«В условиях войны несогласие и измена плохо отличимы друг от друга», – заметил биограф Кайо[136]. «Вред, как и польза, который может принести пресса во время войны, практически безграничен», – добавил Доде (LDН, 117). L'AF призвала печать к строгой цензуре и самоцензуре, причем не только в новостях. Моррас осудил Клемансо за использование в своей газете «Homme libre» выражений вроде «беспорядочное бегство» применительно к французской армии: «По какому праву Клемансо произносит такие слова? По какому праву он позволяет их произносить?» (MCV, I, 57–59). «Вражеская пресса радостно перепечатывала его ядовитые филиппики», – напомнил Кайо, ставший злейшим врагом премьера, под началом которого некогда служил[137].
L'AF обвинила Клемансо в подрыве морального духа и выбалтывании военных тайн под видом гласности. «Профессия журналиста и свобода, с которой ему позволено, несмотря на осадное положение, бесконтрольно разглашать всё, что ему известно как государственному человеку (сенатору. – В. М.), делают Клемансо бесспорно опасным для общества», – заявил Моррас (MCV, I, 89–93). Так много и так жестко он в первые два года войны персонально не писал ни о ком, за исключением анархиста Гюстава Эрве, объявившего себя патриотом и «защитником республики». В конце сентября 1914 г. власти на восемь дней запретили «Homme libre» («Свободный человек»). Клемансо возобновил газету под названием «Homme enchaîné», т. е. «Скованный человек». Моррас прозвал ее «Недостаточно скованный человек», затем «Совершенно раскованный человек», когда сенатор-редактор игнорировал предписания цензуры.
IV
Следующей мишенью должен был стать Кайо. Не входя в кабинет министров, он сохранял влияние в парламенте, где после майских выборов 1914 г. доминировали радикал-социалисты. По возрасту не подлежавший призыву, экс-премьер с началом вой ны поступил на службу в качестве военного финансиста, а затем с разрешения правительства несколько раз ездил за границу. Получивший от националистов «черную метку» как «человек Берлина», Кайо воздерживался от публичных выступлений, но был сторонником скорейшего окончания войны – путем компромисса, но не капитуляции, связывая с этим надежды на возвращение к власти. Его идеи походили на будущий «мир без аннексий и контрибуций».
В конце октября 1914 г. внимание L'AF привлекли хвалебные отзывы германской и австрийской печати о Кайо как «мудром» политике, «невиновном» в развязывании войны: они основывались на документах МИД Бельгии, захваченных немцами в Брюсселе. Вражеские газеты публиковали слухи о его конфликтах с французскими властями и о контактах с эмиссарами противника во время заграничных вояжей. Источником слухов Кайо считал своих оппонентов, тем более националистическая печать охотно повторяла их. «Две прессы играли в теннис: мячик летал туда-сюда над окопами»[138].
14 марта 1915 г. Кайо напомнил о себе открытым письмом к избирателям своего округа, в котором опроверг утверждения о поисках сепаратного мира и обвинил противников в подрыве «священного союза». «Удовлетворяя свою злобу, националисты служили Германии, – парировал он. – Заставляя поверить, что один из ведущих французских политиков стремится к сепаратному миру ценой уступок, они убеждали немцев в трудности положения Франции. Это укрепляло моральный дух врага и поддерживало его»[139]. Три дня спустя Моррас отреагировал статьей «Возвращение Кайо», отметив, что письмо экс-премьера появилось в канун годовщины убийства Кальметта.
Авторы похвал в адрес Кайо по ту сторону фронта не могли не понимать, что дискредитируют его в глазах французов. У Доде и Морраса «не было ни одного документа, написанного рукой Кайо или Мальви и удостоверяющего, что они предатели» (LDН, 138), но экс-премьера погубили связи. Во время судебного процесса жены он платил за выступления в ее защиту сатирической газете «Le Bonnet rouge»: «Красный колпак», точнее, «Фригийский колпак», – символ революции, республики и свободы. Как раз в это время «Le Bonnet rouge» из еженедельного издания превратилось в ежедневное.
Редактировал газету Эжен Виго, известный под псевдонимом Мигель Альмерейда, – радикальный анархист и антимилитарист, не раз арестовывавшийся властями[140]. Звучащая на испанский манер фамилия Almereyda – не что иное, как анаграмма «la merde y a», то есть «вот дерьмо» (LDН, 129). В кругах «Action française» его хорошо знали не только за яростные нападки на монархистов в печати, но за участие в демонстрациях и уличных потасовках, после которых противники нередко оказывались в одних и тех же полицейских участках или в тюрьме Санте. Именно там Доде впервые увидел его в 1909 г., навещая Пюжо и «королевских газетчиков», арестованных за демарши в Сорбонне.
В числе прочих редакторов парижских газет Виго – последуем примеру L'AF, всегда называвшей его только по настоящей фамилии, – 2 августа 1914 г. был приглашен в Елисейский дворец к президенту Пуанкаре, затем к министру внутренних дел Мальви. 3 августа он объявил о поддержке правительства. «Я сказал министру внутренних дел: “Куда я должен явиться для мобилизации?”. Мальви ответил: “Сейчас такие люди, как вы, нужнее в Париже, чем на передовой. Прошу вас остаться”» (ОМА, 292).
От нехватки денег французские левые никогда не страдали. Однако Виго пожаловался на финансовые трудности и выпросил у министра ежемесячную субсидию в 8 тысяч франков из секретных фондов МВД – что позже стало одним из самых громких обвинений против Мальви – в обмен на обещание вести патриотическую пропаганду и не выступать против властей. Мальви объяснил решение желанием направить газету «на верный путь» и одновременно контролировать ее. Пояснив, что дружбы или какой-то близости с Виго у него не было, он вспомнил, что видел редактора «Le Bonnet rouge» дружески беседующим с самим Пуанкаре[141].
Постепенно к «антибошистским» филиппикам, заклинаниям о защите республики и вере в победу французского оружия на страницах «Le Bonnet rouge» прибавились антикатолические выпады, насторожившие националистов, как и утверждения, что немецкий народ настроен против кайзера и войны. В газете мелькали имена левых нотаблей, вроде внука Маркса Жана Лонге («бош на четверть», как называли его в L'AF), будущего лидера коммунистов Марселя Кашена и будущего премьера Эдуара Эррио. Плативший хорошие гонорары редактор стал своим человеком в Палате депутатов и в министерствах. Наличие влиятельных покровителей делало его смелым и даже дерзким: газету трепала цензура, но она не раз печатала запрещенные материалы.
По любому поводу ополчаясь на «реакционеров», «Le Bonnet rouge» с 6 июня 1915 г. почти каждый день публиковала написанные в оскорбительном тоне статьи под общим заглавием «Прислужники заграницы», всего восемьдесят. Она прямо обвиняла – правда, не утруждаясь доказательствами – вождей «Action française» в том, что те продались немцам в надежде на восстановление монархии. «Доде и Моррас делают ставку на врага, – говорилось, например, в номере от 16 июня. – Они связаны с Германией. Их интересы совпадают с интересами кайзера. Чего хочет кайзер? Войны, которая сокрушит Францию. Чего хотят наши проходимцы? Войны – потому что лишь война – они это не отрицают – сделает возможной смену режима» (ОМА, 313–314). Это звучало абсурдно, но… не более абсурдно, чем обвинения в сотрудничестве с нацистами в адрес Морраса и Пюжо (Доде не дожил) тридцать лет спустя.
Доде ответил статьей «Виго-предатель», но полемизировать с автором было все равно что играть в шахматы с голубем. Когда L'AF подала иск за клевету, Виго защищал известный адвокат и левый политик Анатоль де Монзи. Вердикт оказался в пользу Доде, однако кассационный суд в марте 1916 г. не только снял с Виго почти все обвинения, но и признал статьи L'AF о его криминальном прошлом «провокацией». «Всем известно, что Леон Доде страдает от навязчивой идеи, чтобы не сказать мании – повсюду видит шпионов», – писала 30 апреля 1916 г. «La Gazette des Ardennes», выпускавшаяся немецкими военными властями в Шарлевилле на оккупированной территории (ОМА, 90). «У немцев были все основания особо ненавидеть и поносить нас, моих друзей и меня, в своих газетках, – гордо заметил «королевский прокурор». – Мы в полной мере заслужили эту ненависть. Постараемся быть достойны ее и впредь»[142].
Роль пропаганды в войне уже была осознана, но ее исследование еще не началось. Считалось, что достаточно запретить доступ вражеской прессы на свою территорию (за исключением специально обученных лиц, призванных извлекать из нее военную и политическую информацию) да опровергать ее сообщения. Единицы интересовались тем, что́ писал противник, и никто не задумывался, почему он писал именно это.
Луи Маршан. Моральное наступление немцев на Францию в годы войны. 1920. Обложка и авантитул с инскриптом: «Господину Люсьену Вагнеру с сердечным приветом. Л. Маршан»
С началом войны преподаватель немецкого языка Луи Маршан был в звании лейтенанта мобилизован во Второе бюро (контрразведка) штаба военного губернатора Парижа, где занимался переводом и интерпретацией трофейных документов. После ликвидации в сентябре 1915 г. Второго бюро – под предлогом объединения контрразведки и по настоянию Мальви, видевшего в нем оплот монархистов[143], – Маршана перевели в немецкую секцию Бюро изучения иностранной прессы. Просматривая от тридцати до пятидесяти изданий, он должен был отслеживать всё относящееся к Франции и к войне.
По службе Маршан имел дело с газетами на немецком языке и не сразу обратил внимание на франкоязычную «La Gazette des Ardennes». По собственной инициативе он исследовал содержание и методы пропаганды противника (сейчас это называют контент-анализ), затем изложил полученные результаты в нескольких докладах и в обстоятельной книге «Моральное наступление немцев на Францию в годы войны», выпущенной в 1920 г. с предисловием Барреса. Доде назвал ее «шедевром, который должен быть в каждой библиотеке, прежде всего полковой»: «К несчастью, она понадобится нам в будущем (опубликовано в 1932 г. –