— Продолжим! — раздался спокойный голос самозванца.
(лайт-версия состояния Кремля со стороны Москва-реки после архитектурного зуда Баженова)
Глава 15
За дни, прошедшие с момента прибытия моего канцлера в Москву, Воспитательный Дом совершенно преобразился. У его ассиметричного фасада — запланированный восточный корпус еще не был построен — не протолкнуться бы от лошадей и экипажей, если бы не новый глухой забор. Ими была забита вся незамощенная набережная, отделенная от вод Москва-реки деревянными щитами на сваях, а не гранитом. Причина этого нашествия мне была известна. Вся Москва ждала непростое событие.
Детей еще не начали переселять в реквизированные дворянские усадьбы — «зазорные младенцы» и отроки постарше все также размещались в западном крыле «для мальчиков». Перфильев со своими людьми занял главный корпус, «корделож», увенчанный изящной купольной башенкой со шпилем. Это центральное здание комплекса еще не было до конца доведено до ума, и внутри продолжались отделочные работы. Посему сутолока царила страшная. Курьеры пробирались между рабочими, стилившими глиняную плитку на втором этаже. Поток людей разного чина стремился на третий. Казакам конвоя пришлось постараться, чтобы освободить лестницу для моего прохода.
Меня ждали члены правительства — те, кто отвечал за армию, гражданское управление, финансы, аудит, юстицию, Коммерц-коллегию… Впереди всех — Перфильев. Он и обратился ко мне самым первым:
— Символом этого славного Дома, Государь, выбран пеликан с девизом «Себя не жалея, питаю птенцов». Так и мы, верные рабы твои, порешили животы свои положить, но Россию-матушку устроить в бережении.
Последовал глубокий поясной поклон. Разве что рукой канцлер не махнул.
— Давай, хвались, Афанасий Петрович. Показывай, как вы тут разместились.
— Дал ты министрам такие задачи, как это до сих пор было невидано. К нам так и течет чиновный люд, кое-кто стал приступы делать, чтобы на службу вернуться.
— Подтягиваются, значит? Кушать хотца, бедненьким?
— Сам все увидишь, государь. В зале на третьем этаже собираются.
Я кивнул. О грядущем мероприятии меня известили заранее.
— Подготовили мы для тебя, государь, важную карту.
Министры расступились. Моему взору открылось большое тканое полотнище на стене, на котором искусно была вышата подробная карта Российской империи. Ее пятнали красные и зеленые маленькие флажки на иголочках, воткнутые в изображения губернских и уездных городов. И красных было намного больше, что не могло ни порадовать. Ибо они наглядно показывали, кто перешел под мою руку. Сибирь, Урал, Поволжье, Вятская губерния — очень важная и непростая, ибо там проживали сплошь государственные крестьяне, не знавшие «прелестей» крепостного права, — почти весь русский Север. Внутри этой гигантской территории оставались экславы, продолжавшие держать сторону Катьки и сумевшие отбиться от наших приступов. Население этих городов, опасаясь грабежей и насилия, встало с оружием в руках на бастионы рядом с гарнизонами. Ничего, дайте срок — и эти под меня лягут. Если, конечно, с южной армией совладаем…
Зеленые флажки — это юг, запад и северо-запад. Сплошное пятно без эксклавов. Срочно нужно брать Смоленск. И решать вопрос с Румянцевым и Долгоруким…
Вот же занозой в сердце у меня торчит эта южная армия. О чем не подумаю, сразу она на ум приходит!
— Любо, почтеннейший канцлер. С картой — это ты хорошо придумал. Чем еще порадуешь? Что со связью? Без нее ты бы эту карту не оформил.
— Эстафеты и голубиная почта. Видел, царь-батюшка, башню со шпилем наверху? Вот в ней Васька Каин со своими голубями и устроился. Привез их из Нижнего, Казани, Оренбурга и Владимира. Все бы хорошо, только башню жалко. Загадят…
Я пожал плечами. Голубиное дерьмо меня меньше всего сейчас волновало.
— Без связи нам никак. Про оптический телеграф слыхал?
Перфильев неуверенно кивнул.
— До всего у тебя руки доходят, государь. А вот я себя все время ругаю, что пребываю в недействии.
— Не прибедняйся! Дело наше не стоит на месте. Твоими усилиями також! Я тобой доволен! Ты подбирай себе людей, подбирай. Раздавай задачи. Сам на себе все не тащи. Заведи трех вице-канцлеров по главным направлениям — выйдет тебе облегчение. Только никогда не своди к одной персоне контроль казначеев и фискалов.
— Почему, государь?
— Иначе без денег останемся, — усмехнулся я так нехорошо, что Перфильев сразу понимающе кивнул. Кто не знает, что главная беда Руси называется «Воруют!» И нет никакой разницы, кто у власти — голубая кровь или народные избранники.
— Все исполню, царь-батюшка!
— Главный вопрос на тебе сейчас — земельный! Надо остановить черный передел, нарезать наделы честно и без чересполосицы.
Канцлер и без меня это знал — столько раз обсуждали еще в Казани, потом в Нижнем. Все упиралось в отсутствие землемеров. Их нужно было тысячи. И без них никакой земельный реестр не сделаешь.
— Надобно нам своих людей скомандировать в губернские города, — перевел разговор на менее болезненный вопрос канцлер. — Господин Радищев подобрал несколько персон. Уверяет, что справятся и не предадут.
Понятно. Вот и пригодились братья-масоны. Пошла писать губерния.
— После церемонии пусть ко мне подойдут. Давай остальное твое хозяйство посмотрим.
Мне устроили экскурсию по второму этажу. Ну что сказать? Бюрократия — она и есть бюрократия. Не успели люди устроиться в больших просторных комнатах, как столы завалены стопками бумаг, шкафы забиты папками, чернила подвозят бочками, гусиные перья — мешками, а бумагу — возами. Изобрести им что ли печатную машинку? Не такой уж и сложный вопрос, между нами говоря. Можно еще и скрепки со степлером. Нет, с машинкой я, наверное, дал маху, а вот канцелярская мелочевка — точно не бином Ньютона.
Ну хотя бы все тут светло, просторно. Пойдет работа.
— Письмоводство замучило, — вздохнул канцлер.
— Что ж с этим поделать? Привыкай. Что у тебя с секретной частью?
Перфильев меня не понял. Пришлось ему объяснить концепцию делопроизводства высшего государственного уровня. Про то, что такое грифы «Совершенно секретно», «Только для личного ознакомления», ДСП и прочая, и прочая. Про систему допусков и про хранение подобных бумаг.
Канцлер бледнел и крякал от перспектив погрязнуть в бюрократической рутине.
— Ты пойми, дурья твоя голова, без этого никак! Кругом одни шпионы! Не только внутренние, петербургские, но и иностранные. И последних, уверен, с каждым месяцем будет все больше и больше. Троекратно больше, если не десятикратно!
«Нужно Новикову заказать плакат „Враг не дремлет!“ да развесить его в важных кабинетах», — мелькнула у меня дельная мысль.
— Думаешь, у тебя тут, — продолжил я накачку, указывая на заваленные бумагами столы, — мало секретов? Заказы на оружейные новации есть? — канцлер кивнул. — Заказы на новую униформу для егерей есть? Отчеты о поставках драгоценных металлов? Списки на выселение и лишение домов аль имений? Представляешь, сколько золота готовы иные отвалить, чтобы узнать свою судьбу? Сколько желающих заработать на торговле государственными секретами?
— А Хлопушка с Шешковским на что⁈ — вскинулся поникший было Перфильев.
— Тайники сами по себе, но и ты не плошай. Объединяй усилия. Вам каждому по отдельности никак нельзя. Кстати, допускаю, что не все документы им стоит показывать. Тут уж тебе решать…
— Ооооо! — застонал канцлер.
— А что ты думал? У тебя в здании проходной двор. Пропускной режим… эээ… охрана нужна и вход-выход по особому разрешению. А так — заходи, кому охота, и пропала важная бумажка.
— Шли по шерсть, а вернулись щипаны! — выдавил из себя канцлер, осознав разумность и правильность моих упреков.
— Не боги горшки обжигают, — парировал я в его стиле.
— Пора, Ваше Величество! Люди собрались, — доложил Никитин, спасая Перфильева от очередного царского «урока».
Мы поднялись на третий этаж, в большой зал с фальш-колоннами с затейливыми капителями и декоративными картушами под потолком. Раньше здесь проводились заседания Опекунского совета Воспитательного Дома и иные торжественные мероприятия. Но сегодня все иначе, о чем свидетельствовали установленные красные флаги и вышитые эмблемы с серпом и молотом. Меня ждали все те, кто решил променять свою дворянскую косицу и гонор на кусок хлеба и возможные перспективы.
Народу набилось изрядно. Аристократы в потертых, но все еще сохранивших фасон мундирах или штатских сюртуках, женщины в темных, скромных платьях. Лица бледные, настороженные, кто-то откровенно напуган, кто-то пытается сохранить маску надменного спокойствия, но дрожащие руки или бегающие глаза выдают их истинное состояние. Здесь были и те, кто жил в Нижнем, и те, кого выловили уже в Москве, и те, кто пришел сам, осознав, что старый мир рухнул окончательно. Рядом с ними, но все же немного особняком, стояли чиновники — те, кто успел переметнуться из старого аппарата, и те, кого уже набрал мой неутомимый канцлер Перфильев. Среди них я различал и своих масонов — Новикова, Челищева, и, конечно, Радищева, который как раз сейчас готовился выйти к кафедре. В их глазах читалось иное — не страх, но азарт, предвкушение великих перемен, осознание своей причастности к строительству нового мира. Или, как они бы сказали, к возведению нового Храма.
В зале стоял гул — приглушенный, нервный. Люди перешептывались, косились друг на друга. Атмосфера была тяжелой, наэлектризованной. Сегодняшний день должен был стать водоразделом. Формальным актом, закрепляющим новую реальность. Реальность, где больше не было места их прежним привилегиям, их беззаботной жизни за счет чужого труда. Но и не было места поголовной резне, которую они так боялись, а многие заслужили.
Я поправил перевязь с саблей, кивнул «президиуму».
Радищев взошел на кафедру. Худощавый, с горящими глазами, он обвел зал взглядом и начал говорить. Голос его, поначалу тихий, креп и набирал силу, заполняя пространство. Я слушал вполуха, зная примерно, о чем пойдет речь. Александр Николаевич был умен, красноречив и искренне верил в те идеалы, что