Пол был усыпан смесью песка и опилок, поэтому ноги ступали по нему совершенно бесшумно. Пространство в середине зала, перед решеткой, тоже огородили веревками и поставили там большую угольную жаровню, чтобы хоть немного рассеять туман и нагреть воздух. Легкий едкий дым от нее плыл то в одну, то в другую сторону; люди кашляли, и груда углей неровно мерцала, ярко вспыхивая там и сям от дуновений сквозняка. Рядом с жаровней стояла широкая, грубо сколоченная лавка; на нее трое солдат, которым предстояло привести приговор в исполнение, сложили необходимые для казни принадлежности: длинный двуручный меч, мешок отрубей, чтоб засыпать лужу крови, и три аккуратно свернутых плаща, чтоб накрыть голову и тело сразу после удара палача.
На полу в центре пустого пространства лежал большой бронзовый диск, и на нем король-жрец встал лицом к лавке и троим солдатам, а женщины выстроились по обе стороны от него. Кельдерек крепко стиснул вдруг застучавшие зубы, поднял голову и обнаружил, что смотрит прямо в глаза Шардику.
Бесплотным казался медведь в дымном, туманном сумраке, жутким и призрачным, словно джинн, поднявшийся из огня и нависший над ним зловещей темной тенью. Он стоял на дыбах у самой решетки, положив передние лапы на одну из железных поперечин, и пристально смотрел вниз. В мареве и дыме от жаровни очертания исполинской фигуры дрожали и расплывались, и на несколько мгновений Кельдерек впал в подобное сну состояние, порой возникающее при горячке, когда искажается восприятие размеров и расстояний, так что черная муха на освещенном подоконнике кажется силуэтом здания на горизонте, а шум отдаленного бурного потока принимается за шорох стенных драпировок или оконных занавесей. Далеко вдали Шардик, одновременно медведь и могучая гора, наклонял божественную голову, чтобы разглядеть своего жреца, крошечную точку на равнине внизу. В этих далеких огромных глазах Кельдерек — и похоже, только он один, ибо никто больше не шелохнулся и не заговорил, — увидел тревогу, угрозу, мрачное предвестие неотвратимой беды, подобное глухому гулу просыпающегося вулкана. И жалость увидел — как если бы не Эллероту, но самому Кельдереку предстояло сейчас встать на колени у лавки, а Шардик был его суровым судьей и палачом.
— Возьми мою жизнь, владыка Шардик, — вслух произнес он и очнулся от звука собственного голоса.
Женщины, стоявшие по бокам от него, разом повернули к нему голову, иллюзия растаяла, расстояние сократилось до нескольких шагов, а медведь, в два с половиной раза превосходящий ростом Кельдерека, тяжело опустился на все четыре лапы и вновь принялся беспокойно бродить взад-вперед вдоль решетки. Кельдерек видел кровящий струп на чуть поджившей ране от копья и слышал шорох сухой соломы, загребаемой громадными лапами.
«Ему нехорошо», — подумал он и, забыв обо всем остальном, хотел уже шагнуть вперед, но Шельдра положила ладонь ему на руку и показала глазами на арочный проем в стене справа.
Под негромкие, мерные удары барабана, бесшумно ступая по песку и опилкам, в зал входили две колонны ортельгийских солдат. Между ними шел Эллерот, бан Саркида. Напряженное лицо его покрывала смертельная бледность, на лбу блестела испарина, под глазами лежали тени от недосыпа, но шагал он твердо и, оглядывая зал, умудрялся сохранять вид отстраненный и снисходительный. Шардик заходил взад-вперед быстрее, в яростном возбуждении, не заметить которого не мог никто из присутствующих; но Эллерот даже глазом не повел в сторону клетки, с нарочитым вниманием рассматривая плотную толпу зрителей слева от себя. «Он заранее продумал, как следует держаться, чтобы сохранить достоинство, и исполнен решимости сыграть свою роль до конца», — понял Кельдерек. А потом вспомнил, как однажды сам, уверенный в неминуемой смерти, лежал на земле в ожидании, когда леопард прыгнет на него с откоса. «Эллероту сейчас настолько страшно, что восприятие его затуманено, — подумал Кельдерек. — Но он знал, что так будет, и мысленно отрепетировал свое поведение в последние минуты жизни». Кельдерек напомнил себе о чудовищном злодеянии, замышленном саркидским баном, и попытался вызвать в своем сердце гнев и ненависть, какие кипели в нем в ночь Праздника огня, но почувствовал лишь нарастающий страх, вызванный смутным впечатлением, будто некая шаткая башня, сложенная из лжи и зла, вот-вот накренится и рухнет на него. Он закрыл глаза, но тотчас покачнулся и быстро открыл их. Барабанный бой прекратился, солдаты расступились, и Эллерот шагнул вперед.
Одет он был просто, но изысканно, в традиционном стиле саркидских аристократов — примерно так, подумал Кельдерек, он оделся бы для званого ужина со своими арендаторами или веселой пирушки с друзьями. Новый, с иголочки, желто-белый вельтрон, расшитый шелком. Вставные клинья бриджей украшены затейливым геометрическим узором, вытканным серебряной нитью (месяц работы для двух мастериц). Длинная булавка на плече, тоже серебряная и совсем простая, — такую может позволить себе любой человек со средствами. Кельдерек задался вопросом: не подарок ли это на память от какого-нибудь боевого товарища — Молло, к примеру? На Эллероте не было ни драгоценностей, ни нашейной цепи, ни браслета, ни колец, но сейчас, выступив вперед, он достал из рукава золотую подвеску на цепочке и надел на шею. Разглядев подвеску, зрители возмущенно загудели: она представляла собой фигуру лежащего оленя — эмблему Сантиль-ке-Эркетлиса и его подданных.
Эллерот подошел к лавке и несколько мгновений неподвижно смотрел на разложенные там предметы. Стоявшие близко к нему увидели, как он невольно содрогнулся, но усилием воли овладел собой. Потом Эллерот наклонился и попробовал пальцем лезвие меча. Выпрямившись, он встретился взглядом с палачом, натянуто улыбнулся и впервые за все время заговорил:
— Несомненно, ты умеешь обращаться с этой штуковиной, иначе не стоял бы здесь. Я постараюсь облегчить тебе дело и надеюсь, ты окажешь мне такую же любезность.
Парень неловко кивнул, не зная, следует ли отвечать. Но когда Эллерот вручил ему кожаный мешочек, негромко промолвив «это тебе за работу», он заглянул в него, изумленно охнул и принялся сбивчиво благодарить «господина хорошего» в избитых и неуместных выражениях, производивших, с учетом обстоятельств, постыдное и одновременно до дрожи жуткое впечатление. Эллерот жестом остановил солдата, подступил к Кельдереку и чуть наклонил голову в слабом подобии официального приветствия.
Кельдерек еще накануне предупредил губернатора, что перед казнью глашатай должен будет подробно описать преступление, совершенное Эллеротом и Молло, а в заключение провозгласить смертный приговор. Теперь в зале установилась тишина, в которой слышался лишь голос глашатая, хриплое порыкивание медведя и шорох соломы от резких, судорожных движений косматых лап. «Его все еще лихорадит, — подумал Кельдерек. — Присутствие посторонних, да еще в таком количестве, растревожило Шардика, и это замедлит его выздоровление». Поднимая глаза, он всякий раз встречался с холодным, презрительным взглядом приговоренного, чье лицо было наполовину освещено огнем жаровни. Напускным было ледяное безразличие Эллерота или подлинным — Кельдерек в любом случае не мог выдержать этого пристального взгляда долее нескольких секунд и в конце концов потупил голову, изображая задумчивость, пока глашатай перечислял обстоятельства поджога, покушения на Шардика и гибели Молло от рук охваченного яростью короля-жреца. Повсюду вокруг ему мерещились зловещие шепоты, прерывистые и бесплотные, как студеный сквозняк из галереи и бледные клочья тумана, паутиной липнущие к стенам.
Наконец глашатай умолк, и воцарилась тишина. Шельдра тронула Кельдерека за руку, и он, встрепенувшись, обратился к Эллероту на нечистом бекланском с заранее приготовленной речью:
— Эллерот, бывший бан Саркида, вы выслушали все обстоятельства своего преступления и вынесенный приговор, который сейчас будет исполнен. Приговор вам мы назначили милосердный, как приличествует могуществу Беклы и божественному величию владыки Шардика. В дальнейшее подтверждение нашего милосердия и неуязвимой силы владыки Шардика, которому не страшны никакие враги, я предоставляю вам право последнего слова, коли вам угодно таковым воспользоваться. После чего мы желаем вам мужественной, достойной и безболезненной смерти, призывая всех в свидетели, что жестокость чужда нашему правосудию.
Эллерот молчал так долго, что Кельдерек не выдержал и поднял глаза — для того лишь, чтобы опять встретить холодный презрительный взгляд и догадаться, что приговоренный ждал возможности еще раз в упор посмотреть на него. Однако он по-прежнему не испытывал ни малейшего гнева, когда снова потупил взор, а Эллерот заговорил.
Первые слова смертник произнес высоким прерывистым голосом, слегка задыхаясь, но быстро совладал с волнением и продолжил напряженным, но более твердым тоном, звучавшим все увереннее с каждой секундой:
— Бекланцы, делегаты от провинций и ортельгийцы! Всех вас, собравшихся сегодня здесь, в северном холоде и тумане, чтобы увидеть мою смерть, я благодарю за согласие выслушать меня. Однако, когда с вами говорит покойник, не пытайтесь услышать ничего сверх простых и внятных слов.
В этот момент Шардик опять подошел к решетке и вскинулся на задние лапы прямо за Эллеротом, пристально глядя в зал. Огонь жаровни отбрасывал на косматую шкуру янтарные отблески, и казалось, будто Эллерот стоит на фоне громадного, тускло освещенного дверного проема в форме медведя. Несколько солдат испуганно оглянулись, и офицер негромко призвал их к порядку, но Эллерот не обратил внимания ни на них, ни на зверя.
— Я знаю, что многие из собравшихся здесь без колебаний признались бы в дружбе со мной, если бы не понимали, что этим мне не помочь. Но боюсь, многим из вас горько, а иным даже стыдно видеть меня, саркидского бана, приведенного на казнь как преступника и заговорщика. Вам я скажу: то, что кажется вам позорной смертью, я таковой не считаю. Ни Молло, уже принявший смерть, ни я, которому предстоит умереть, не нарушили ни одной клятвы, данной нашим врагам. Мы не солгали ни словом и не совершили измены. Убитый мной человек был солдатом, вооруженным и при исполнении служебных обязанностей. Худшее, что можно вменить нам в вину, — это нападение на бедную девушку, находившуюся здесь, о чьем тяжелом ранении я искренне сожалею, хотя и не моя рука нанесла удар. Но я должен сказать всем вам ясно и четко, что действия, предпринятые мной и Молло, были военными действиями против мятежников и разбойников: против жесткого, варварского, суеверного культа, во имя которого творились и творятся бесчисленные преступления.