На этом совещание закончилось и военачальники разошлись. Остались только мои «тайных дел мастера». Шешковский кашлянул и заговорил:
— Государь. Я тут успел с утра по архивам московской военной коллегии пробежаться. И возникла у меня мысль, как без боя парализовать силу южной армии.
Я заинтригованно посмотрел на говорившего и жестом предложил продолжать.
— В личных делах офицеров есть данные о близких родственниках. Большую часть этих семей мы можем разыскать и взять в заложники. В южной армии сейчас приблизительно десять тысяч офицеров, из них выше уровня капитана не больше тысячи. Полковников не больше двухсот. Я уверен, что мы сможем найти родственников не менее чем половины этих офицеров. Чего далеко ходить. Супруга фельдмаршала Румянцева уже у нас в руках, она фрейлиной у Натальи Алексеевны, вдовы Павла Петровича. Когда дело дойдет до драки, мы можем пригрозить, что всех перевешаем или перережем, коли Румянцев и прочие вашу власть не признают…
Шешковский ещё что-то говорил, а у меня в душе оглушительно хохотал давешний внутренний голос: «Давай! Давай! Загони всех этих баб, детей и стариков в сарай, обложи хворостом и пригрози сжечь! Это же так просто!».
Я аж застонал и схватился за голову. Шешковский замолчал. Тайники тревожно уставились на меня.
«Но ведь это выход, — убеждал я сам себя. — Вместо того чтобы громоздить гекатомбы трупов простых солдат. Просто взять за горло офицеров. Решить все без крови. А чтобы соглашались охотнее, гарантировать нежелающим присягать свободу эмиграции и денежное пособие. Лучше потерять золото, чем людей».
Я наконец очнулся от своих мыслей и посмотрел на Шешковского. Тот, видимо, что-то нехорошее в моем взгляде усмотрел и слегка отшатнулся.
— Вы абсолютно правы, Степан Иванович. Это прекрасная идея, — мои слова для Шешковского прозвучали каким-то диссонансом. — Овчинникову я дам соответствующий приказ, а с вас точные адреса и фамилии. Думаю, что нужно будет ещё и организовать письма от заложников в армию. Подумайте, как их доставить туда единовременно и адресно.
Я помолчал и добавил:
— Отказывающимся от присяги офицерам я готов предоставить возможность эмигрировать вместе с семьей. Более того, я готов выплатить отступные. О величине которых надо будет подумать отдельно, — я криво усмехнулся. — Не знаю ещё, что у меня с бюджетом.
Шешковский облегченно выдохнул и закивал.
— Все сделаем, как скажете. Вот только есть сложность. В Московской военной канцелярии в основном бумаги интендантского ведомства. По ним можно узнать о командирах полков да каптенармусах. А полные списки — они в Петербурге хранятся. Но я знаю, как их добыть. Только для этого деньги понадобятся.
К Шешковскому присоединился Хлопуша.
— Да и на работу службы тоже денег надо, государь. Людишки жадные, даром работать никто не хочет. А задач-то больше стало.
Началась проза жизни. Выцыганили они в итоге бюджет в пятьдесят тысяч. Но сам я монеты считать не собирался. Пусть ждут, когда Немчинов с Рычковым приедут. А пока пусть по известным персоналиям уровня полковников работу начинают.
— Что там с Орловым. Вы мне обещали его показания на суде. Где результаты?
Соколов-Хлопуша виновато развел руки.
— Ох упорный он, зараза. Опосля увечий ему уже всякая боль нипочем. Помереть нисколько не боится, а наоборот, очень даже хочет. А прищучить его пока нечем. Но надежда есть, государь. Дай нам ещё несколько дней.
Я пожал плечами.
— Я не тороплюсь. Только смотрите, чтобы не помер раньше времени. Я его голову Пестрово обещал, а обещания надо выполнять.
— Кстати, о Пестрово, государь, — подхватил Хлопуша. — А передай-ка ты его в мое ведомство. Все едино после его палачеств офицерам он как чужак стал. Брезгуют. А у нас толковых людей-то нехватка изрядная. Одни бывшие тати да душегубцы в штате. А Василий верен вам до самого донышка и не дурак вовсе.
Шешковский подхватил просьбу:
— Действительно, Петр Федорович, мы его всему научим. Толк из него явно выйдет. Заматереет, будет на кого ведомство оставить, в случае чего.
При этих словах Шешковский как-то вздохнул невесело. Я кивнул.
— Хорошо. Я не против.
Финал совещания оставил в душе тягостный осадок. Я стал припоминать, как уже занимался такого рода шантажом в Оренбурге, добиваясь покорности у офицеров гарнизона. Тот же Крылов пошел служить мне только из-за страха за жену и четырехлетнего сына. Это потом он уже втянулся и стал служить на совесть.
Но в то, первое время, я был сам не свой из-за попадания. Как-то очень остро и болезненно ощущал упущенные шансы своего великого предка. Я решил любой ценой их использовать, и одним из ценников был именно шантаж.
С тех пор история изменилась абсолютно. За моими плечами реальная сила и власть на части обширной территории России. Во мне нет и тени прежнего Пугачева. Растворился. В мое сердце исподволь вернулся тот самый человек, что прожил долгую жизнь в Советском Союзе и воспитан на других ценностях.
Я понимаю, что нравы сейчас очень суровые и сантиментам нет места. Что война ещё не выиграна и время для милосердия не наступило. Тем не менее было противно.
Чтобы развеяться, я кликнул Никитина и отправился на прогулку по Москве. Ведь я ее толком-то ещё и не видел.
Выехал я переодетый простым казаком в отряде, где явным командиром как раз выглядел Никитин. Народ на улицах не обращал особого внимания на нас. Москвичи уже привыкли к казачьим разъездам.
Я уже говорил, что Москву я не узнавал совершенно. Даже в самом Кремле меня подстерегали удивительные открытия. Например, из внутреннего двора комплекса царских теремов мы выезжали через Гербовую башню. Несмотря на ветхость и плохое состояние, она была очень красива и напоминала Дмитриевскую башню современного мне Нижегородского кремля.
Через Боровицкие ворота мы выехали за стены цитадели на деревянный мост. Разумеется, никакого Александровского сада не было. Вместо него воды запруженной Неглинки омывали земляные бастионы, насыпанные по приказу Петра Первого. Из-за их возведения был нарушен дренаж с территории Кремля, и кирпичная кладка начала стремительно разрушаться.
«Надо будет срыть их нафиг».
Слева виднелся старинный каменный мост через Москву-реку. Его горбатый силуэт на шести быках смотрелся очень средневеково. Его в моей истории снесли в середине девятнадцатого века и заменили металлическим. Но сдается мне, что имеет смысл сохранить его для потомков.
Мы поехали по Знаменке. Улица была добротно замощена булыжником. Справа и слева стояли каменные дома и тянулись непременные заборы. Коробицын по-прежнему работал моим гидом и называл владельцев. Два самых больших дома на улице принадлежали графу Апраксину и вдове генерала Толстого и были не чем иным, как имениями посреди Москвы со всеми атрибутами дворянской усадьбы.
Я смотрел вокруг и понимал, что это не тот город, в котором я когда-то любил и был любим. Которому от наших юных, щедрых чувств доставалась радость узнавания и благодарность за уют аллей и скверов. Москва времен Екатерины не внушала уважения и не возбуждала гордости.
Да, сталинская Москва в поисках имперского величия потеряла много памятников своей истории. Искренне жаль. Но эта, дворянская, Москва их ещё даже не приобрела. Закладывать грандиозную столицу надо именно сейчас, пока это совершенно не больно.
«Хотя, конечно, памятники допетровской старины сохранить надо непременно. Жаль, что стены Белого города уже разрушены…»
Только подумал я, как на площади Арбатских ворот увидел совершенно целую воротную башню и одну примыкающую стену, уходящую от нее в сторону Воздвиженки. Когда я подъехал поближе, то увидел, что в самой башне была устроена часовня.
«Стало быть, сюда ещё не добрались добытчики кирпича и камня. Это же просто прекрасно!»
Я пожелал осмотреть остатки укреплений Белого города, и мы поехали по будущему Никитскому бульвару. К сожалению, уцелевший участок оказался невелик. Одна не проездная башня где-то в районе современного мне МХАТа и Никитские ворота. Дальше стены уже выглядели как груда кирпичей, исчезающая по мере приближения к Воспитательному дому, который эту стену и сожрал.
«Ну что же. Сохраним хотя бы оставшееся. Бульварное кольцо можно будет чуть сдвинуть, а уцелевшие стены спрятать в парковой зоне, — думал я. — Под стенами крепости гармонично будут смотреться подмостки летнего театра. А можно будет и стадион организовать. Трибуны прекрасно прислонятся к старинной стене».
Так вдоль остатков древней фортификации мы доехали до речки Неглинки. Точнее, до того места, где Неглинка была запружена и разливалась немалым озером. По словам Коробицина, такая же запруда была и перед остатками стены Земляного города.
К Кремлю Неглинка текла меж топких, заросших берегов, изрезанных сточными канавами. По мере приближения к Китай-городу вонь от речки становилась все сильнее и сильнее.
«Понятно, почему ее в трубу спрятали, — с грустью подумал я. — А ведь могло получиться очень красиво. Водные пространства в городе — это благо, если, конечно за ними ухаживать».
На город уже опустился сумрак. Фонари, где они и были, никто не зажигал, и я решил прекратить прогулку. У меня впереди была ещё беседа с архиепископом.
К счастью, ехать в Троице-Сергиевую Лавру, вотчину архиепископа, не пришлось. Видимо, ещё раз посылая мне сигнал, он устроился в патриарших покоях Кремля. С петровских времен эти палаты были без хозяина. В них устроили библиотеку и варили миро. Но трапезная была свободна, в ней-то меня и ждал Платон Левшин.
— Добрый вечер, Петр Федорович. Рад, что вы присоединились к моему скромному столу.
Стол был действительно скромным, а блюда вполне простонародные. Каша, рыбный пирог, кисель, квас. Ну что же. Не для набивания брюха меня пригласили, а для выноса мозга. Страшновато, однако. Не хотелось бы поссориться.
Разговор начался с моего чудесного исцеления от отравления и обета, с этим связанного. Владыко расспросил меня, как я себе представляю освобождение православного люда от ига католических и мусульманских владык.