— Прости, — дядя растер ладонями лицо, — все время забываю — ты уже взрослая. Но Ракель, понимаешь, мне бы не хотелось говорить о ней в ее отсутствии.
Нет, он определенно что-то скрывает.
— Мы познакомились, когда я попал в сложную ситуацию. Она спасла мне жизнь, но послала, прости за грубость, в бездну, когда я пришел ее отблагодарить.
Я фыркнула — узнаю Ракель. Она прячет чувствительное сердце под толстым слоем грубости, обычно так поступают люди, которым тяжело пришлось в жизни, и на их сердце полно шрамов.
— Но ты же не сдался?
— Нет, — от хитрой улыбки под глазами у дяди залегли морщинки-лучики, — я предложил работу, а до нее — оплатить обучение. Как ты понимаешь, необученные люди опасны для моей профессии. И так как после революции Фракания — один из постоянных источников головной боли для политики нашей страны, работы здесь много.
Политика, революция, шпионаж — все это увлекательно, но меня интересовало другое.
— Ракель — маг?
— Не совсем. Тебе лучше спросить у нее.
Подозреваю, ответа я не получу. Но если она не маг, то как смогла скрыть меня и себя от глаз бандитов? Не понимаю. Да и не хочу понимать. Последние события научили меня — чужие секреты вполне могут оказаться последним открытием в моей жизни, и я не готова рисковать ради них.
Жаль, мне не удалось понять, как относится дядя к Ракель. Есть ли что-то большее между ними, чем забота друг о друге? Хотя… даже если и есть, здравомыслие дяди никогда не позволит взять чувствам верх. Проповедник может позволить себе отношения с простолюдинкой, Хассель ВанКовенберх — никогда. Вот почему я никогда не спрошу о дяде у Ракель. Ей не требуется моего сочувствия — скорее она удавится, чем примет его, а помочь я ей ничем не смогу. Хассель ВанКовенберх должен исчезнуть — это единственный шанс для них быть вместе.
Мы обсудили мое возвращение домой, ситуацию с воришкой, которого дэр Розталь после выздоровления обещал пристроить к стоящему и честному занятию, и разошлись по каютам.
Я помаялась, попробовала читать, поймала себя на том, что сижу, смотрю на открытую книгу и не понимаю, о чем она.
Нет, так нельзя. Захлопнула книгу, встала и решительно направилась в соседнюю каюту. Я на минутку, проверю, как он там и сразу обратно. Ведь это естественно — беспокоиться о раненом. Абсолютно естественно. И мои чувства здесь совсем не причем.
Леон снова спал. Я тихонько села к нему на кровать, поправила одеяло и улыбнулась. Странно… Рядом со мной спал человек, чье имя внушало страх половине населения в империи, а второй половине — ненависть, а я сижу, смотрю на его лицо, на выступившую на лбу испарину, на морщинку между бровей и улыбаюсь. Сошла ли я с ума? Определенно.
Его ладонь легла на мою ладонь, сжала пальцы.
— Не исчезай больше, — прошептал мужчина, открывая глаза, — не хочу больше думать, что снова потерял тебя. Не хочу сходить с ума от боли, думая, что ты мертва.
— Не исчезну, — пообещала.
— Если попытаешься, все равно найду, где бы ты ни оказалась. Слышишь? Из-под земли достану, а потом запру в комнате и не выпущу больше.
И почему мне хочется его ударить, а потом поцеловать? Нет, сначала поцеловать, а потом ударить. Я точно сошла с ума. Смотрю на его губы, а мысли все… как одна недостойные воспитанной дарьеты.
— И себя запрешь вместе со мной? Вдруг сбегу?
— Не вздумай сбежать, маленькая, выкинь эти мысли из своей хорошенькой головы. Ты — моя. И выйдешь за меня замуж, чтобы там себе ни решила. Но я позволю назначить дату нашей свадьбы.
— Вот как? — я попробовала встать с кровати, но Леон с неожиданной для раненного силой удержал за талию. Прикосновение его руки обожгло сквозь платье. Я вспыхнула, дернулась, но меня уложили к себе на грудь и крепко сжали в объятиях.
— Дату, — потребовал Леон, — я жду.
— Лет через десять, нет, двадцать, — пропыхтела в одеяло.
— Боюсь, десять — слишком короткий срок. Не успеем уложиться с приготовлениями. А вот двадцать — как раз. Согласен, дорогая, свадьбу сыграем через двадцать дней.
— Лет, — поправила.
— Дней, — согласились со мной.
Я выдохнула, остро жалея, что раненного нельзя сделать еще больше раненным. Двадцать дней! И кто из нас сумасшедший? Это вопиюще короткий срок для помолвки. Нас же грязью забросают. Образно, конечно. Мама будет в бешенстве. И не только моя. Я ведь еще не представлена его семье.
И что творится с этим мужчиной!? Где его знаменитое хладнокровие? А может его сильно ударили по голове? Бездна! Император мне не простит, если из-за меня сойдет с ума член его семьи. Что делать? Я не могу выйти за него через двадцать дней. Это словно плюнуть высшему свету в лицо. Какой будет скандал…
— Почему затихла?
Почему-почему… Думаю, то ли целителям сдавать жениха, то ли идти каяться императору.
— Долго ждать? Для меня тоже каждый день станет пыткой. Не бойся, я уже придумал тридцать пять причин похитить тебя у семьи и сбежать туда, где нам никто не помешает.
Его рука, словно подтверждая сказанное, прошлась, оглаживая спину, задержалась на пояснице, но ниже спускаться не стала. Дыхание перехватило, и я с трудом вспомнила, как дышать. В платье стало жарко, точно мы внезапно перенеслись в пустыню.
Мне срочно надо придумать тридцать пять причин отложить свадьбу на принятый в обществе срок. Полгода достаточно для соблюдения приличий.
Пальцы Леона легко пробежались по спине вверх, коснулись обнаженной кожи на шее и зарылись в волосах. Я окончательно забыла, как дышать, а жар начал распространяться по всему телу, словно пустыню перенесли внутрь меня.
Три месяца. Хорошо, я согласна на этот, на грани приличия, срок. Можно сочинить статью о долгих, предшествующих помолвке встречах и трогательной любви. Никто не поверит, но традиция будет соблюдена.
— Нам не позволят…
— Мне не нужно ничье позволение, — мое лицо приподняли за подбородок, заглянули в глаза, — чтобы назвать тебя своей. Двадцать дней и ни днем больше.
Я облизала пересохшие губы, и взгляд Леон потемнел.
— Три месяца, — прошептала, не в силах отвести взгляд от его глаз, точно некая сила протянула между нами невидимые нити.
— Упрямая, — выдохнул мне в губы Леон, мягко коснулся их, чтобы затем, точно сорвавшись, впиться обжигающим поцелуем.
— Три месяца, — повторила, когда снова смогла дышать.
— Ты вернешься в городской дом и не станешь избегать наших встреч. Я хочу видеть тебя каждый день, без каких-либо отговорок.
Я сжала зубы, выдыхая. Кажется, нет, я абсолютно уверена, какая пара станет самой популярной в следующем сезоне. И почему мне так предвкушающе весело, от мысли, что свет будет шокирован?
— Я тебя не испугал? — спросил Леон, очерчивая линию моих припухших губ.
С некоторых пор меня пугали исключительно черные кожаные дневники, черепа под обложкой и маги.
Покачала головой, и Леон снова притянул к себе, чтобы поцеловать.
— Тогда завтра возвращаем тебя домой, послезавтра устраиваем семейный обед и объявляем дату свадьбы.
Этот мужчина точно не привык терять времени даром.
— Три месяца, — упрямо тряхнула головой.
— Посмотрим на твое поведение, — туманно ответил Леон, провел рукой по волосам, закрутил на палец выбившийся локон, вздохнул: — Настоящее золото. Я чувствую себя богачом, готовым не спать ночами и охранять его.
Его руки легли на спину, прижали к себе, и я охнула от вспыхнувшего в теле пожара.
— Ты — словно огонь в моих руках, — с нескрываемым удовлетворением заметил Леон и добавил с тяжким вздохом: — Будет трудно удержаться от тебя на расстоянии, но я попробую.
И поцелуем заглушил готовое сорваться с моих губ: «Три месяца».
Родина встретила нас хмурым небом и мелким дождем. Серое небо лохматилось тучами, дул пронизывающий ветер. Весна у нас не столь приветлива, как во Фракании, но я с удовольствием вдохнула стылый воздух, плотнее закутываясь в теплый плащ.
Мой багаж остался на той стороне моря, сохранились лишь драгоценности, которые я упрятала в поясной кошель. Повезло, на пароходе работала швея, и у нее нашлось несколько вариантов готового платья, которые она быстро подогнала по моей фигуре. Плащ был велик, вдобавок еще и мужской, и приходилось придерживать полы, чтобы они не волочились по мостовой. Но все эти неудобства меркли перед фактом: я — дома.
Больше недели назад я покинула Рильсгар, чтобы вернуться целой и невредимой в компании жениха, дяди и Ракели. Вернуться повзрослевшей, почти замужней дарьетой. Вернуться влюбленной дарьетой…
Столичный экспресс ждал, чтобы отвезти нас в столицу. Впереди были непростые три месяца подготовки к свадьбе, и меня заранее сводили с ума светские визиты, представление семье и, бездна, обязательное посещение императорского дворца. В такие моменты невольно начинаешь завидовать простым смертным.
— Дарьета ВанКовенберх?
Я не сразу поняла, что мужчина в синем мундире обращается ко мне.
— Да, — кивнула.
— Прошу следовать за нами, — он приглашающе махнул рукой. За его спиной стояло еще пятеро в форме службы безопасности дворца.
Я еще не понимала, что происходит. Обвела беспомощным взглядом зал таможенной службы, но служащие, как один, уткнувшись в бумаги, делали вид, что ничего не происходит.
— В чем дело? — мою руку предупреждающе сжали, а потом и вовсе задвинули к себе за спину.
— Дэршан ВанДаренберг, — вежливо поклонился офицер, — нас предупредили, что вы попробуете вмешаться. По личному приказу императора мы должны сопроводить дарьету в казематы.
Я вздрогнула. Сзади выругалась Ракель.
Казематы. Тюрьма. Мамочки, что происходит?! Личный приказ императора?
Мысли ледяными струями бились внутри, заставляя дрожать.
— В чем ее обвиняют? — голос дяди звучал внешне спокойно, но мужчины почему-то напряглись, где-то щелкнул взводимый курок. Ближайший к нам служащий сполз со стула, исчезая под столом.
— Дарьету обвиняют в тройном убийстве, совершенном на территории государства Фракании.