Пока все были отвлечены раскланивающимися актерами и особенно актрисами, я подозвал начальника моей личной охраны Никитина.
— Афанасий, возьми-ка ты этих людей, — я кивнул на сцену, — под свое крыло. Я хочу, чтобы они знали тебя как своего непосредственного начальника. Строгого и заботливого. Денег на их содержание я выделю.
— Господь с тобой, царь-батюшка! — воскликнул Никитин. — Я же ничего в этих пьесках не понимаю. Зачем мне это?
Я ухмыльнулся.
— Ну, пьесками тебе заниматься не придется. Найдутся другие. А вот людей этих ты должен хорошенько узнать, понять и использовать. Ты ведь сам жаловался, что для моей охраны одних только мордоворотов недостаточно и что предупреждение покушений лучше, чем их отражение. А полагаться только на Хлопушу с Шешковским не дело. Вдруг недоглядят. А эти актеры могут стать твоими собственными ушами и глазами там, где казачки бессильны. Ты только приручи их. Они сейчас напуганы и неприкаянны. Самое подходящее состояние.
Никитин по-новому взглянул на труппу, и я понял, что идея ему понравилась. Пора была создавать личную секретную службу, параллельную ведомству Хлопуши. Негоже, когда информация ко мне поступает только из одного источника. Впрочем, тайный орден тоже можно рассматривать как спецслужбу. Так что источников у меня в идеале будет три.
Театральная труппа с благодарностью приняла покровительство Никитина. На сборы и переезд в Москву он им предоставил неделю и пяток казаков для охраны и сопровождения обоза с реквизитом и вещами труппы.
Само имение я забрал в казну, о чем окружающим крестьянам было объявлено. Судя по всему, это их даже не огорчило. Я же задумал разместить здесь ещё один детский дом-интернат. Для этих целей здание подходило идеально. Новиков, в чьем ведении были все беспризорники, со мной согласился и развил бурную деятельность. Усадьбе и пристройкам была проведена ревизия. Неразбежавшейся прислуге было предложено оставаться на месте за зарплату и содержание. С чем все охотно согласились.
— Сотню воспитанников здесь точно разместить можно, — сделал вывод Новиков.
Последнюю ночевку перед въездом в Москву мы сделали в подмосковной усадьбе Разумовских в Горенках. Там меня уже ждали накрытый стол, натопленная баня и сам Мясников собственной персоной.
Когда уселись за стол, по правую руку сели мои служивые соратники — Подуров, Мясников, Овчинников, Крылов, Никитин. А по левую — статские: Соколов-Хлопуша, Шешковский, Новиков, Радищев, Челищев.
Под легкую выпивку из закромов графа Алексея Разумовского и богатую закуску генерал Мясников и начал рассказ о том, как именно была захвачена Москва.
— Взяли-то мы город махом. Ночью с четырнадцатого на пятнадцатое мая. Для того вперед были посланы команды охотников, что ночью стражу повязали да рогатки на валу отодвинули. А более никаких препятствий не было до самого Кремля. Там-то хоть ворота и заперты были, но толку-то! Со стороны реки стена разобрана напрочь. Так что мы по склону вверх внутрь и заехали.
Я сначала удивился, а потом напряг память и припомнил, что стену разбирали для начала реализации баженовского плана перестройки Кремля. Так это, значит, прямо сейчас происходит. Целы ли ещё приказные палаты и дворец Годунова или снесены уже?
Тем временем генерал продолжал рассказ:
— Серьезное сопротивление оказали только при захвате здания кригскомиссариата. Там очень деятельный комендант оказался и солдатики не гарнизонные, а из тех линейных частей, что к Орлову не успели. Но мы быстро из Кремля пушки прикатили, хоть и старинные, да годные. И раздолбали всю их оборону картечью. Коменданта казачки в горячке порубили, — Мясников развел руками, как бы извиняясь. — С нашей стороны потерь было в двенадцать человек. С их стороны полсотни, но то больше уже опосля того, как здание захватили и накоротке резаться стали.
— Сколько всего пленных и куда их определили? — спросил я.
— Солдатиков похватали человек триста, но сколько их всего по квартирам затаилось, не знаем пока. Офицеров же и прочих дворян обоего пола, что бузили или убежать пытались, наберется под тысячу. Всех их в Лефортовский дворец заперли. Туда, где во время моровой язвы карантинные палаты были. Стережем крепко, как ты велел, но никого понапрасну не обижаем. Туда же заворачиваем и всех дворян, что в Москву все эти дни въезжали. Кордоны-то мы сразу расставили, да в две нитки. Окромя того, похватали немало разбойного народу, что, пользуясь оказией, грабежами да душегубством занялись. Тех мы в подвалы кригскоммисариата засадили.
Я покивал. Фактически, захват Москвы случился в стиле лихого наскока казаков Гришки Отрепьева.
— Среди обывателей московских смертных случаев много было?
— От наших рук с пяток самых непонятливых пулю или саблю выпросили. А вот разбойнички подушегубствовали изрядно. Я, каюсь, не сразу стал порядок наводить. Пока кордоны наладил, да неприятность эта с Павлом, — Мясников поморщился и продолжил. — Так что дня два три в городе буза была с убийствами да поджогами. Я, конечно, это дело в итоге пресек. Всех, кого мог, похватал, но покойников уже не поднимешь. Я даже списочек составил. Поминальные службы заказывать буду.
Я требовательно протянул руку:
— Дай. Весь этот грех на мне. Я в ответе.
Сотрапезники с уважением посмотрели на меня и проводили взглядом листок бумаги, который я упрятал в карман.
— Ну и как же так получилось, что вы Павла-то застрелили? — задал я наконец главный вопрос вечера.
Мясников тяжело вздохнул и ответил:
— Ну откуда нам было знать, что он вообще в Москве. Я думал, что он в Питере под юбкой у мамки. А он тут оказался. Да не в кремлевском дворце, там бы мы его сразу нашли, а в доме князя Голицына, что на Волхонке. Там же, как потом выяснилось, спрятался и обер-полицмейстер Москвы полковник Архаров. За день часть его людишек к нему стеклись. А на ночь глядя они и решили из города вырваться. Через Дорогомиловский мост перебрались на правый берег, да не на заставу пошли, ту, что на Можайск ведет, а вниз по течению, к тому месту, где Камер-Коллежский вал в реку упирается. Это напротив Новодевичьего монастыря. Там вал рекой размыт и по кромке может даже телега проехать. А у них с собой возок был, в котором жинка Павла ехала.
Я покачал головой. Ещё и «невестка» нарисовалась. Надеюсь, хоть её не укокошили. Мясников, хлебнув из бокала, продолжил:
— Вырвались-то они удачно. Архаровцы хорошо знают город и окрестности. Но с каретой им по оврагам да буеракам было не проехать, и пришлось на можайскую дорогу выворачивать. Про вторую линию кордонов они не знали, и у села Сетунь беглецы и нарвались на эскадрон Гурьевского полка, что под рукой Речкина Степан Леонтьевича ходит. Те, конечно, остановили беглецов, потребовали сложить оружие и сдаться. Тут Павел Петрович стал требовать, чтобы его пропустили, да ещё и вашим именем. Бумагу какую-то показывал. Казаки, было дело, смутились, но хорунжий все едино потребовал задержаться в селе до моего личного разрешения. Тут-то со стороны архаровцев кто-то и выстрелил. Хорунжего убило наповал. А поскольку все были на взводе, то тут же началась стрельба. Когда все кончилось, Павел лежал уже мертвый. Пуля вошла в висок. Вот так все было.
Помолчали. Я налил бокал красного вина и поднял его:
— За упокой души Павла Петровича и всех, кто на той дороге полег и наших и не наших.
Не чокаясь, выпили. Я поставил хрустальный бокал на стол. И спросил Мясникова:
— Что дальше было?
— Дальше. Тело Павла Петровича отвезли в Архангельский собор. Монахи его и в крипте пока хранят. Льдом присыпанного. Я распорядился ждать твоего, государь, приезда. Великую княгиню определил обратно в дом князя Голицына. И охрану там поставил. Вот, в общем-то, и все.
Я кивнул, соглашаясь с правильностью решения. А Мясников поднялся из-за стола и склонился в пояс.
— Прости меня, государь, что так вышло. Надо было мне не с кригскоммисариатом развлекаться, а сразу допросы чинить всем важным персона, что поутру похватали. Тогда про Великого Князя я бы узнал своевременно и, конечно, меры бы принял. А так. Сглупил. Виноват.
Я поднялся из-за стола и заставил распрямиться генерала. Потом похлопал его по плечу и сказал:
— Виноват, это точно. И прилюдно карать тебя, конечно, буду. Но сразу знай, что ты мне дорог и от дела я тебя не отставлю. В худшем случае поедешь за Урал Шигаеву помогать. Но завтра спектакль сыграть надо будет обязательно. Все ли готово?
Мясников опять поклонился, но уже коротко. И заверил:
— Все готово, государь. Москва ждет тебя.
После бани уставший я уже хотел завалиться в кровать, но взгляд зацепился за строгий лик Иисуса на иконе в углу опочивальни. Сон как-то сразу отступил перед мыслью о тяжести деяний что творятся сейчас моим именем. Я поколебался, но нашел поминальный листок с именами умерших. Перекрестился и начал:
— Помяни, Господи, новопреставленных рабов Твоих Ивана, Никифора, Екатерину…
Я по требованию канона говорил только имена, но в списке были указаны и фамилии, и чины, и даже обстоятельства смерти. И на одной из строчек я просто окаменел. Там было аккуратно выведено:
«Пушкин Лев Александрович подполк. арт., супруга Ольга Васильевна, дети Анна, Василий и Сергей. Угорели при пожаре».
Листок выпал из моих рук. В голове звенела невыносимая мысль:
«Сергей Львович Пушкин…»
Я уставился на огонек лампады, и суровый лик Спасителя за ним.
«Господи! Я убил отца Александра Сергеевича Пушкина. Солнце русской поэзии больше никогда не взойдет».
Генерал-аншеф Василий Иванович Суворов прошел створ Невских ворот Петропавловской крепости и остановился, глубоко вдыхая свежий речной воздух. Возле сердца что-то кололо, давило и не давало вздохнуть полной грудью.
«Стар я уже для всего этого, — подумал он. — Буду просить у матушки императрицы отставки», — решил он и направился к баркасу, ожидавшему его у причала. Адъютант помог погрузиться на борт суденышка, и солдатики по команде унтер-офицера опустили весла в воду. Пока баркас преодолевал расстояние до дворцовой пристани, генерал ворочал в голове глыбы тяжелых мыслей.