– Я поехал к ней как-то в субботу. Мы поговорили, потом я предложил ее вниманию несколько картинок, которые должны вызывать стресс: насекомые, змеи, пауки, привидения, ужасные лица. Отсутствие у нее реакции было скорее удивительным, тем более что, по ее воспоминаниям, она всегда испытывала глубокое отвращение к змеям. Тогда я решил расширить тестирование. Я привез ее к коллегам, в лабораторию экспериментальной психологии в Булонь-Бийанкур, они там располагают очень продвинутыми программами измерения эмоций.
Он раскрыл папку и показал полицейским фотографии. Кароль Муртье сидела посреди комнаты в большом кресле, напичканном электроникой, лицом к экрану и в наушниках. На краю левого подлокотника три разноцветные кнопки: красная, зеленая, белая.
– Я сделал эти снимки в день тестирования. Мы прокрутили сотни фотографий, включали различные звуковые спецэффекты; ее попросили нажимать на кнопки в зависимости от испытываемых чувств. Зеленую – если приятно, красную – если неприятно, и белую – если безразлично. На протяжении более чем двух часов у нее замеряли дыхательный и сердечный ритмы, проводимость кожи, температуру тела, объем крови в артериях… Вердикт был однозначным: с физиологической точки зрения у Кароль не было ни малейшей реакции, связанной с тревогой или страхом, даже в ситуациях стрессовой неожиданности. Как если бы страх, и только он, был стерт из каталога ее эмоций.
Люси вспомнила рассказ вдовы аквалангиста и отсутствие данных об учащении сердечного ритма на его часах. Точно такие же симптомы. Она зацепилась за это:
– Как такое возможно?
– Вы знаете, что такое страх для ученого вроде меня? Набор физиологических проявлений, вызванных выделением гормонов и адреналина в ответ на возникновение опасности. Такие физиологические изменения, как мгновенный скачок сердечного ритма и температуры, позволяют организму переключиться на сверхреакции и тем самым обеспечивают выживание. Что до понятия опасности, у него два источника: или оно связано с генетической памятью (мы убегаем от змеи, потому что наши предки от нее убегали, – скажем для простоты, что это заложено в нашей ДНК), или же это результат благоприобретенного опыта (во Франции левостороннее вождение опасно).
Он взял пластиковый мозг, раскрыл его, как разрезанный пополам фрукт, и указал на две зоны миндалевидной формы:
– Если Кароль лишилась обоих понятий, значит проблема связана с этими зонами… Несколько лет назад выяснилось, что нейронные цепи страха располагаются главным образом в области мозга, называемой миндалевидным телом, которое, в свою очередь, находится в базолатеральной части височной доли. Это довольно сложно, но простоты ради скажем, что мозговые миндалины, а в особенности срединная часть центрального ядра, являются конечными звеньями реакции страха: получив нервный стимул, они вызывают поведенческие реакции организма перед лицом опасности путем выработки адреналина. И если организм Кароль больше не производит адреналина…
– …то проблема на уровне этих… центральных ядер.
– Именно.
Из специального конверта он извлек рентгеновские снимки мозгового сканирования – большие прозрачные черно-белые изображения, на которых можно было увидеть различные срезы органа. Два из них он положил перед собой и указал на крошечные зоны миндалин:
– Эти сканы мозга были сделаны в разное время. Первый – когда Кароль Муртье получила удар черепицей по голове, восьмого марта две тысячи тринадцатого. Самый что ни на есть нормальный скан. Второй – меньше двух недель назад. Это не так очевидно на первый взгляд, надо знать, где искать, но на втором центральные ядра менее темные, как если бы потеря вещества проявлялась только в этой части.
У Люси вдруг всплыли в памяти слова Поля Шене: мозг Рамиреса тоже, казалось, был чем-то поражен. Имелся ли в виду тот же участок мозга? Та же патология? Означало ли это, что Рамирес больше не испытывал страха, и он тоже? Перед ней отчетливо всплыло его лицо, когда он на нее набросился. Ожесточенность во взгляде, агрессивность, но главное – никакого страха…
– Ваши выводы?
– Нейрохирург, который будет ею заниматься, подумал о редкой патологии генетического происхождения, болезни Урбаха – Вите. Она вызывает такого рода изменения в миндалевидном комплексе, но всегда сопровождается дерматологическими проявлениями – утолщением кожи и слизистых. А в случае Кароль Муртье ничего подобного не наблюдается. Может, новая разновидность? Или воспаление этой части мозга? Но, учитывая то, что вы мне рассказали сегодня о других пострадавших в результате несчастного случая… это изначально невозможно.
– А это не может быть… вирус? – спросил Шарко. – Или бактерия? Какая-нибудь гадость, которую можно подцепить на природе и которая нападает на мозг?
Ученый подумал и поджал губы.
– Такую гипотезу исключить нельзя. Я не специалист, но знаю, что на сегодняшний день существуют подробно описанные болезни, которые поражают центральную нервную систему и строго локализованные участки, в частности энцефалиты. Но, не вскрыв голову Кароль Муртье и не взяв образцы, трудно сказать что-то большее. Миндалины расположены в глубине мозга, это тонкая операция.
– Когда ее будут оперировать?
– Через три недели. Тогда мы сможем сказать больше. Но я настаиваю: я смогу помочь и вам, и Кароль, если вы дадите мне больше информации. Если то, что вы говорите, подтвердится, если у нескольких человек проявились такого рода симптомы, значит существует нечто общее, связующее звено. Место, где все они бывали, пища, которую они съели, медикамент, раз уж речь идет о несчастном случае… Возможно даже, есть какая-то связь с поведением людей в Мексике в восьмидесятые годы. Дайте мне их имена.
Люси и Франк поняли друг друга с одного взгляда: Джереми Гарит мог стать ценным союзником. У него были связи в медицинских кругах, и, конечно же, он вложит в поиски всю свою энергию, – возможно, ему светило открытие его жизни. Франк встал:
– Отлично. Я перешлю вам все, как только вернусь на работу. И как только получу файл с передачей Мальмезона.
Он с улыбкой протянул ему руку:
– «Вторжение начинается»… Господи, это была чертовски хорошая передача!
57
Николя и Паскаль оставили машину в нескольких кварталах от дома, куда направлялись, на подъезде к Ренжису. Робийяр отключил мобильник, захлопывая дверцу.
– Это был парень из архива окружного суда. Ты оказался прав, судебное дело уже выдавалось в июле этого года, только не Управлению. Его запросил некий лейтенант Симон Кордюаль из комиссариата Атис-Мона.
– Симон Кордюаль? Я видел это имя в досье Бюро по розыску. Разве не он помогал тому копу, Анатолю Кодрону, вести поиск в STIC по поводу Рамиреса?
– Я еще не читал отчет.
– Да, да, я помню его имя. В июле, говоришь… Кодрон предупредил Бюро о Рамиресе в мае… Теоретически он должен был прекратить свои поиски и мирно наслаждаться пенсией. А получается, они с коллегой продолжили собственное параллельное расследование и никому ничего не сказали. Очень интересно.
И при чем тут Шарко? Каким образом он вдруг оказался в курсе? Николя чувствовал, как этот клубок постепенно распутывается, но отложил возникшие вопросы на отдельную полочку в голове, потому что они уже подошли к нужному дому.
Перед ними был обычный дом с грязными стенами и покрытыми пылью окнами. Пройдя по дорожке с лежачими полицейскими, они заметили толстого мужика, выносящего на помойку ящики со стеклотарой – в основном бутылками из-под спиртного. Сальные волосы, старые бежевые бермуды, майка мятая, как алюминиевая фольга, на ногах сандалии. Он глянул в их сторону, застыл, а потом быстрым шагом двинулся к входной двери, оставшейся открытой.
– Мсье Арно Летьен?
Тот сделал вид, что не услышал. Паскаль наддал и помешал ему закрыть дверь.
– Я не подаю, – бросил мужик. – Убирайтесь.
От него несло водкой так, что коп едва не отвернулся. По-прежнему придерживая створку, Робийяр достал свою карточку с триколором:
– Мы что, похожи на «свидетелей Иеговы»? Поговорить надо.
Его лицо так опухло, а кожа так натянулась на жирных щеках, что черты расплывались, лишенные всякого выражения.
– Чего вы хотите?
– Зайдем внутрь.
Они вошли, и Николя прикрыл дверь. В доме больше не было ни души. Грязные занавески, повсюду бумажный хлам, на полу еще валялись трупики бутылок, – очевидно, Летьен решил провести осеннюю уборку. И легкий запах прогорклой еды…
Хозяин казался и смущенным, и подавленным. Стоя посреди гостиной, он бросал на них вопросительные взгляды. Николя осмотрел соседние комнаты, просто чтобы убедиться, что Летьен здесь один, и протянул ему свернутую в трубочку распечатку, которую держал в руке. Паскаль оставался начеку, готовый ко всему, пусть даже их собеседник выглядел не опаснее слизняка. Толстяк развернул бесконечный список имен, и его правая рука сильно затряслась. Он вернул бумагу Николя и пошел налить себе стаканчик.
– И на каком основании вы ко мне лезете с этим списком два года спустя?
– Тринадцать трупов – достаточное основание?
Летьен замедлил движение, потом сильнее наклонил бутылку, пока стакан не наполнился на три четверти. Он наливал левой рукой – правую, дрожащую, он засунул поглубже в карман, – и горлышко звякало о край.
– Господи, тринадцать трупов, вы говорите… Где это? И что с ними случилось?
По всей видимости, радио он не слушал.
– Купите газету, – сухо посоветовал Паскаль.
Летьен рухнул на диван. Словно по нему прошлась настоящая ударная волна.
– Я уже все потерял. Мою жену, моих… малыша, работу. Чем я еще рискую? Тюрьмой?
– Зависит от того, что вы можете нам предложить.
Кивком он дал понять копам, что те тоже могут присесть. Николя бросил взгляд на фотографию, висящую прямо напротив. Старый снимок, на котором Летьен обнимал своих детей – когда он был еще стройным и улыбающимся.
– Это случилось… около двух лет назад, думаю… Я выходил с работы, когда встретил его в самый первый раз. Я… я работал в лаборатории биологической классификации, там… там проводят серию анализов проб крови доноров, чтобы… избежать риска передачи инфекционных болезней. Моей задачей было выявлять редкие виды крови, те, у которых особые характеристики иммуногемат… иммуно-что-то, уже даже этого не помню. Совсем мозги набекрень, блин.