Я не знала, что удержало меня на месте, когда тело горело желанием сорваться с кровати, оттолкнуть пацана и выбежать из комнаты. «Бежать отсюда», — шептал страх. «Бежать», — требовало сердце, но кто-то иной, хладнокровный и мудрый, точно змей, велел оставаться на месте.
«Если не заперта дверь и к тебе отправили ребенка, значит, за дверью или чуть дальше по коридору есть тот, кто сумеет тебя задержать. Ты хочешь, чтобы тебя хватали, тащили будто мешок, а зашвырнув в камеру, добавили пару сальных шуток?»
Можно было украсть кинжал, но дядя давно объяснил — нож в слабых руках не опаснее зубочистки. Вот револьвер — другое дело. Меткости и хладнокровия, что любило это оружие, у некоторых женщин поболее, чем у мужчин, будет. Наверное, потому он и научил меня стрелять, а может, потому, что застал в оружейной, когда я целилась в рыцарские доспехи сразу из двух стволов. Таким испуганным я видела дядю впервые в жизни, это потом, когда он вывел меня из дома и позволил нажать на курок, испугалась сама — револьверы были заряжены.
За спиной сопели, тихо ругались, но пуговицы застегивали ловко, ни разу не коснувшись тонкой ткани сорочки. Пальцы у парня были что надо…
— Ты вор? — спросила.
За спиной засопели еще громче.
— И что? — зло бросил пацан, отходя в сторону. Я пошевелила плечами — платье плотно облегало спину.
— Ничего, — примирительно улыбнулась, — любая работа достойна уважения, но стоит ли становиться в тень закона?
— Да что ты понимаешь!? — он рубанул воздух ладонью, в глазах засветилось черное отчаяние. Так смотрят люди, побывавшие на краю и нашедшие камень, за который можно зацепиться и не свалиться вниз. — Чистенькая из благородных. Не голодала поди, — он все же плюнул на пол, хоть и пытался сдержаться. — А мой батя сдох, когда мне восемь было. Мать с двумя сестрами осталась. Я в подмастерья сунулся. Одному, второму… Только кому нужна мелочь? Там и десятилетних не брали, а Краб меня взял. Из семьи я ушел, ну чтоб, если загребут, мать не волновалась, а деньги им кажный месяц оставляю, поняла?
Он развернулся и вышел, громко хлопнул дверью. Зло заскрипел ключ в скважине.
Я с тишиной осталась одна. Смахнула набежавшие слезы, ощущая, как горло раздирает колючий комок. Конечно, я знала о другой стороне жизни, той, где нет вкусной еды, званых обедов и балов. Где потеря работы или смерть кормильца означает падение в нищету.
Мне было десять, когда обида выгнала из дома, заставила примкнуть к цирку, притвориться сиротой. Не знаю, почему мне поверили, мама говорила, я в отца пошла и дар убеждения у меня в крови. Возможно.
Но сейчас я чувствовала себя, точно отхлестанная этой самой правдой по щекам — так они горели. Хорошо, что он ушел, и хорошо, что закрыл дверь, потому как я бы не сдержалась, а сомневаюсь, что пацану понравились бы объятия зареванной девицы. Такие, как он, ценят монету и кусок хлеба, а не жалость.
Я прекрасно помнила, что он — вор, человек тени закона, и что пытался украсть дневник. Но жалость видела перед собой ребенка, не желая прислушиваться к доводам разума.
Я подошла к подносу, оценила завтрак. Хм, неплохо. Поджаренный хлеб, два яйца, булочка, стакан молока, сливки и мисочка клубники, а еще чашечка кофе. У-у-у, мое искушение! Накрыла чашку блюдцем, чтобы не соблазняться. Не хочу рисковать, вдруг туда что-то подсыпали. Взяла клубнику, сливки — мне достаточно, чтобы поесть, а остальное скормлю воришке, а то тощий — смотреть больно.
Косой медленно, точно к его ногам привязали по гире, поднимался на кухню. Вопрос девицы неожиданно всколыхнул упрятанную глубоко-глубоко в сердце боль. Он потер левую часть груди, поморщился. И ведь запретил себе думать, ан нет, рыжая влезла, раскопала, а теперь ноет. Как будто он мог поступить иначе? Как будто рано сдался и не стал искать приличного места? Как будто хотел становиться вором?
Прав был Краб, когда говорил, что все проблемы от женщин. Лучше бы он еще столько же промаялся на углу, чем говорил с рыжей.
Смок встретил его с ножом в руках, фартук на его фигуре смотрелся, как на корове боевой доспех, но смеяться над парнем никто и не думал, потому как Смок сразу предупредил, что следующим над трупом смеяться будет он. Да и нравится человеку готовить между убийствами, пусть готовит.
— Что так долго? — едва заметно дернул он бровью при виде унылой физиономии Косого. Ответа ждать не стал, указав на стол, где дымилась в сковородке яичница и лежал большой кусок хлеба: — Иди ешь.
Косого уговаривать было не нужно, он сразу повеселел, направился к столу, но был остановлен:
— Руки!
— Смок, так мыл уже, когда поднос брал, даже два раза.
— И третий помоешь, — сказал наемник, пинком под зад придавая направление пацану в сторону умывальника. От пинка Косой увернулся, наловчился за свою жизнь и не от таких уворачиваться, но руки мыть пошел. От Смока станется и без завтрака оставить.
В кухне кроме них было еще двое. Наставник Гвоздь и наемник, такой же светловолосый, как и Смок, только чуть ниже ростом. Звали его смешно — Лопата. Ладони у него, и правда, были здоровенными и широкими, как лопата, но в голубых глазах стыла смерть, так что Косой старался поменьше болтать в присутствии этих двоих.
— Держи, — Лопата достал из кармана штанов монету, катнул ее Гвоздю. — Как догадался, что девка не побежит? Я уж настроился потискать красавицу за бока. Неужто недорослика испугалась?
— Не испугалась, а затаилась, — поправил его Гвоздь, — девка не дура, поняла, что мы ее ждать будем, вот и дергаться не стала.
Лопата недоверчиво хмыкнул, но спорить не стал, оставшись при своем: все девки — дуры, только одни красивые, а другие — нет.
Я успела съесть клубнику, потом и булочку. Выпила молоко. В подробностях изучила стены комнаты, потолок, стараясь не смотреть в сторону стула, где живым укором совести лежал дневник. Передумала много, успев восхититься собственной храбростью и впасть в уныние от собственной глупости, а за мной так никто и не приходил. Обед тоже не несли, то ли было рано, то ли решили поморить голодом.
Наконец в скважине провернулся ключ, я подобралась, села на кровати с идеально прямой спиной, расправила платье. Первым в комнату заглянул стул, следом светловолосый парень, несший его, потом мужчина средних лет в приличном костюме. Последним зашел молодой человек, нервно пригладил торчащие вихры волос и остановился около стены. Я отметила, что дверь прикрыли, а значит в коридоре остался кто-то еще. Затем все мое внимание сосредоточилось на главном из троих: дэршане. Светловолосый здоровяк и слишком молодой для роли главаря человек на эту роль не годились, оставался третий.
— Шанталь Ковенберх, — поприветствовал мужчина, занимая принесенный ему стул. Меня знали. Несмотря на все игры с чужими именами, меня здесь знали, а я еще тешила себя надеждой, что мое похищение случайно. Шли за дневником, а прихватили девицу…
— Дарьета ВанКовенберх, — поправила его. Пусть у себя во Фракании отменяют титулы, называют друг друга по именам, точно родственники, я не считаю это уместным, ведь когда знакомишься с человеком, обращение скажет многое. А что скажет имя? Лишь намекнет на воспитание родителей, его давших.
— Хорошо, дарьета, — по губам мужчины скользнула змеиная улыбка, да и сам он был какой-то склизко-невыразительный, со светлыми, почти белыми глазами, тонкими волосами и холодным, я передернула плечами от побежавшей по спине изморози, взглядом. И взгляд этот говорил честнее всяких слов.
Дэршан, он не представился, но костюм и печатка на пальце говорили о многом, минут пять опутывал меня ласковыми речами, интересуясь все ли устраивает, был ли вкусен завтрак и не нужно ли что-нибудь еще. Рассказал, что он — друг моего жениха, и ему приятно познакомиться со мной, что он просит прощения за доставленное неудобство, но в городе неспокойно, а в данном пансионе настоящий рассадник ворья, и нужно было тайно вывезти меня оттуда. Я слушала, кивала, улыбалась так, что под конец скулы свело от напряжения. Мне подарили ложь. Красивую ложь, в которой нет невесты-воровки, нет дневника с кодами от военного шифра, нет побега, а есть недоразумение. Мне позволили эту ложь принять, чтобы сохранить репутацию. А взамен?
— Драгоценнейшая Шанталь, — проворковала эта змея. Говорил он с акцентом, напирая на шипящие, отчего сходство с гадом лишь усиливалось, — у меня к вам одна маленькая просьба. Знаете, такой пустяк. Ваш жених попросил кое-что уточнить в его записях, пока он задерживается в дороге. Не могли бы вы открыть мне дневник.
И мы все дружно посмотрели на стул, где лежала черная книжица.
А взамен — предательство. Страх и возмущение вскипели в крови, и я напрочь забыла о манерах.
— Почему именно я? — воскликнула, принявшись отползать на другой конец кровати.
— Дорогая, — прошипел дэршан, теряя терпение, — нам потребуется лишь полчаса, а потом вы встретитесь с женихом и забудете все, как страшный сон.
Ничего я не забуду, ведь дневник снова прилипнет пиявкой. И кто сказал, что я хочу встречаться с женихом?
— Вам надо — вы и открывайте.
От моего ответа лицо мужчины перекосило — время добрых разговоров прошло, но мне было все равно. Коснуться дневника я могла только через мой труп.
Дэршан начал приподниматься на стуле, намереваясь, видимо, организовать мое убийство, но тут вмешался молодой человек, подпиравший до этого стену комнаты.
Подошел, наклонился и спросил, глядя в глаза:
— Вам никто не объяснял, как опасно поить заклинания кровью?
Я смотрела в мерцающую зелень его радужки, ощущая, как голова пустеет, а тело наливается слабостью.
Сглотнула, с усилием отводя в сторону взгляд, и прошептала:
— Она всего лишь их усиливает, а не меняет.
— Всего лишь, — передразнил меня молодой человек, отстраняясь. Я вздохнула свободнее. Не знаю почему, но его присутствие нервировало больше, чем речи «змеи», — вот вы его и усилили до смертельного уровня. Смотрите сами.