бы его искать. Но вот найдя, похоже, не понимает, что дальше. Возможно, ей просто нужен друг, а не отец.
– Вот как?
Должно быть, Тедди уловил в голосе Линкольна скепсис, потому что неодобрительно поглядел на него одним глазом.
– Ты не ощущаешь в себе обязанности? Она дочь Джейси.
По правде говоря, Линкольн не был уверен. Он предложил заплатить за клинику получше той, что была по карману Мики, но обязанность он чувствовал перед ним, а не перед ней. Да и Аниту тоже приходилось учитывать. Что она подумает, если он позволит себе привязаться к дочери девушки, в которую, как оба они знали, был некогда влюблен? Разве не заслужила она избавиться наконец от соперницы? Он надеялся, что, выяснив, как сложилась судьба Джейси, Анита успокоится, а теперь из-за Дилии этого может не произойти никогда. Хоть жена и находилась в паре тысяч миль от него и по-прежнему ничего не знала о существовании Дилии – ему показалось, что она ощутила ее присутствие, когда он ей позвонил.
– Что стряслось? – спросила Анита, едва услышав его голос.
Он не стал ей предоставлять полный отчет, а рассказал только о Тедди: как он потерял сознание, упал на разбитый винный бокал и в результате чуть не лишился глаза.
– Но вообще-то это еще не все, – признался Линкольн, – хотя сейчас я не очень могу разговаривать. Расскажу, когда парни уедут, честно. – Когда на это она ничего не ответила, он воспользовался случаем и сменил тему: – Как у тебя там?
– Твой отец привет передает.
– Да? Ну и как поживает старый распутник?
– Нормально, только эту свою новую женщину все время зовет Труди. А когда она ему напоминает, что она не твоя мать, отвечает… – Тут Анита изобразила его высокий писклявый голос: – “Это я вижу с первого взгляда на тебя”.
Линкольн расхохотался в голос, как с ним это бывало, когда жена позволяла себе передразнивать его отца. В Ваве она разобралась минут через десять после знакомства, но обычно бывала слишком добра, для того чтобы его высмеивать.
– А вот это тебе очень понравится, – продолжала Анита. – Она католичка.
– Римская католичка?
– В прошлое воскресенье водила его к мессе.
Линкольн ощутил, как земля уходит у него из-под ног.
– Вольфганг Амадей Мозер был на мессе?
– Ну.
– Последние дни настают.
– Не знаю, Линкольн, – произнесла Анита утомленно, будто давно отчаялась выиграть этот нескончаемый спор. – Люди меняются.
Почему, спросил себя Линкольн, он так сопротивляется этой возможности? Всего лишь прошлой ночью Мики пытался их убедить, что он уже не тот, каким они его знали в семидесятых, но только лишь о разочаровании ли он говорил? Ладно, пусть в ту ночь, когда они с Джейси стали любовниками, он в себе обнаружил нечто такое, что удивило и напугало его. Сам Мик всегда считал, что он в отца – вечно знает, что правильно, и поступает сообразно. Уж точно не станет он прятаться в багажнике, чтобы избежать службы в армии. А последовав за Джейси в этот номер мотеля, несомненно, ощутил в себе перемену, и впредь все, что бы ни делал Мик – от покупки инструментов и звукового оборудования на деньги, украденные Джейси у отца, до чрезмерного потребления выпивки и травы, – лишь укрепляло его убеждение, что он уже не тот. Но не в том ли и был смысл? Если и было ему стыдно, то стыдился он себя, а не ту новую личность, родившуюся из нравственной слабости. Съев яблоко, Адам не стал другим человеком. Он остался тем же, кем был всегда, только вдобавок несчастным.
И все же. В. А. Мозер – и на мессе? Это действительно ощущалось как полная перемена. Возможно ли, что старик на самом деле допускает, пусть и непрямо, что в чем-то раньше был не прав? Не переход в католичество, конечно. Такого с ним бы и за сотню жизней не произошло. Но посещение мессы с этой новой женщиной не равносильно ли признанию, что он был не прав, настаивая на обращении своей жены в другую веру? И, значит, не прав, когда противился женитьбе сына на католичке? Не прав в том, что изводил его почти четыре десятка лет за измену, существовавшую лишь в его воображении?
– Передай ему, что навещу, как только вернусь, – сказал Линкольн.
– Разумно ли это? – ответила Аннита.
Он уже не раз давал подобные обещания – и не выполнял их столько же раз, сколько держал слово, да и держал его скорее из чувства долга, нежели из любви. Зачем давать обещания, в какие сам не веришь? – резонно замечала жена. Затем, подмывало ответить его, что, возможно, пришла пора перестать притворяться даже перед самим собой, что он не любит старого засранца. В конце концов, сыновняя любовь позволительна, даже если отца твоего можно описать единственным словом, и слово это – “невыносимый”. Даже если он – Вольфганг Амадей Мозер.
В больничной приемной было не протолкнуться. Линкольн предложил подождать, но Тедди ответил, что не видит для этого причины, если другу есть чем заняться. Он кинет эсэмэску, когда всё закончат. Десять минут спустя Линкольн постучался в квартиру Гроббина, открыла ему Беверли. На ней были те же свободные шорты и фуфайка (последняя – вероятно, самого Гроббина, поскольку женщина в ней утопала), что и накануне ночью в “Рокерах”.
– Ой! – произнесли они одновременно, и тут же следом: – Неожиданно…
Когда к ней вернулось достаточно присутствия духа, чтобы пригласить его в квартиру, Линкольн поблагодарил и отказался – возможно, чуть более подчеркнуто, чем необходимо. Вчера в “Виньярд газетт” он позволил себе поддаться привлекательности этой женщины, и ему очень понравилось, что и ей он, похоже, пришелся по душе. Тогда это казалось достаточно невинным. А вот сегодня никакой невинности в этом уже не ощущалось.