При обсуждении договора в Палате депутатов 29 августа 1919 г. Баррес заявил, что проголосует за него, но требует от правительства четкого определения и проведения «рейнской политики» (GPR, 14). Франция на Рейне должна представлять «духовный, политический и общественный идеал, который навсегда отвратит их (местных жителей. – В. М.) от берлинского германизма и обеспечит им максимально тесный контакт с латинской культурой и нашим западным духом»[190]. Перед голосованием по ратификации договора 1 октября Баррес снова заявил о поддержке при условии, что «прусское влияние ни в какой форме не будет восстановлено на наших границах» и что «все меры будут приняты с целью как можно теснее связать рейнские провинции с Францией» с помощью развития торговли и путей сообщения, сближения законодательства двух стран и недопущения в оккупированную зону чиновников из Берлина (GPR, 20–21). Однако большинство депутатов, включая членов кабинета, думало прежде всего о предстоящих выборах.
III
Первые послевоенные выборы были назначены на 16 ноября 1919 г. В составе Палаты, избранном в мае 1914 г. под пацифистскими лозунгами, многие готовились на выход – в стране произошли слишком большие перемены.
«Action française» впервые решило участвовать в выборах как политическое движение. Напомнив об отсутствии у монархистов «иллюзий относительно парламентского режима», Пюжо заявил: «Опасность, которой подвергается страна, слишком сильна, поэтому надо использовать и тот плохой выборный механизм, что дан нам республикой»[191]. «Нам показалось не лишним проникнуть в Палату в момент начала национальной реорганизации. Настроенные против выборного режима, его обычаев и тактики, мы решили, что особые обстоятельства сделают полезным наше присутствие в новом парламенте», – вспоминал Моррас в 1941 г. (CRS, 170).
Сам он еще перед выборами 1914 г. писал: «То, что говорилось здесь о пользе всеобщего избирательного права, отбило охоту голосовать у многих серьезных людей. Поэтому надо сказать им, что они не правы, если не голосуют. Голосовать нужно. Это отчет, который ваша совесть дает самой себе. <…>Лично я всегда голосую (курсив мой. – В. М.). И я меньше уверен в правоте своих мыслей, когда речь идет о силе или слабости воли одного человека, когда внутренний голос может сказать мне: такого-то числа такому-то достойному кандидату не хватило твоего бюллетеня»[192].
Рассеянные по стране сторонники «Action française» нигде не имели надежной выборной машины. Система пропорционального представительства и партийных списков давала некоторую надежду, но знатоки электоральных игр предрекали движению лишь несколько мандатов, а потенциальные союзники не спешили идти на предвыборный альянс с созданием общего списка. Тем не менее руководство «Action française» отказалось от «десятых ролей» в возможном союзе с правоцентристским республиканским Национальным блоком Александра Мильерана, который имел все шансы на победу, и выставило собственный список вместе с правыми кандидатами от Национального союза.
В ходе избирательной кампании монархисты резко критиковали не только левых, но и центристов, прежде всего за приверженность «идеалам» республики и антицерковной политике. «Это сугубо отрицательное собрание всех возможных уступок своим принципам, – категорично охарактеризовал Пюжо 25 января 1920 г. Национальный блок, – в котором единственными положительными связями являются узкоэгоистические комбинации нескольких политических штабов» (DDR, 35).
3 ноября 1919 г. на первой полосе L'AF появились фамилии кандидатов и тезисы программы: сокращение срока военной службы с выплатой «ветеранской доли»; участие рабочих в распределении прибылей и расширение общественных работ; помощь пострадавшим провинциям; выведение образования из-под контроля государства; укрепление безопасности, включая борьбу с «предателями» (Кайо еще не осужден!) и «большевиками», ограничение иммиграции и натурализации; сокращение числа министров и депутатов, восстановление дипломатических отношений с Ватиканом (DDR, 22–23).
Леон Доде. Депутат от Парижа. 1933. Обложка и авантитул с инскриптом: «Госпоже Хайди Магнус Левель с почтительной дружбой. Леон Доде»
Сейчас такую программу назвали бы правопопулистской. По содержанию она не очень отличалась от того, что предлагал Национальный блок, однако его вожди не только сделали акцент на «строгом выполнении Версальского договора», но под старым лозунгом «Против реакции и революции» обвинили монархистов в расколе правого электората. Выборы ожидаемо принесли победу Национальному блоку, отрешив от власти радикал-социалистов. В очередной раз отстояв мандат, Баррес присоединился к блоку, чтобы «сохранить единство и перекрыть путь большевизму» и «обеспечить стабильное правительство» (МВС, 837).
«16 ноября 1919 г. был избран лучший из возможных составов Палаты, в котором две трети были за власть, за порядок, за реакцию» (LDM, 96), – утверждал Доде. «Беспристрастный историк сделает вывод, что, за исключением Национальной ассамблеи 1871 г., ни в одном составе парламента не было собрано столько людей таланта и доброй воли», – вторил ему Валла (VNC, 63). Однако несмотря на правоцентристское большинство, премьер Мильеран и его преемники Жорж Лейг и Аристид Бриан при формировании кабинетов угождали левому центру и радикалам. Неудивительно, что Абель Боннар в 1936 г., в канун победы Народного фронта, вынес суровый приговор Национальному блоку: «Выборы 1919 г. показали ничтожество “умеренных”, придав им значение, с которым те не смогли совладать»[193].
В новом составе оказались 29 депутатов, близких к «Action française»: 4,7 % от 616 мест. Для дебютантов, шедших «против всех», возможно, не так плохо, но с чем сравнить? Бережливый Луи Димье счел кампанию пустой тратой денег (DVA, 319). Наихудший результат был в столице, где не прошли Пюжо, адвокат Мари де Ру, предводитель «людей короля» Люсьен Лакур. «Двадцатью, тридцатью, сорока годами ранее никто не осмелился бы представить, что депутатом от Парижа может избран монархист. Монархист убежденный, громогласный, размахивающий знаменем, сокрушающий всё на своем пути. Но именно это и произошло» (PDD, 166). Единственным депутатом-монархистом от столицы оказался Доде, которому герцог Орлеанский прислал персональное поздравление.
Успех был обусловлен личной известностью, позволившей собрать нужное число голосов. «Доде, Моррас и их друзья сильны не числом, но влиянием и политическим духом», – констатировал влиятельный журналист Эжен Лотье (DDR, 115). Не имея, по республиканским понятиям, политической базы, «королевский прокурор» сразу стал заметной фигурой в Палате. Не только заметной, но, по утверждению товарища по депутатской группе Валла, еще и «могущественной»: «Изолированный среди крайне правых, поддерживаемый лишь немногими политическими друзьями, представляющий доктрину, которую большинство избирателей не знало или отвергало, этот человек играл в парламенте роль вождя крупной партии и мог решить судьбу кабинета. У такого удивительного влияния были две причины – исключительные способности и постоянное присутствие» (VNC, 71).
Депутат Доде восхищал многих, в том числе депутата Барреса. «Какая радость, какая мощь, какая сила, какой избыток жизни!» – восклицал тот. «Дорогой Леон, счастливый Леон, – заметил Массис, – у него было всё, чего не хватало Барресу, но чем он так хотел обладать в общественной жизни» (MNT, 237). О перипетиях парламентской карьеры – какой материал для памфлетиста! – Доде «грубо и ослепительно» рассказал в книгах «Агония режима» (1925) и «Депутат от Парижа» (1933). Но как ни увлекательны похождения монархиста в республиканском парламенте, где в полной мере развернулся его ораторский дар, мы будем обращаться к ним лишь в связи с главной темой.
Поначалу Доде больше волновали внутриполитические проблемы, хотя Германия часто возникала в его речах и статьях: министр внутренних дел Стег и социалисты – пособники «бошей», коммунисты и забастовщики из Всеобщей конфедерации труда – агенты «бошей». «Рейнский вопрос» в новой Палате поднял Баррес. 6 февраля 1920 г. он призвал установить прямые, в обход Берлина, экономические связи с левым берегом и поддержать его предпринимательские организации (в эту сферу переместилась деятельность Дортена), поскольку считал вернейшим путем к сердцам местных жителей удовлетворение их материальных потребностей (GPR, 36–37). Мильеран поблагодарил оратора, ставшего «голосом» правительства по данному вопросу – «голосом», высказывания которого при необходимости можно дезавуировать. Предложения развития не получили.
Памятуя о провале затеи с Рейнской республикой и о непопулярности открытых призывов к аннексии в послевоенной Европе, Баррес выступил за максимальную автономию этих земель в составе Германии: «Надо настаивать не на сепаратизме, но на федерализме» (GPR, 378). Зато судьбу Саарской области, переданной Франции в управление по мандату Лиги Наций сроком на 15 лет с последующим плебисцитом, он считал решенной: «Все моральные и интеллектуальные связи между Сааром и Германией должны быть разорваны. <…> Надо сделать президентом Саарской республики местного жителя, поставив рядом с ним [французского] военного администратора» (МВС, 822).
«Пришло время проводить в отношении Германии политику, соответствующую победе, – политику великого народа», – заявил Доде 24 мая 1920 г., подчеркнув, что экономические отношения Франции и Германии «должны основываться на нынешнем положении победителя и побежденного» (DDR, 43, 46). Такую же позицию занимал и Бенвиль: «Мы понимаем мирный договор как документ, давший нам определенные права в отношении Германии, которые мы намерены реализовать во что бы то ни стало. С точки зрения англосаксов, мир, напротив, вернул Германию в семью народов» (JBJ, II, 30). Налицо двойной стандарт, даже не скрываемый.