– Спокойной ночи, Арсен, – выдавила я, косясь на глазок камеры и открытый видео-чат с Вороном. Конечно, же он прятался за темнотой, но я видела его силуэт, и это выводило меня из равновесия.
– Спокойно ночи, Таинственная Тая. Но обед в силе, – добавил Лиманов.
– Как захотите, – устало проговорила я и, отключившись, снова укусила нижнюю губу. Кажется, слишком сильно, до крови. Мне нравилось слушать Арсена, говорить с ним, но мысль о том, что я под наблюдением маньяка, корчила и выворачивала. Я будто несколько суток таращусь в дуло пистолета и жду, когда же он наконец выстрелит.
Телефон снова зазвонил.
– Что-то забыли сказать? – сразу ответила я.
– Я хочу, чтобы ты с ним замутила, – хриплый голос заставил поежится. – Соврати его, доведи до грани, как ты умеешь, а потом…. – Ворон замолчал. Сопел в трубку, а я лежала, запрокинув голову на диван, и давила колючки, что мчались по телу от его приказов. Завтра подниму все, что помню о своем прошлом, и найду тебя. Достану документы, бумаги, найду людей – только так я свяжу ниточки и пойму, кто может затаить злобу. Ты не будешь бесконечно держать меня на крючке.
Ворон что-то говорил, я слушала вполуха, но последние резкие слова заставили дернуться:
– Трахнись с ним, а потом я решу, что дальше.
– Я Не. Стану. Этого. Делать, – твердо сказала и запахнула халат. – Сеанс окончен. Пошел ты на хрен, подонок! Подкладывать меня под других ты не будешь! Конченный извращенец!
Выключила ноут, телефон и, сбивая стены плечами, ушла на кухню. Встала у окна, вцепилась холодными пальцами в подоконник, распахнула окно и долго смотрела на ночной город, что щедро рассыпал бисер фонарей по улицам и между домов, и глотала холодный влажный воздух. Мне нужно остыть, унять дрожь и ярость, иначе я сломаюсь, и он добьется того, чего хочется. Ведь Ворон прямо говорил, хочет меня мучить. Именно морального слома он добивается. Не бывать этого! Я не сдамся.
Пережила предательство. Пережила смерть близкого человека. Пережила одиночество. И это переживу. Пусть надрывается. Пусть пытается меня утопить. Ничего у него не получится.
Телефон надрывался в комнате, а я закрыла лицо ладонями и дрожала. Не буду отвечать. Не буду с ним говорить. Это слишком болезненно тревожило меня, бросало в какую-то тьму, заставляло чувствовать себя шлюхой. Потому что, честно признаться, меня его игры, настойчивость и таинственность в голосе в поступках немыслимо возбуждала. И признавать такое оказалось сродни признать себя сумасшедшей.
Когда я успокоилась и вернулась в комнату, телефон все еще звонил. Сполз от вибрации на пол, но продолжал настойчиво зудеть.
– У тебя три выбора сейчас, сука. Ты динамить меня не будешь, я тебя предупреждал, – заговорил Ворон, стоило мне принять звонок.
Почему я его сейчас не боюсь? Почему хочу продолжать… Нет! Я буду сопротивляться.
– Ты заканчиваешь то, что начала, ты соглашаешься совратить своего няшку-начальника, или я сейчас же приезжаю и трахаю тебя во все дыры. Считаю до трех. Решай! Раз… – он снова, тварь, улыбался. – Два, – еще шире, потому что знал, что я выберу. – Три…
Я молча открыла ноут и запустила видео-чат. Подавись, облезлый петух!
– Не отключай связь, – приказал покладисто, даже сбавил давление в тоне. – Решила со мной в молчанку играть? Хорошо. Я тебе помогу, просто слушай и подчиняйся.
Я поджала губы, снова неосознанно куснула до боли и осторожно приоткрыла полы халата. Все тело горело, плавилось от желания. Безудержного и больного. Что он со мной делает? Что он со мной сделает, если я поддамся? Кем стану? А разве это важно, когда я такая, какая есть?
Отступление 2
Она смела мне перечить, противостояла до последнего, но я видел по густому румянцу, по закусыванию до крови нижней губы, слышал по рваному дыханию, что сука потекла. Да она больная! Такая, как я.
Ее прут эти игры. Осознание пришло неожиданно, и стало жарко. То есть она все это творила – чтобы ублажать свою страсть и похоть? Разрушала жизни ради удовольствия?
Я заставлю ее сейчас таять и наслаждаться, втяну в западню ласки и истомы, а потом ударю в сердцевину – уничтожу, сделаю так больно, что дышать не сможет. Как била она. Как жгла она мое сердце.
– Согни колени и подтяни их к себе, – приказал, занижая и замедляя голос. Программа искажения тембра включалась на мобилке автоматически, но я все равно старался не выдать себя. Она вслушается в особенности темпа и признает меня, а это мне не нужно. Тот импульс, когда ввалился в ее квартиру, больше не повторится – никогда не раскрою себя. Для этой твари я подготовил такой многоступенчатый план мести, что никому не пожелаешь ее участи, и менять задуманное не собираюсь. Афина будет отвечать. Будет страдать, как страдали те, кто клюнул на ее удочку.
Девка послушалась. Расставила порочно худенькие ноги, тонкие лодыжки оказались на расстоянии вытянутой руки. Иллюзорно близко, но так далеко от меня. Ну шваль же, что с нее взять? Раскрылась, представив моему взору напряженный бугорок клитора и узкую щель. И пусть соврет, что ее эти игры не возбуждают! Не по-ве-рю.
Удивляло только то, что за пару лет слежки, я ее ни с кем не видел. Никто ее не провожал, никто не бегал, не носил цветы, не водил в кино или театр. Всегда одна. Домой никого не пускала, в кафе или рестораны ходила, только если была деловая встреча. На работе держалась стервозно, отшивала мужчин по первому признаку ухаживания.
Что-то с ней не так. Я давно это осознал.
Афина поерзала, от этого камера выхватила ее вспотевший лоб и пряди влажных волос. Она больна. Почти сломана. Может, остановиться? Дать ей еще времени прийти в себя?
Нет, сука. Нет. Она меня не разжалобит своим видом. Пусть скажет спасибо, что у меня еще остались силы ее не убить.
Глядя в испуганные глаза цвета бездонного неба, на приоткрытый чувственный рот, в который хотелось вторгнуться, на дрожащие тонкие ухоженные пальчики, что опустились к средоточию порока, я едва дышал. Воздух в легких булькал и не хотел выходить наружу. Он будто нырял в меня, проникал сквозь грудную клетку, раздвигал ребра и давил вниз, на пах, наливая член. Я был голоден, возбужден, отравлен, но месть не давала расслабиться, толкала на следующий шаг.
– Погладь себя, – выждал паузу, пока она секунду медлила, а потом заработала кончиками пальцев. – Нет. Ты спешишь. Медленн-е-е… Откинь голову назад и слушай меня, – я продолжал говорить в телефон. Звук на ноуте не включал, потому что там она услышит мой настоящий голос.
Тая выстрелила яростным взглядом в камеру, а потом внезапно потухла, будто девушка вырубила эмоции, и глаза отрешенно уставились в одну точку, но Афина-таки сделала то, что я велел – подалась назад и выставила небольшую грудь вверх. Такие вишенки-сосочки, как кнопочки, как… Она даже плоская, как я люблю. Такая, как люблю. И ненавижу.
– Расслабь ноги, – говорить было все труднее. Я перевозбуждался, крыша тряслась и норовила меня раздавить. Я откинулся на спинку стула и прикрыл на миг веки, потер уставшие глаза. – Ты напряжена. Включи громкую связь и отложи мобильный на стол. Освободи руки.
Тая прошипела какой-то мат, я ничего не расслышал из-за помех на линии, или сердце бабахнуло в грудь так, что оглушило – не важно. Девушка все-таки подалась вперед и бросила телефон на столешницу.
– Easier... – прошипел я на нее грозно. – Спокойней.
Говорить, глядя на нее через мегабайты цифрового пространства, но осознавать, что там не запись, а она настоящая, оказалось тяжело. Я не ожидал такой резкой реакции от себя, потому замялся, разглядывая, впитывая ее контуры, считая родинки, желая прикоснуться, глотая комок горечи и сдерживаясь, чтобы не опустить кулак и не разрядиться в экран. Никогда на нее не дрочил, она этого не достойна.
– Проведи одним пальцем по губам, а потом погрузи в себя палец на одну фалангу.
Она задышала чаще, укусила сильнее губу, но снова послушалась. Когда толкала в себя палец, я скрипел зубами – это, блядь, сводило с ума.
– Выгни немного спину, – совсем сипло сказал я и снова закрыл глаза. – Вторую руку положи себе на грудь, сожми сосок. Сделай себе больно. Сильнее. Еще! Возьми его в рот. Палец. Пососи.
Она колебалась, смотрела в мои глаза, будто видит насквозь, но все-таки выполнила и следующий приказ, продолжая молчать, только через ноздри вылетал шумный воздух, а язычок скользнул по светлой коже, и губки захватили целиком палец. Я не удержался, расстегнул ширинку и взял в руку каменный ствол. Испытал жуткую боль от прикосновения, но еще большую от осознания, что проигрываю бой с самим собой. Яйца звенели, поясницу перемкнуло. Я едва сдерживался от бесконтрольного семяизвержения.
– Поменяй руки, – приказал я резко. Девушка дернулась, но тут же послушалась. Будто была в прострации. Напрягало, что молчит, а с другой стороны слышать ее голос – в стократ мучительней, чем видеть, как она себя ласкает.
– Глубже вонзайся. Да-а-а… Теперь двумя пальцами, а второй рукой сомни грудь. До сильной боли. Выкрути сосок, потри его о ладонь.
Афина, послушно повторяя за моими словами, выдавила сдавленный стон и откинулась на спинку дивана. Задрожала сильнее, почти сползая с дивана.
– А теперь наращивай темп. Ласкай себя активней. Погружай палец глубже, насколько сможешь. Нет, ноги держи разведенными! Еще шире! Вот та-а-а-к. Опусти вторую руку, зажми между пальцами клитор. Сдави. Чаще, еще чаще, еще! Толкай! Сильней-сильней! Давай же! Течешь, подлая сука...
Я уже не сдерживался, гладил себя по длинне и откровенно готов был излиться, двигая ритмично кулаком, но оставался на кончике безумия.
– Афина, ты должна кончить, – проговорил еще ниже. – Я хочу это видеть.
Она замотала головой, но не подняла ее. Смотрела в потолок и продолжала механически вталкиваться в свою норку пальцами, второй рукой поглаживать-покручивать возбужденный бугорок.
Это было так остро, так неприлично, что можно было подумать, что мы – настоящие любовники, временно разъехались по разным городам и просто соскучились. Как же все жестоко наоборот! Я слишком близко, я так близко, что могу встать и прийти к ней хоть сейчас. Втолкнуться в нее, разжарить так, что она будет кричать от наслаждения. Я хочу, чтобы стерва корчилась в муках, а сам корчусь. Скотина… Как же я тебя ненавижу.