Цоканье копыт заставило обернуться. Одурманенная зноем лошадь лениво брела по улице. Возница в широкополой шляпе восседал на облучке. Коляска остановилась, чуть не доезжая таверны, и я устремилась к ней со скоростью человека, чьи пятки горели от нетерпения.
— Ой!
— Ах!
Добежала быстро. Мужчина, лихо соскочивший с подножки, явно не ожидал моего внезапного появления.
— Ох, простите великодушно, я вас не заметил.
Он успел подхватить меня за талию, предотвращая позорное падение под колеса.
— Нет-нет, это моя вина.
Его руки не торопились покинуть мою талию, а мои щеки медленно опалял румянец.
Сожри меня твари бездны, я стою на улице, обнимаясь с незнакомым мужчиной! Да еще на глазах у прохожих! Бросила быстрый взгляд на таверну. Вино было забыто, трубки погасли, зрителей захватил спектакль.
Дернулась, высвобождаясь. Поправила платье, перекинула косу на грудь, попыталась вернуть на место выбившийся из прически локон, словом, незнакомцу хватило и минуты, чтобы заставить меня вспомнить о том, что я женщина. И тут же вспомнить о своем печальном виде, да еще и запахе пожара, который наверняка въелся в кожу.
Мужчина мгновенно отреагировал, смущенно шагнул назад, отпуская руки. Я окинула его быстрым взглядом. Высокий, светловолосый, белый костюм, пошитый у хорошего портного и потому идеально сидящий на фигуре. Трость. Шляпа. Серые глаза смотрели с добрым прищуром, а тоненькая полоска усов и аккуратная бородка добавляли изысканного шарма.
Мне надо думать о побеге, о вознице, который собрался уезжать, о себе и дневнике, а я стою и думаю о том, что вот он — идеальный кандидат на роль временного мужа.
— Милейшая Шанталь, вы ничего не съели.
Это была ложь. Я съела, точнее попыталась, тарелку лукового супа — гадость, пожевала жесткую лепешку, поклевала пережаренную рыбу. Теперь ясно, почему местные предпочитали вино и только вино в этой таверне.
Сама не понимаю, когда я стала милейшей, да еще и по имени? Как очутилась за одним столом с незнакомым мне человеком? Как уговорилась на «легкий перекус, а возница, вы не переживайте, подождет». Это все солнце. Оно исключительно вредно действует на мои нервы, притупляя бдительность и заставляя забыть о приличиях. Впрочем, какие приличия… Дочь хозяйки своим коротким подолом чуть ли не коленки демонстрирует гостю. И это среди бела дня!
— Спасибо, Фридгерс, все было вкусно.
— Не стоит благодарностей, Шанталь. Помочь такой красавице, как вы, — истинное удовольствие.
Чем отличается настоящий комплимент от дежурного? Искренностью, с которой он произносится. Блеском восхищения в глазах. Наш собственный мир состоит из миллиона картин, которыми мы рисуем жизнь. Местами они сильно приукрашены, а иногда и вовсе состоят из розовых мечтаний, но это наша суть — видеть мир таким, как нам хочется.
Я смотрела на Фридгерса и видела в его глазах приятное сердцу восхищение. Ему хотелось верить. Верить, что сюда он приехал посмотреть древний храм, посвященный местному святому. Что встретил меня случайно, и мой вид поразил его в самое сердце. «Вот сюда, дарьета. Одним взглядом и наповал». Что роландский знает, так как много лет прожил с родителями в империи. «Они при торговом представительстве работали». А теперь он путешествует. «После учебы решил посмотреть мир. Как засяду в какой-нибудь конторе, так толком ничего и не увижу».
Я слушала, помалкивала, поддакивала и слушала. А улыбка у него славная, от нее в душе разливается тепло. И видно, что человек хороший. Ни разу не похвастался и титулом не козырнул, а ведь костюм дорогой, да и путешествовать на пустой кошелек может лишь глупец.
«Детали, Шанти, самое главное при первом знакомстве — это детали. Ты можешь ошибиться, но несвежая рубашка и прилипшая рыбья чешуя на ботинках — нет», — говаривал дядя, давая мне очередной урок стрельбы. Подозреваю, учил он меня не только стрелять.
— Мне так стыдно, дарьета. Я совершил преступление, приведя вас в это ужасное место. Признаюсь честно, это худший обед в моей жизни и самая лучшая компания. Вы способны любое место превратить в небеса, Шанталь.
Я улыбнулась уголками губ, не поднимая глаз от чашки холодного чая. Если бы мы встретились дома. Если бы я не была чужой невестой. Если бы только у меня в сумке не лежал бездной проклятый дневник!
А может, довериться? Кто я? Всего лишь слабая женщина, которая попала в беду. Нам столько раз говорили, что война и политика — не женское дело. Да и не готова я бегать с револьвером по лесам.
В глазах защипали предательские слезы. Истерика, обрадовавшись компании, готовилась взять реванш за все невыплаканные страдания.
— Я вижу, вы чем-то расстроены? Неужели у кого-то поднялась рука обидеть такую красоту?
Я кивнула, прикусывая губу, и с трудом загоняя рыдания обратно.
— И кто этот подлец?
— Подозреваю я.
Вздрогнув, подняла взгляд, чтобы с ужасом посмотреть на смутно знакомое лицо.
— Да, дорогая? — спросил мужчина, усаживаясь без разрешения к нам за стол. Усмешка на его лице была исполнена презрения, а ярость во взгляде — я похолодела — обещала смерть.
Он взмахом руки прервал кинувшегося было к нам хозяина. Тот словно наткнулся на стену, замер и утек обратно за стойку.
— Дэр, — начал было приподниматься Фридгерс.
— Дэршан, — поправил его ВанДаренберг, а это был без сомнения именно он, ибо никто больше не имел права называть меня «дорогой» в этой стране. Я сразу вспомнила, что вид у меня далек от надлежащего, в сумке лежит похищенный дневник, я сбежала из дома и совершила с десяток мелких преступлений. А передо мной сидел палач его императорского величества, для которого убить человека так же легко, как выпить утром чашку кофе.
— Мне без разницы, кто вы, — вскочил Фридгерс, кидая ободряющий взгляд в мою сторону.
— Дурак, — не переставая изучать съежившуюся меня, сказал Даренберг.
— К-как вы меня назвали? — голос у моего знакомого все же дрогнул, но решительности он не растерял: — Я требую сатисфакции! За себя и за дарьету!
Таверна боялась дышать, такое зрелище — бьющиеся за дарьету благородные не в каждом театре увидишь, а тут в первом ряду, да еще и бесплатно. Лишь хозяин озабоченно кривил лицо, мысленно надеясь, что благородные одумаются, и мебель не пострадает.
— Даже так? — вздернул брови Даренберг и его губы расползлись в хищном оскале. — Ты слышала, дорогая, он готов за тебя получить сломанный нос. Прости, пулю жалко переводить, — бросил Фридгерсу, отчего молодой человек стремительно покраснел, потом побледнел, открыл рот, но сказать ему не дали. — Не соизволишь нас представить, дорогая? А то не вежливо бить человека, не зная его имени.
— Мне достаточно знать, что вы — причина ее слез, — не согласился с ним Фридгерс.
— Раз достаточно, — развел руками этот ужасный человек, поднимаясь из-за стола, — тогда мы выйдем, дабы не смущать дарьету видом крови.
— Нет! — я, точно обезумев, вцепилась ему в рукав. Он же убьет Фридгерса! — Прошу, не трогай его.
— Даже так, — нахмурился Даренберг, — он настолько тебе дорог?
Фридгерс расправил плечи и улыбнулся улыбкой мужчины, которому только что признались в любви. Я мысленно застонала — ему жизнь спасают, а он героя из себя строит!
В бездну все! И жениха с его дневником, и навязанную свадьбу, и мой страх.
Я поднялась, отпустила рукав мужчины, шагнула в сторону. Даренберг напрягся, прочитав на моем лице решимость, которая его не порадовала. А я, глядя в темные от гнева глаза, окончательно осознала, что не могу выйти за него замуж. Лучше в петлю, нет, лучше…
— Он настолько мне дорог, что я готова принять его предложение и выйти за него замуж.
Фридгерс ошарашенно округлил глаза, я умоляюще улыбнулась, искренне надеясь, что у мужчины хватит силы воли не завопить: «Нет-нет, это ошибка!»
Не завопил, стоически выдержал мою ложь и даже улыбнулся в ответ, намекая, что не прочь сделать ее правдой. Я не обманулась, действительно хороший человек.
А мне очень хотелось бросить в лицо ВанДаренбергу: «Оставь меня! Забери дневник и уходи!». Истерика попыталась пробиться в первые ряды, и лишь огромным усилием воли — мы и так дали местным сплетникам разговоров на год — мне удалось сдержаться.
ВанДаренбергу, судя по его побелевшему лицу и ходящим желвакам, тоже было нелегко. Встреться мы в ином, уединенном месте, и все сложилось бы иначе. Но зрители смущали не только меня. Так что желание прибить невесту-обманщицу палачу пришлось перебороть, как и стиснувший горло гнев.
Справился с собой ВанДаренберг быстро и когда заговорил, его голос звучал спокойно, хоть и не без жалящей иронии:
— Вижу, дорогая, ты времени зря не теряла, однако твоя семья подтвердила обязательства. Хочется тебе этого или нет, — припечатал он мой порыв на свободу ударом кулака по столу, затем повернулся к Фридгерсу: — Если вы не против, я объясню ситуацию.
Окончательно запутавшийся Фридгерс позволил увлечь себя к выходу из таверны, а меня внезапно покинули силы, и я оперлась о стол, дабы не упасть.
Что чувствует зверь, попавший в капкан и слышащий шаги охотника? Смертельный ужас и тоску — еще немного и сталь ножа прорубит шкуру, дойдя до сердца.
Жизнь с чудовищем — не жизнь, а медленная смерть.
Что я увидела в его глазах? Презрение, ненависть и беспросветную тьму.
Зачем он упорствует, желая жениться? Ответ, пришедший на ум, окончательно похоронил надежду. Чтобы отомстить. Чтобы развлечься, укрощая непокорную девицу, а потом сломать, превратив в послушную игрушку. Как же я сразу не поняла, что своим побегом лишь раззадорила чудовище!
Взгляд затравленно заметался по таверне, а дверь в это время пропустила внутрь двоих мужчин, которые с нехорошим предвкушением оскалились в мою сторону.
— Леон, — представился ВанДаренберг, как только они вышли на улицу, посторонились, пропуская входящих в таверну двух мужчин, одновременно посмотрели на яркое солнце, жарящее пыль на дороге, и остались под навесом.