— О, Васа? Значит, принцу повезло, правда? Спасибо, Зильфея, и да, конечно же, налей нам вина. Только я выпью чуть позже — сначала мне надо умыться и переодеться. Я должен принять вас по всей форме, — промолвил он, поворачиваясь к Сиристроу. — Ваше прибытие имеет огромное значение для всех нас — для всей страны на самом деле. Я уже отправил в Кебин посыльного с известием. Вы позволите мне ненадолго покинуть вас? Как видите, — он развел руками, — сейчас я выгляжу совершенно неподобающим образом, но моя жена составит вам общество, пока я не вернусь. Она придет с минуты на минуту. А между тем, я надеюсь, вы отдадите должное вину. Это одно из лучших наших вин, хотя в вашей стране, вероятно, есть гораздо изысканнее. Его изготавливают в Йельде, на юге.
Губернатор удалился, а Зильфея принялась выметать золу из очага и подкладывать поленья в огонь. Сиристроу стоял в солнечных лучах, все еще чувствуя терпкий травяной аромат планеллы, источаемый гирляндой. Откуда-то издалека донесся крик неизвестной птицы, очень необычный: две протяжные мелодичные ноты, а потом короткая переливчатая трель. Вино и впрямь оказалось на удивление хорошим, не хуже закалонских: вне сомнения, король Луин останется доволен любым торговым соглашением, предусматривающим среди всего прочего поставки здешнего вина в Закалон. Нужно держать это в уме. Сиристроу быстро поднял глаза, когда в комнату вошла другая молодая особа.
Невзирая на пожилой возраст, Сиристроу по-прежнему знал толк в женщинах, и эта сразу всецело завладела его вниманием. В первый миг он отметил лишь поразительную грациозность движений: плавную, почти торжественную поступь, свидетельствовавшую о спокойствии и самообладании. Потом, когда женщина подошла ближе, он увидел, что она настоящая красавица, хотя уже и не в расцвете юности, с огромными темными глазами и тяжелой черной косой, перекинутой на грудь. Во весь перед прямого темно-красного платья, от плеч до щиколоток, серебром и золотом была вышита фигура вздыбленного медведя на фоне живописного пейзажа с рекой и деревьями, выполненного с чрезвычайным тщанием. Рисунок был почти по-дикарски груб и примитивен, но расцветка и качество шитья поражали настолько, что Сиристроу, как говорится, чуть не забыл о мече ради ножен. Изделия такого рода, подумал советник, будут пользоваться огромным спросом в Закалоне. Однако как здесь принято держаться с женщинами высокого звания? Видимо, совершенно непринужденно, раз губернатор позволил своей супруге остаться с ним наедине, а значит, несомненно, предполагал, что между ними завяжется беседа. Ну что ж, он совсем не против. В конце концов, возможно, он недооценивал эту страну, хотя по первому впечатлению от Зерая встретить здесь особу образованную и культурную было бы странно.
Хозяйка дома с достоинством и изяществом приветствовала его на бекланском, но не вполне уверенном, и Сиристроу заключил, что для нее, как и для слуги-великана, этот язык не родной. Из окна, подле которого они стояли, были видны недостроенные товарные склады и пристань на берегу бурной реки. Женщина с улыбкой спросила, не страшно ли было переправляться, и Сиристроу ответил, что очень даже страшно.
— Я отчаянная трусиха, — промолвила она, наливая вина себе и подливая ему. — Ни за что не соглашусь переправиться через реку, сколько бы здесь ни жила.
— Мне известно, что ваш город называется Зераем, — сказал Сиристроу. — А селение на другом берегу имеет название или совсем недавно возникло и еще не поименовано?
— Это еще и не селение в полном смысле слова, как вы видели, — ответила женщина, отбрасывая длинную косу за спину. — Не знаю, как там его называют дильгайцы, — не удивлюсь, если что-нибудь вроде Туда-Сюда. Но мы называем его Бель-ка-Тразет.
— Благозвучное название. Оно имеет смысл?
— Это имя человека, замыслившего навести здесь паромную переправу и придумавшего, как это сделать. Но он умер, так и не увидев своего замысла осуществленным.
— Очень жаль. Пью за него.
— Я тоже. — Она дотронулась своей чашей до чаши Сиристроу, и те легонько звякнули при соприкосновении.
— Скажите, пожалуйста… — медленно проговорил советник, с трудом подбирая слова, — как вы понимаете, я ничего не знаю о вашей стране и должен узнать по возможности больше… какую роль здесь играют женщины в… э-э… в жизни… то есть общественной жизни? Могут ли они владеть землей, покупать и продавать, обращаться в суд и тому подобное — или же они ведут уединенное существование?
— Нет, ничем подобным они не занимаются, — ответила хозяйка дома с нескрываемым изумлением. — А в вашей стране занимаются?
— Да, подобные вещи женщине вполне по силам — скажем, состоятельной вдове, желающей следовать своим правам и самостоятельно вести свои дела.
— Никогда в жизни о таком не слышала.
— Но вы… прошу прощения… ваши манеры наводят меня на мысль, что представительницы вашего пола здесь пользуются большой свободой.
Она рассмеялась, явно довольная:
— Не судите по мне, когда доберетесь до Беклы, иначе чей-нибудь муж вас зарежет. Я немного не такая, как все, — долго объяснять почему. Некогда я была жрицей, но, помимо всего прочего, моя жизнь… ну очень отличалась от жизни большинства женщин. Опять-таки Зерай все еще остается удаленной полуцивилизованной провинцией, и мой муж умеет договариваться почти со всеми мужчинами и женщинами, особенно когда речь идет о помощи детям. Я свободно веду дела от его имени, и люди не возражают — отчасти потому, что я жена губернатора, а отчасти потому, что нам требуется каждая голова и каждая пара рук, что у нас есть.
Может, в прошлом она была кем-нибудь вроде храмовой проститутки, подумал Сиристроу. Хотя не похоже. В ней ощущалась утонченность и чувствительность, несвойственные такого рода женщинам.
— Жрицей? — переспросил он. — Бога, которому поклоняются в вашей стране?
— Владыки Шардика. В известном смысле я по-прежнему остаюсь его жрицей — его слугой, во всяком случае. Девушка, которую вы видели здесь пару минут назад, Зильфея, тоже была в прошлом жрицей владыки Шардика. Она была тяжело ранена при выполнении своих священных обязанностей — вот так и стала такой, какая есть сейчас, бедняжка. Зильфея пришла сюда из Беклы. С нами она чувствует себя спокойнее и счастливее.
— Понимаю. Но Шардик — я уже второй раз сегодня слышу это имя. «Шардик отдал свою жизнь за детей, Шардик спас их». — У Сиристроу была великолепная фонетическая память.
Женщина изумленно хлопнула в ладоши:
— Да вы же сейчас по-дильгайски говорите! Где вы это слышали?
— Перевозчики на плоту пели сегодня утром.
— Дильгайцы? Неужели?
— Да. Но кто такой Шардик?
Она отступила на пару шагов назад и широко развела руки в стороны:
— Вот он, Шардик.
Сиристроу, слегка сбитый с толку, присмотрелся к платью. Да, вышивка поистине необычная. Громадный красноглазый медведь, весь словно бы в языках пламени, стоит с оскаленной пастью перед мужчиной с натянутым луком, а позади и чуть в стороне, на лесистом речном берегу, жмутся друг к другу оборванные дети. Понятно, что здесь изображалась какая-то драматичная сцена, но смысл ее оставался смутным. Поклонение зверю? Или человеческое жертвоприношение? Сиристроу боялся, что попал в затруднительное положение, а он еще недостаточно хорошо владеет бекланским. Нельзя каким-нибудь неосторожным словом оскорбить чувства этой жизнерадостной женщины, явно имеющей большое влияние на мужа.
— Надеюсь, мне представится возможность узнать о нем побольше, — наконец промолвил он. — Прекрасное платье — и великолепная вышивка. Оно изготовлено в Бекле или где-нибудь поближе?
Женщина снова рассмеялась:
— О, гораздо ближе. Ткань доставили из Йельды, но я и мои служанки расшили платье здесь, в этом самом доме. У нас ушло на это полгода.
— Превосходная работа, просто превосходная. Это… э-э… священное одеяние?
— Нет, не священное, но я держу его для… ну, для разных важных случаев. Вот для вас надела, как видите.
— Вы оказали мне честь — и платье под стать своей хозяйке. Если я правильно выразил свою мысль на языке, который изучаю всего два месяца! — Сиристроу получал огромное удовольствие от беседы.
Женщина ответила лишь взглядом, острым, ясным и веселым, как у грача, и Сиристроу ощутил легкий укол сожаления: повреждена у него рука или нет, все равно губернатор гораздо моложе.
— Как вы полагаете, подобного рода платья — не столь прекрасные, как ваше, но похожие — можно будет поставлять на рынки моей страны?
Теперь она поддразнивала Сиристроу, потирая руки и подобострастно кланяясь, как какой-нибудь елейный старый купец, старающийся угодить богатому покупателю.
— Разумеется, господин хороший, вне всякого сомнения. Будем счастливы. Сколько штук изволите? — Потом приняла серьезный вид. — Вам нужно обсудить это с моим мужем. Вы убедитесь, что он знает все о любых товарах, которые изготавливают или продают повсюду от Икета до Ортельги. Он просто влюблен в торговлю, страстно в нее верит, называет ее кровью, что обращается в теле мира, и придумывает для нее много разных других восторженных сравнений и уподоблений, особенно когда пьет йельдашейское вино. Позвольте, я вам еще налью. — И она снова взяла серебряный кувшин. — Как называется ваша страна?
— Закалон. Там очень красиво — большие города, утопающие в зелени и цветах. Надеюсь, вы как-нибудь посетите нас, если только преодолеете свое нежелание переправляться через реку.
— Возможно. В жизни я мало путешествовала. Даже в Бекле не бывала ни разу, не говоря уже об Икет-Йельдашее.
— Тем больше причин стать первой женщиной, посетившей Закалон. Приезжайте, возбудите зависть в наших дамах. Коли вы любите пышные торжества, вам следует прибыть к великому… э-э… празднику летнего солнцестояния, если так правильно сказать.
— Да, правильно. Вы настоящий молодец! Ну что ж, может быть, вполне может быть… А скажите, господин…
— Сиристроу… сайет. — Он улыбнулся, только сейчас вспомнив слово «сайет».