Кельдерека мучил лютый голод, и позже утром, заметив вдали двух пастухов, устанавливающих переносные плетеные изгороди, он пробежал с тысячу шагов, чтобы попросить у них хоть что-нибудь, хоть корку хлеба, хоть кость поглодать. К его удивлению, они оказались простыми приветливыми парнями — явно прониклись сочувствием к голодному измученному путнику и выразили готовность помочь, когда он сказал, что во что бы то ни стало должен отослать сообщение в Беклу, а сам связан религиозной клятвой неотступно следовать за огромным зверем, которого они видят в отдалении. Воодушевленный доброжелательностью пастухов, он вдобавок рассказал и о событиях вчерашнего дня, а когда закончил, парни переглянулись с нескрываемым ужасом.
— Избоины! Господи помилуй! — пробормотал один из них.
Другой, положив на землю полкаравая и маленький круг сыра, попятился со словами:
— Вот еда! — а потом, как давешний мужик с копьем, взмолился: — Пощадите нас, господин… уйдите, бога ради!
После чего, не дожидаясь, когда уйдет Кельдерек, оба сами пустились наутек со всех ног, оставив свои подрезочные ножи и деревянные молотки валяться у плетеных изгородей.
Ночью Шардик повернул к какой-то деревушке, и Кельдерек прошел через нее, никого не встретив и не увидев на своем пути, точно бесплотное привидение или проклятый призрак из легенды, обреченный вечно странствовать по свету, незримый для смертных глаз. На окраине деревни Шардик задрал двух коз, но бедные животные даже заблеять толком не успели, и никто не поднял тревогу. Когда медведь насытился и похромал прочь, Кельдерек тоже поел, скорчившись в темноте, жадно разрывая теплое сырое мясо зубами и пальцами. Позже он заснул, слишком усталый, чтобы задаваться вопросом, не скроется ли Шардик ко времени, когда он проснется.
По пробуждении, еще не открыв глаза, Кельдерек услышал птичий щебет, и в первый момент знакомые звуки раннего утра показались совершенно естественными, но потом он с упавшим сердцем вспомнил, что он больше не простой ортельгийский охотник, а несчастный одинокий путник, лежащий на земле посреди Бекланской равнины. Но ведь на равнине почти нет деревьев, а значит, и птиц, если не считать сарычей да жаворонков. Еще мгновение спустя Кельдерек услышал поблизости мужские голоса и, не пошевелившись, приоткрыл глаза.
Он лежал у обочины проселочной тропы, которой Шардик следовал ночью. По валявшейся рядом козьей ноге, что Кельдерек оторвал от растерзанной тушки и взял с собой, ползали жирные мухи. Местность вокруг простиралась уже не степная, а лесистая, с разбросанными там и сям крохотными полями и фруктовыми садами. Впереди виднелись деревянные перила моста, перекинутого через какую-то речку, а на другом берегу темнел густой лес.
Шагах в двадцати от Кельдерека стояли четверо или пятеро мужчин и негромко переговаривались, хмуро поглядывая в его сторону. Один держал в руках дубинку, остальные — грубые мотыги, единственное орудие труда бедных крестьян-земледельцев. Вид у них был не только сердитый, но и несколько нерешительный, и Кельдерек, догадавшись, что это, не иначе, владелец коз со своими соседями, сообразил также, что сам он наверняка выглядит устрашающе: вооруженный, изможденный, оборванный и грязный, лицо и руки в засохшей крови, и здоровенный кусок сырого мяса рядом.
Он прыжком вскочил на ноги, и мужики испуганно попятились. Однако, пускай простые крестьяне и явно не из храбрецов, они все равно представляли серьезную опасность. После минутного колебания мужики двинулись к нему и остановились, только когда он выхватил из ножен меч Каваса, встал спиной к дереву и грозно обратился к ним на ортельгийском, нимало не заботясь, понимают его или нет, но смелея от звуков собственного голоса.
— А ну, опусти меч и пойдем с нами! — грубо велел один из мужчин.
— Я ортельгиец… из Беклы! — крикнул Кельдерек, тыча пальцем себе в грудь.
— Вор, вот ты кто! — сказал другой, постарше. — Ну а Бекла, она далеко, и помощи оттуда тебе ждать нечего, у них там полно своих неприятностей, судя по слухам. Ты совершил преступление, кто бы ты ни был. Так что пойдем с нами.
Кельдерек молчал, напряженно ожидая нападения, но крестьяне по-прежнему колебались, и чуть погодя он начал отступать, пятясь, по тропе. Мужики тронулись за ним, выкрикивая угрозы на местном диалекте, который он едва понимал. Кельдерек проорал ответную угрозу и, нащупав левой рукой ограду моста за собой, приготовился развернуться и задать стрекача, но тут вдруг один из крестьян с торжествующим смехом показал пальцем куда-то ему за спину. Быстро оглянувшись, он увидел еще двоих мужчин, приближавшихся к мосту с другой стороны. Да уж, похоже, охоту на похитителя коз развернули нешуточную.
Мост был невысокий, и Кельдерек уже собирался перемахнуть через перила (хотя толку-то что, просто охота продлилась бы дольше), когда внезапно все мужчины, и впереди и позади него, разом завопили и бросились кто куда. Подобно тому как ночная тьма, неотвратимая и неодолимая, кладет конец любому сражению, так же и Шардик положил конец этой драматической сцене, когда вышел из леса и остановился подле тропы, щурясь на солнце и неуклюже возя громадной лапой по раненой шее. Медленно, словно превозмогая боль, медведь подошел к кромке воды и стал пить всего в паре шагов от дальнего конца моста. Потом, с мутными глазами, сухим носом и торчащей шерстью, он тяжело прохромал обратно, в укромный сумрак дремучей чащи.
Однако Кельдерек по-прежнему неподвижно стоял на мосту, напрочь забыв о разозленных крестьянах, которые могли вернуться в любой момент. Еще до столкновения с ними, на четвертый день своего путешествия, он чувствовал полное изнеможение, причем не только телесное, но и душевное: совершенную неуверенность в будущем и отчаянное желание хоть немного передохнуть, какое испытывают солдаты проигрывающей битву, но еще не разгромленной армии, хотя и понимают, что любая передышка даст преимущество только врагу. Икру правой ноги у него свело болезненной судорогой, две из нанесенных Молло ран, в плече и бедре, мучительно пульсировали. Но гораздо тяжелее физической усталости и боли Кельдерека угнетало сознание, что он не выполнил задачу, которую себе поставил: поймать Шардика прежде, чем тот достигнет гор. Он ясно видел над деревьями ближние склоны, зеленые, коричневые и темно-лиловые в свете утреннего солнца. До них лиги две-три, не больше. Шардик наверняка уже тоже увидел горы и доберется до них к наступлению темноты. Теперь на охоту за старым медведем, хорошо изучившим людей и дошедшим до полного отчаяния за годы плена, придется потратить многие недели или даже месяцы. Ничего не попишешь: ортельгийцам предстоит приложить огромные усилия, чтобы исправить то, что не должно было произойти.
Сегодня утром он чудом избежал неминуемых побоев, а скорее всего, даже смерти, ибо вряд ли суровое правосудие крестьян пощадило бы ортельгийца. И кто теперь поверит, что он король Беклы? Вооруженный бродяга, вынужденный добывать пропитание попрошайничеством или грабежом, на каждом шагу рискует жизнью. Да и какой смысл сейчас продолжать преследование Шардика? До мощеной дороги не больше полудня пути — возможно, гораздо меньше. Настало время вернуться в Беклу, собрать своих подданных и составить план дальнейших действий. Поймали ли Эллерота? И какие известия пришли из армии в Тонильде?
Кельдерек двинулся на юг, решив какое-то время идти вдоль речки и повернуть на восток, только когда деревня останется далеко позади. Вскоре шаг его замедлился, стал менее решительным. Примерно через тысячу шагов он остановился, хмуря брови в напряженном раздумье. Теперь, когда он и впрямь покинул Шардика, ситуация начала представляться в ином, пугающем свете. Последствия возвращения в Беклу непредсказуемы. Его королевское звание и власть были неотделимы от Шардика. Если он доставил Шардика на поле битвы в Предгорье, то Шардик возвел его на престол Беклы и удерживал там. Более того, удача и сила ортельгийцев напрямую зависели от Шардика и от странной способности самого Кельдерека подходить к медведю и стоять перед ним, оставаясь целым и невредимым. Может ли он без опасения вернуться в Беклу с сообщением, что бросил раненого Шардика и теперь не знает, где тот, да и жив ли он вообще? В нынешней военной ситуации как это подействует на людей? И что они с ним сделают?
Через час Кельдерек вернулся обратно к мосту и пошел вверх по течению реки к северной окраине леса. Следов он нигде не обнаружил, а потому спрятался в зарослях и стал ждать. Только далеко за полдень Шардик вновь показался и продолжил свой медленный путь — теперь, вероятно, воодушевленный запахом гор, приносимым северо-западным ветром.
36. Шардик потерян
К полудню следующего дня Кельдерек был на грани полного истощения. Голод, смертельная усталость, недосыпание источили тело, как жук истачивает кровлю, ржавчина — железную цистерну или страх — сердце солдата: отнимая все больше и больше, оставляя все меньше и меньше прочности, чтобы противостоять действию земного притяжения, ненастья, опасности и страха. Когда же и как наступает предел? Возможно, какой-нибудь инженер, прибывший наконец с инспекцией, с удивлением обнаруживает, что может проткнуть пальцем исщербленные, бумажно тонкие листы железа. Возможно, злая шутка товарища или метательный снаряд противника, пролетевший совсем рядом, вдруг заставляет того, кто еще вчера был достойным солдатом, зарываться лицом в ладони, рыдая и лепеча, что малое дитя; точно так же гнилые обрешетины и стропила, изъеденные древоточцем, в конце концов превращаются в щепки и труху. Зачастую никаких событий, ускоряющих катастрофу, не происходит, и медленное разрушение — водяной цистерны в пустыне или морального духа удаленного малочисленного гарнизона — продолжается само собой до тех пор, пока не остается уже ничего подлежащего восстановлению. Короля Беклы больше не существовало, но ортельгийский охотник еще не понял этого.
Шардик достиг предгорий вскоре после рассвета. Местность здесь была дикая и пустынная, и чем дальше Кельдерек шел, тем труднопроходимее она становилась. Он поднимался все выше, пробираясь через густые заросли деревьев или между нагромождениями валунов, где часто видимость впереди ограничивалась двадцатью-тридцатью шагами. Иногда, движимый безотчетной уверенностью, что именно этим путем проследовал медведь, Кельдерек выходил на открытые участки склонов — для того лишь, чтобы спешно спрятаться в каком-нибудь ненадежном укрытии, когда Шардик, тяжело хромая, выбредал из леса позади него. И почти каждый раз в таких случаях он мог лишиться жизни. Однако в Шардике произошла перемена — перемена, которая с течением часов становилась все очевиднее для Кельдерека, к чьим страданиям прибавилось сначала чувство острой жалости, а потом и настоящий страх, что же будет дальше.