Я внимательно слушал армянина, запоминая сказанное и перебирая осколки собственных знаний по Ирану. При слове «каджары» я сразу насторожился. Именно шаха каджарской династии в двадцатые годы двадцатого века свергал Мохаммед Реза Пехлеви. Стало быть, этот род грамотно использовал свое родство с предыдущей династией и где-то в эти времена заложил фундамент своей власти.
— Что касается персидского посланника, Мохаммеда Хана Мокри, то я его знаю хорошо. В тридцать девятом году он входил в большое посольство Надир-Шаха к царице Анне Иоанновне, — купец широко улыбнулся и добавил. — Если бы цель того посольства была достигнута, то ваша Елизавета Петровна вошла бы в гарем шаха и не стала бы императрицей. На троне сидел бы Иван VI, и история России пошла бы совсем по другому пути.
Я изумленно посмотрел на улыбающегося армянин, и тот развел руками:
— История не знает слова «если». Как случилось, так случилось. Не нам обсуждать предначертанное господом.
Он перекрестился и продолжил.
— Моххамаду тогда было двадцать лет, и он отвечал за доставку до Санкт-Петербурга четырнадцати слонов. Справился он успешно, и все они здоровыми добрались до столицы. В том походе он хорошо выучил русский язык и свободно на нем говорит, равно как и на турецком и армянском. Падение Надир-Шаха пережил благополучно и позже породнился с нынешним правителем. Его дочка замужем за одним из братьев Керим-Хана.
— А как человек он каков? — спросил я.
— Не лучше и не хуже прочих. Самолюбив, как и любой восточный вельможа. Унижения от казаков вряд ли простит. Скорее всего, затаит на них обиду. Но может и не связать их действия с вашим величеством, если его удастся убедить и расположить к себе. Любопытен. Собрал неплохую библиотеку. Дружен с поэтами, хотя сам, насколько я знаю, не пишет стихов.
Ну что же. Информация была интересной. С ней уже можно было работать. Далее разговор перешел на дела хозяйственные, и Лазарь Наумович в полной мере воспользовался моим благодушием и благодарностью, продолжив ковать финансовое благополучие своей семьи.
Утро было прелестным. Прохладный ветерок от Сены нежно колыхал полураздернутые шторы и, вторгаясь в королевские покои, приносил с собой свежесть, аромат лесов и цветников парка замка Шуази. На столе Людовика-Огюста, уже коронованного как Людовик XVI, его поджидал любимый набор блюд — тонкие ломтики белого хлеба, мягкий сыр бри де Мо (1), свежайшее сливочное масло и чашка шоколада с корицей и ванилью.
Король был хмур и до крайности расстроен вопреки всем чудесным обстоятельствам нового дня. Он всегда был несчастен — глубоко укоренившийся комплекс неполноценности терзал его с юности. Обнаружившаяся после женитьбы мужская несостоятельность нанесла последний удар. Нет, не последний! Финальной точкой стала смерть деда и резкое изменение статуса герцога Берри. «О, Боже! Я самый несчастный человек в мире!» — только это и вырвалось из его уст при известии о нежданно свалившейся на голову короне. Быть государем величайшей страны всей планеты оказалось для него ношей почти непосильной, ниспровергающей, словно он мог заглянуть в будущее и увидеть, как его голова скатится с помоста гильотины на площади Революции.
Он одновременно восхищался и презирал своего деда, Возлюбленного Людовика XV. Образ жизни короля-Солнце — роскошь, пирушки, забавы в окружении толпы развратников и развратниц — вызывал у него, тяготевшего к аскезе и одиночеству, глубочайшее отвращение. А еще вонь! Смрад разлагавшейся почерневшей королевской плоти, которым, казалось, пропитались все залы и коридоры Версаля, был невыносим. Как только прозвучало традиционное — «Король умер! Да здравствует король!», — он сбежал из Версаля в Шуази. И наказал себе не возвращаться, пока версальскую резиденцию не окурять парами серной кислоты, не отмоют добела и не проветрят от запаха смерти, сдобренного декалитрами туалетной воды.
«Viva le Roi!» — кричали ему последний месяц все встречные ликующие толпы. Они так ненавидели его деда, что готовы были приписать молодому монарху все мыслимые и немыслимые достоинства. Хорошо им попусту сотрясать воздух! Задумался ли кто-то, каково ему быть королем, зная, что не в силах произвести на свет наследника? Его уверяли, что все поправимо. Что небольшая хирургическая операция поможет все исправить. Даже теща из Вены все настойчивее уговаривала его в письмах. Но он-то знал, что его постыдная тайна известна каждому придворному — в любом взгляде он чувствовал скрытую насмешку. И прятался ото всех, не желая поддерживать известное всей Европе сияние французского двора.
Блеск и мощь Франции! Какая насмешка! Колоссальный внутренний долг — вот итог правления Возлюбленного. И череда внешнеполитических неудач. Неужели звезде Парижа пришла пора закатиться?
Людовик намазал крутон сливочным маслом, положил на него кусочек бри и проглотил, не почувствовав вкуса.
«Что я могу сделать? Да, я и Мария-Антуанетта отказались от десяти миллионов ливров королевского содержания. Народ воспринял эту новость с глубокой благодарностью. Но 10 миллионов против полутора миллиардов государственного долга — это песчинка в море. Конечно, можно обременить налогами церковь. Но я обещал заботиться о духовенстве — и буду это делать, несмотря ни на что!»
Внешнее положение тоже не блестяще. Раздел Польши, который дед не смог предотвратить, поколебал самые основы австро-французского союза и Вестфальскую систему равновесия сил, на которую со времен Тридцатилетней войны опиралась вся Европа. Какое счастье, что «союзу трех черных орлов» последние события в России нанесли серьезный удар. Теперь Вена и Берлин трижды подумают, прежде чем примутся добивать поляков. Или наоборот? Боже, как все сложно!
«Вот сейчас все и выясним!»
Он быстро допил остывший шоколад и отправился в свой кабинет. Его ждала встреча с графом де Верженом. С человеком, которого он выбрал, чтобы доверить ему портфель министра иностранных дел.
Граф Шарль Гравье де Вержен был опытнейшим дипломатом, но до последнего времени полным неудачником. Плодами его трудов — положа рука на сердце, весьма обильными — неизменно пользовались его противники. Министр иностранных дел Людовика XV Шуазель отозвал де Вержена из Стамбула именно в тот момент, когда граф переиграл Обрезкова и подтолкнул Порту к войне с Россией. Точно также воспользовались его идеями и связями в Швеции, когда в 1772-м Париж поддержал монархический переворот в Стокгольме. Влияние прорусской партии было уничтожено, шведский король Густав III развязал себе руки и стал верным союзником Франции. Успех, несомненный успех! Для Шуазеля и его клики. Не для де Вержена.
Но есть на свете мировая справедливость! Пришел час торжества!
— Граф, я намерен поручить вам наши внешние связи.
— Сир, я готов!
— Прекрасно. Обрисуйте мне в общих чертах ваш будущий курс.
— Статус-кво, Ваше Величество!
— То есть вы сторонник возвращения к прежней системе равновесия сил и отказа от разорительной системы Шуазеля?
— Да, сир. Франции слишком дорого обходятся внешнеполитические авантюры.
Людовик довольно кивнул, порадовавшись, что не ошибся в этом человеке.
— Я тоже считаю бессмысленной тратой денег все эти субсидии, подкупы и подарки, которые мой дед щедро раздавал кому ни попадя с совершенно противоположным результатом. Возьмем Турцию. Чего мы добились, подтолкнув ее к войне, и даже приняв в ней тайное участие?
— Участие, сир?
— Вы не знали? — де Вержен учтиво покачал головой. — Кто-то в Париже додумался отправить французских офицеров в последний набег крымского хана на Россию. Одного из них захватили. Еще наши гарнизоны в Польше были пленены русскими. И объяснить их присутствие мы не смогли, мы же официально не участвовали в войне. Вышел скандал. Чтобы его замять, деду пришлось признать императорский титул Екатерины.
— Какая неосторожность!
Граф нагло лукавил, имея полную возможность все свалить на Шуазеля. Да, к польским делам он не имел никакого отношения. Но тайное участие Франции в войне на стороне турок — в этом немалая его заслуга. Только не найдется сейчас желающих подставить его перед королем.
— Мы хотели ослабить Россию, а вышло все в точности наоборот. Московиты показали силу своей армии. Они, видит Бог, неплохо научились воевать!
— Ваш, сир, Возлюбленный предшественник желал наказать Россию за сепаратный мир с Пруссией и за отказ императрицы Екатерины вернуться в лоно союза с нами и Веной.
— И как? Наказал? — хмыкнул Людовик.
— В некоторой степени — да, сир. Последние известия из России внушают осторожный оптимизм. Положение Петербурга очень шатко. Екатерина взывает о помощи к друзьям. Нам это обошлось всего в пятьдесят тысяч ливров.
— Вы говорите о бунте этого казака «Пугачев», которого наши газеты неизменно называют Петром III? — король с запинкой произнес фамилию, за последний год превлекшую всеобщее внимание. — Опять субсидии. Для чего?
— Мне кажется, сир, результат есть да еще какой! Он разгромил гвардию и захватил Москву! Задунайская армия Румянцева спешит на помощь своей императрице.
— Каковы его шансы?
— Никто не берется предсказать, сир. Петр III применяет немало интересных новинок в военном деле. В любом случае, в России мы уже видим полноценную гражданскую войну, из которой, кто бы ни победил, страна выйдет крайне ослабевшей. И, вычеркнув фактор Петербурга из европейской партии, мы получим прекрасную возможность восстановить статус-кво.
— То есть вы все же допускаете возможность равного противостояния мятежников и кадровой армии?
— Да. Ваше Величество! У меня есть кое-что для вас.
Людовик заинтересовано смотрел, как граф достает из принесенного с собой портфеля сверток. Развернув обертку, де Вержен продемонстрировал королю металлические щипцы с смыкающимися широкими уплощенными губками. Внутри эти губки имели углубление конусной формы с двумя выступающими поясками.
— Это то, о чем я думаю? Пулелйка? — уточнил король. Он взял в руки прибор и внимательно его изучил.