Подлинные причины активизации сепаратистского движения не афишировались, поскольку разрушали романтический облик патриотов Ренании. Впервые об этом подробно рассказал в книге «Рейнская трагедия» (1945) лидер сепаратистов Ганс-Адам Дортен, бежавший во Францию. Она полна возвышенных речей, но сообщаемые там подробности говорят о другом. Эта история уводит нас немного в сторону от главной темы, но рассказать ее следует.
Кто такой Дортен, которого Тардьё назвал «человеком без политического прошлого и авторитета» (АТМ, 314)? Выходец из богатой буржуазной семьи, он получил юридическое образование, служил судейским чиновником, карьеры не сделал. Годы войны провел на военной службе, на момент перемирия (ему было 38 лет) находился под арестом и ждал трибунала за критические высказывания о кайзере. Революция освободила его от суда и от службы и поманила в политику. Судя по мемуарам, у Дортена были связи в деловых кругах и несомненные авантюрные нак лонности.
Дела у сепаратистов, ориентировавшихся на Францию, не задались с самого начала. Во-первых, доминировавшая в местной политике католическая Партия центра не собиралась отделяться от Германии. Во-вторых, левый берег Рейна был разделен на четыре зоны оккупации (французская, бельгийская, британская, американская), и Кёльн достался англичанам. Обер-бургомистр города Конрад Аденауэр – «прирожденный оппортунист и интриган», по словам Дортена, – поддержал идею независимого государства, видя себя его президентом, но сделал ставку на англичан.
Представлявший деловые круги юга Ренании, Дортен согласился сотрудничать с ним, чтобы обеспечить содействие французских оккупационных властей, но те не приняли сепаратистов всерьез (DTR, 42–47).
1 февраля 1919 г. в Кёльне собралась законодательная ассамблея, от которой ждали провозглашения Рейнской республики, независимой от Рейха. В ночь накануне созыва в городском саду появилась шутовская могила с надписью: «Здесь лежит Конрад Аденауэр, первый президент Рейнской республики». Под тройным давлением Берлина, местных социалистов и англичан дело закончилось решением о создании… комиссии для рассмотрения проектов автономной республики в составе Рейха; она не заседала ни разу. Посчитав это предательством, Дортен в начале марта порвал с Аденауэром и решил действовать самостоятельно (DTR, 49–57).
Ганс-Адам Дортен. Рейнская трагедия. 1945. Обложка
С учетом обстановки «южане» исправили программу: провозглашение республики в составе Рейха, но отдельно от Пруссии, с максимально широкой автономией, включая собственную дипломатию, и решение ее дальнейшей судьбы путем плебисцита. Пропаганда не имела успеха, пока в конце апреля сепаратистам не удалось привлечь на свою сторону командующего французскими войсками на Рейне генерала Шарля Манжена, который признавал необходимость для Франции границы по Рейну, но выступал против прямой аннексии левого берега.
Убежденный (видимо, Дортеном) в том, что население поддержит разрыв с Пруссией, генерал 17 мая одобрил проект декларации о создании Рейнской республики с центром в Кобленце – в составе Рейха, но вне Пруссии, демилитаризованной и с независимой внешней политикой – и взялся обеспечить согласие американцев, в зоне оккупации которых находилась будущая столица. Поддержка местных оказалась не столь абсолютной: оповещенное центристами о готовящемся акте, берлинское правительство обвинило сепаратистов в измене и переговорах с врагом (мирный договор еще не подписан). Их деятельность в английской и американской зонах, и ранее не встречавшая поддержки, была запрещена (DTR, 61–70).
Британский военный губернатор заявил о недопущении «любого изменения германской конституции в Ренании» и о непризнании «любой новой власти» без согласия Лондона. Возможно, это побудило бельгийцев запретить намеченное на 29 мая провозглашение республики в Аахене, бывшей столице империи Карла Великого, входившей в их зону оккупации (DTR, 71–72). Уверенный в поддержке Клемансо и утверждавший, что получил ее, Манжен благословил сепаратистов действовать, не теряя времени, во французской зоне. 31 мая в Висбадене Дортен обнародовал декларацию Рейнской республики (датирована 1 июня) и отправил ее текст участникам мирной конференции с просьбой признать новое государство, а также президенту и главе правительства Германии (DTR, 74–78). Рубикон был перейден.
Не только в Кёльне, но даже в Майнце, центре французской зоны, прошли демонстрации протеста – по уверению Дортена, инспирированные из Берлина. Главным разочарованием стал отказ Франции признать республику и поддержать сепаратистов. «Президент» Дортен захватил мэрию Висбадена, демонстративно проявив неповиновение прусским властям, но чиновники без труда выдворили его. 3 июня Манжен сообщил ему, что получил из Парижа приказ о строгом нейтралитете в отношении внутренних дел Германии и «выполнит его в пределах, которые позволяет честь», но останется другом движения за независимость, а «продолжать или нет, решать вам» (DTR, 78–82).
«Вздох освобождения пронесся над Рейном. Почему “союзники” не позволили этому движению, законному с любой точки зрения, свободно развиваться? – возмущался Бенвиль 4 сентября 1919 г. – Если Дортен и его друзья будут и дальше наталкиваться на недоброжелательство и неразумность “союзников”, они не избавят свою страну от прусского ига и не добьются проведения плебисцита, которого требуют. Знаете, что тогда будет? Они падут духом. Они покинут страну или после ухода наших войск и возвращения пруссаков будут осуждены за государственную измену, хотя всего-навсего просто и искренне выступали за создание федеральной и депруссизированной Германии» (JBA, II, 47). Ах, «если бы этот призыв был услышан на мирной конференции, если бы движение поддержали, результат был бы несомненным» (JBJ, II, 41).
Убедить «союзников» оказалось невозможным, и Химера-на-Рейне так и осталась химерой. «Ваши генералы работают над созданием Рейнской республики, – заявил французам Ллойд Джордж, не веривший в способности Дортена. – Это верный способ помешать ее существованию» (АТМ, 166–167). «Не следует создавать еще одной Эльзас-Лотарингии», – повторял он, требуя сокращения срока оккупации, и с этим приходилось считаться. «Случай с Дортеном едва не уничтожил плодов долгих усилий Клемансо и едва не стоил нам отказа в оккупации Рейна», – утверждал два года спустя Тардьё (АТМ, 315). Манжен думал по-другому, гневно бросив премьеру: «Вы исполняете приказы Ллойд Джорджа». В октябре 1919 г. генерала отозвали из Германии, но он успел «вернуть ренанцам чувство безопасности и внушить пруссакам должное почтение, которое они выказывают всем, кто применяет к ним силу» (DTR, 83–84). «Отзыв Манжена стал концом французского престижа на Рейне, отъезд Манжена означал крах ренанского дела», – суммировал Дортен, сравнив эту уступку Лондону с Фашодским кризисом 1899 г. (DTR, 249–252). Неудивительно, что «Action française» славило генерала как национального героя[187].
Несмотря на протесты Фоша и настояния Пуанкаре, Клемансо не потребовал политического отделения левого берега Рейна от Германии в обмен на его демилитаризацию и временную оккупацию как гарантию репараций и на гарантийные договоры с США и Великобританией[188]. При соблюдении Германией условий договора через 5 лет после его вступления в силу (это произошло 10 января 1920 г.) предполагалось эвакуировать Кёльн, через 10 лет – Кобленц, через 15 лет – Майнц, однако «союзники» могли отсрочить свой уход.
Идея эвакуации до завершения репарационных платежей вызвала критику Пуанкаре, в которой можно усмотреть влияние Морраса. «Представим себе, – писал он Клемансо, – что уже прошло шестнадцать или семнадцать лет. Германия в течение пятнадцати лет исправно платила взносы. Мы эвакуировали уже весь левый берег Рейна и вернулись к нашим исходным политическим границам, которые в военном отношении нас не обеспечивают. Вообразим, что Германия снова охвачена империалистическими стремлениями или что она попросту нарушила свои обещания. Она прекращает уплату взносов, и мы вынуждены возобновить оккупацию. Мы отдаем необходимые приказания. Но кто поручится, что мы сможем провести эти приказания в жизнь без затруднений? Прежде всего, Германия, пользуясь своими обычными методами пропаганды, несомненно, исказит факты и представит дело так, будто агрессоры – мы, а поскольку наши войска действительно возвратятся на германскую территорию, совсем не трудно будет изобразить это как вторжение. И далее, есть ли у нас уверенность, что левый берег Рейна будет свободен от германских войск? Немцы без труда смогут в одну ночь сделать прыжок к Рейну и занять этот естественный военный рубеж раньше, чем это сделаем мы» (ДЛД, 368–369).
«Предвидение гитлеровской агрессии!» – воскликнет читатель, знающий дальнейший ход событий. Если судить лишь по последствиям, это верно, но надо искать причины. Нацистов привело к власти недовольство немцев «Версальским диктатом», как его называли, и усилиями веймарских правительств по исправлению ситуации.
Новый статус территории был закреплен в Версальском договоре (ст. 42–44, 428–431). Власть на левом берегу перешла к межсоюзным органам – Репарационной комиссии и Рейнской комиссии, которые «оказались на практике шаржем на идеалистические стремления их создателей», как выразился историк В. М. Джордан (ДВФ, 80). Рейнскую комиссию до ее ликвидации в 1930 г. бессменно возглавлял француз Поль Тирар, следовавший указаниям из Парижа и мастерски лавировавший между «союзниками», «пруссаками» в Берлине и «ренанцами» на местах.
«Рейнский вопрос» не был главной причиной того, что Моррас и Бенвиль выступили против «плохого договора», но послужил важным аргументом: «Мы получили границу 1870 года – границу для вторжения, нарисованную в 1815 году против Франции» (JBC, 53). Фош в 1926 г. назвал ее «границей побежденных»[189].