ь. Стоило сказать, ВанРихстарг никогда не претендовал на роль учителя, их встречи были беседами, но именно они стали самыми ценными уроками в жизни Леона. Гораздо позднее, после смерти ВанРихстарга, Леон узнал, что старик возглавлял тайную канцелярию при дворце.
Наверное, не обрати на него внимания ВанРихстарг, Леон вырос таким же любителем красивой жизни, как и десятки его друзей. Но старик успел показать иную жизнь — жизнь сильных мужчин, опасных решений, предательств и самопожертвований, выбор тех, кто ставил родину выше всего остального. Тогда еще Леон не понимал, что это станет и его выбором.
Через несколько лет после смерти ВанРихстарга, будучи студентом Императорского университета, Леон окончательно понял: надоело. В бездну увеселения, если очередная подружка похожа на предыдущую, если шутки пресны, вино кислое, и после него на утро болит голова, а душа требует иного — острого, рискованного, наполненного смыслом.
Его не поняли. Смеяться не посмели, но за спиной шептались. Шепотки закончились, когда трое его знакомых со студенческой скамьи были арестованы за хулу на императора. И вокруг разом образовался круг пустоты — у палача императора друзей не бывает.
А вот женщины были. Они стремились к нему, точно мотыльки на обжигающий свет. В жизни Леона их было достаточно, но лишь Роалина оставила серьезный след. Она не стеснялась быть умной, вести разговоры о политике, войне, была остра на язык, сочиняла неплохие стихи. И если бы не ее полная червоточин душа, он бы не отказался от такой жены.
Но выбор сделан. Солнечная девочка, пылкая, неиспорченная притворством и жеманством, сладкая в своей дикости. Удивительно, что такие еще остались на свете. ВанКовенберх не баловал дочерей выездами в столицу, и Леон был ему за это благодарен. Женщины столь часто вешались ему на шею, что, получив отказ, он ему даже обрадовался.
Всерьез, конечно, отказ он не принял — женское слово переменчиво, что ветер. Опасения вызывал лишь дядя невесты. Влияния на императора у Хасселя было немного, но как может подпортить ему жизнь необремененный моральными принципами агент, Леон себе представлял.
Все это подводило к одному — придется добиваться Шанти в кратчайшие сроки.
Леон взял в руки чистый лист бумаги, достал из нагрудного кармана пиджака карандаш. Чем отличается операция по завоеванию женщины от вербовки агента? Стоимостью. Агенты обходятся дешевле. Но те и другие требуют внимания.
Леон задумчиво вывел цифру один. Собрать информацию. Без подготовки, без знания любимых цветов или блюд не обеспечить надежный тыл. Хассель слишком хитер, чтобы в этом помочь, а другие источники информации далеко.
Второе. Вывести на откровенный разговор. Люди обожают говорить о себе. Даже закоренелые преступники, захлебываясь от восторга, вещают об убийствах, ими совершенных. А женщины… главное, направить нескончаемый поток их слов в нужное русло.
Леон задумчиво почесал карандашом за ухом. Шанталь не показалась ему болтливой, а значит, она относится к самому опасному типу подследственных — молчунам. И заставить их говорить может лишь сильный стресс или давление.
Крак. Карандаш сломался пополам, а Леон, поморщившись, зачеркнул последнюю фразу. Какой, к бездне, молчун — подследственный?!
Скомканный лист бумаги улетел в корзину.
Все не то. Сожри его твари, но планировать операцию по поимке сектантов-огнепоклонников было легче, чем пытаться завоевать невесту.
Как говорил Шон? С женщинами главное: уверенность и напор.
Вот и надо было целовать. Заставить признать его власть над собой. Сломить.
Напор, страсть, а результат закрепить нежностью.
А может, и права была Роалина, называя его «моя суровость». Когда-то ему нравилось читать страх в глазах людей, видеть их склоненные в поклонах спины, ощущать свою значимую роль для государства. Но искушение властью быстро прошло. Остались рутина и долг, ах да… еще «суровость». И как теперь достать из загрубевшей души крупицы нежности, которые там еще остались?
Леону вдруг захотелось, чтобы во взгляде Шанти, когда она смотрела на него, перестали чередоваться страх с ненавистью. Он вспомнил ощущение бархатной кожи девушки под своими пальцами, узких мальчишеских бедер и ягодиц, прижавшихся к нему, и застонал от накрывшего желания. Хотелось добраться до алых губ, смять их жарким поцелуем и пить, пить ее дыхание.
«У тебя давно не было женщины, брат».
Фраза из студенческой жизни, означавшая начало болезни под названием «любовь». Когда перестаешь замечать других женщин. Когда напряжение внутри отзывается болью, а мир раскрашивается в иные цвета. И ты дуреешь, давая остальным потешаться над тобой. Неужели его постигло безумие?
Любовь не входила в его план. Она сделает из него податливую массу, которой можно вертеть, куда захочешь. И как остаться главой семьи, если станешь выполнять все прихоти супруги? Ему нужна другая женщина. Если еще не поздно.
Леон представил тело Роалины на белоснежных простынях и с ужасом осознал, что влечения не возникло. Внутри захолодело неприятное чувство — судьба достала из рукава джокер и вот-вот бросит его на стол, а волосы у джокера — знакомого золотистого цвета.
Если Шанти догадается о его чувствах? Хорош он будет, стоя на коленях, умолять простить за дерзость, шантаж и даровать милость быть допущенным до ручки. Видел таких несчастных в окружении Роалины.
Женщины не ценят любовь. Их больше привлекает сила и уверенность, они не прощают слюнтяйство и слабость.
Шанти должна полюбить или смириться с его выбором. Слабости она от него не дождется. Что касается собственного чувства… Он сможет с ним совладать. Любовь — ненужное осложнение, которого можно и нужно избежать.
— Дарьета Шанталь.
Я смотрела на присевшую в реверансе красавицу и не знала то ли смеяться, то ли плакать. Это, эту… словом, эту странную знакомую моего дяди мне прислали в горничные. В приличной одежде её экстравагантная внешность потускнела, но глаз все равно цеплялся за плетеные браслеты с бусинками, монетки в ушах и блестки на щеке.
И как к ней обращаться, а главное — с ней?! А еще дядя — нехороший человек — пришел, буркнул: «Вот тебе помощница» и ушел.
Мама всегда требовала держать дистанцию со слугами. Она говорила: «Человек, которому ты платишь деньги, получает их за работу, а дружба не должна осложняться денежными отношениями».
Когда меня в детстве няня обнаружила на сеновале в компании крестьянских ребятишек, мир открылся с неведомой ранее стороны. Я узнала, что есть на свете благородные дэры и дарьеты — добрые и воспитанные люди, есть простые граждане, а есть и вовсе без гражданства, которых боги наказали за дурное поведение, лишив крова, работы и семьи. Маму сменил папа, и почти два часа мне читалась лекция о поведении, недостойном дарьеты.
После третьего побега в доме появилась кузина. Признаюсь, мне удалось и ее совратить с истинного пути, но лишь однажды. После кузина призналась, что боится босоногих мальчиков, чья одежда покрыта слоем пыли и грязи, а девочек ей жалко — с такой жадностью они смотрят на ее красивое платье. Слова кузины заставили задуматься и по-новому взглянуть на друзей. Я начала подозревать, что в словах взрослых есть истина и мы действительно разные. Впрочем, понимание не помешало мне время от времени удирать на сеновал, бегать на речку с мальчишками, лазить за яблоками в сады, однако свои побеги я держала в строгой тайне даже от кузины.
Время и воспитание все больше отдаляло меня от детских забав, а когда платье стало длиной в пол, я окончательно перестала видеться со своими приятелями, не забывая отправлять подарки их семьям на праздники.
И вот теперь в душе всколыхнулось забытое чувство. Так бывает — взглянешь на человека и понимаешь — с ним скучно не будет. Яркие личности яркие во всем: в дружбе, в ярости и в любви. А еще я чувствовала: девушку и моего дядю связывает какая-то тайна. И очень хотелось ее разгадать. Смущало одно: у меня никогда не было знакомых с самодельными браслетами из бусинок.
— Тебя зовут Ракель, так? — спросила, чтобы прервать затянувшуюся паузу. Девушка, до этого момента легко удерживающая тело в реверансе, медленно выпрямилась, оценивающе взглянула на меня. Черные глаза прошлись снизу-вверх, что-то высчитывая и вычленяя, поднялись до лица.
Я сглотнула — во рту пересохло, в голове стало пусто, а в ушах появился тонкий звон. На плечи навалилась тяжесть — их точно невидимой веревкой стянули, и стало вдруг нехорошо, аж замутило.
Я моргнула, с усилием отводя взгляд от двух черных омутов, куда мое сознание затягивала неизвестная сила. Вытерла вспотевшие ладони об платье. И остолбенела, услышав:
— В дядю пошла. Это хорошо.
— Что, прости? — переспросила, решив поиграть в глухую хозяйку.
— Я говорю, платье у вас красивое, только помялось. Привести в порядок? — подыграла мне Ракель.
— Да, было бы неплохо, — продолжила я играть в глухую и, что уж там говорить, глупую хозяйку, — на кресле саквояж. Приготовь, пожалуйста, юбку с блузкой. Сегодня жарко, надену их.
Ракель с невозмутимым лицом подошла к раскрытому саквояжу, который с утра мне принес дэр Розталь. Мужчина чувствовал себя виноватым за обман и при каждой нашей встрече рассыпался в тысяче извинений. Я столько же раз заверяла, что ни в чем его не виню.
Девушка достала одежду и молча удалилась.
Захотелось догнать, спросить: правильно ли она меня поняла? Одежду надо выгладить и все. Никакой самодеятельности.
— На крайний случай у меня есть еще одно платье, — утешительно пробормотала я, поминая дядю с его инициативой.
К моему нескрываемому облегчению, Ракель с заданием справилась. И через полчаса я выглядела как приличная дарьета. Так же молча девушка помогла с нарядом, потом взялась за щетку. Я с сомнением посмотрела на нее, но мысленно махнула рукой — чему быть, того не миновать. Меня причесывает уличная, гм, незнакомка. Что может быть логичнее после моих злоключений! В рекомендациях дяди я с некоторых пор сильно сомневалась, после публичного дома, ага. Да и что мужчина понимает в прическе, которую не доверишь абы каким рукам!