18 октября 1921 г. Доде произнес в Палате речь, которую считал одной из важнейших в своей депутатской карьере и воспроизвел в обеих посвященных ей книгах (LDA, 52–91; LDD, 235–255). Поводом стало убийство в Верхней Силезии французского наблюдателя капитана Монталегра, темой – политика в отношении Германии, целью – свержение Бриана. Под выкрики слева «королевский прокурор» обвинил правительство в отходе от жесткой репарационной политики и осудил соглашения с Берлином об урегулировании выплат. Бриан защищался, спор перешел на личности. «На чем вы построили свою политическую карьеру? – восклицал Доде, напоминая о социалистической молодости оппонента. – Вы чернили родину!». «Я не намерен задерживаться на всех оскорблениях и клевете, что льются с вашего пера», – ответил Бриан. «Во мне живут два человека, – парировал Доде, – писатель и депутат. Здесь вы имеете дело только со вторым, а первому, пожалуйста, отвечайте в письменном виде» (LDD, 113). Выпад был злым: блестящий оратор Бриан не любил ни читать, ни писать.
На следующий день в дискуссию вступил Баррес. Он не давал волю эмоциям, не блистал ораторскими приемами, говорил аргументированно и корректно. Поддержанный аплодисментами правых, оратор потребовал объяснить причину отказа от столь эффективной меры, как санкции и таможенная граница. «Трудно поверить, что вы приняли эти значительные и удачные меры только для того, чтобы отказаться от них через несколько месяцев» (GPR, 177). «Мы хотим контролировать экономическую жизнь Рейна, – заключил он. – <…> Рейн может гарантировать нам и репарации, и выполнение договора[198]. Отмена санкций есть проявление слабости, капитуляция, на которую мы не можем согласиться» (GPR, 187, 196).
Бриан, которому хлопали слева, ответил, что санкции сыграли свою роль и теперь, по мнению специалистов, причиняют неудобства не только немцам, но англичанам, бельгийцам и даже французам[199]. «Не порочьте экономические санкции, – парировал Баррес. – Они были превосходными» (GPR, 204). «Я верю, что все мы должны сплотиться вокруг кабинета, стоящего перед огромными трудностями, помогать ему, поддерживать и направлять, – записал он после дискуссии. – Но как его направлять? Как убедить, что он ошибается?» (GPR, 397).
Спор показал главное расхождение двух позиций в отношении Германии. «Бош заплатит», только если ему дадут возможность заработать, говорили левые, для чего необходимо возрождение промышленности и торговли. Экономическое возрождение Германии – залог возрождения всей Европы, находящейся в кризисе. Так же думали англичане, американцы и сами немцы – и спорить с этим трудно.
Правые настолько боялись экономического и политического усиления Германии и, как следствие, возможного реванша, что были готовы поставить под угрозу получение репараций – жизненно необходимых Франции для преодоления последствий войны и выплаты своих долгов Великобритании и США. «Только мы хотим ослабить Германию», – честно заявил Бенвиль, пояснив: «В 1914 г. мы видели, что такое организованная Германия. Видеть это еще раз мы не хотим. В сто раз лучше, если она не заплатит и нам придется отправиться туда искать наши деньги» (JBA, I, 88–89).
Вожди «Action française» были уверены, что позже Германия не просто откажется платить, но, «разбогатев, станет сильной и всё заберет назад»: «Опасной Германию делает не угроза немедленного реванша, но искусная и терпеливая подготовка армии и условий, которые позволят ей вернуть утраченное» (JBJ, II, 120, 227). Поэтому призывали выжать из нее как можно больше и как можно быстрее. Чем сильнее на нее давили, тем меньше она могла и хотела платить и тем меньше получала Франция.
Порочный круг, но именно туда вела подобная политика. Недальновидная и опасная, она не исправляла экономическое и ухудшала политическое положение как самой Франции, так и всей Европы. И она в итоге возобладала.
IV
Судьбу Бриана решило совещание Верховного совета «союзников» в Каннах в начале января 1922 г. Стремясь сохранить согласие с Лондоном и одновременно добиваясь от Ллойд Джорджа гарантий военной безопасности для Франции, премьер согласился на сокращение репараций, на участие Германии и Советской России (даже без дипломатического признания) в экономическом восстановлении Европы и в Генуэзской конференции на равных с победителями. Вопреки политическим обычаям Третьей республики в дело вмешался президент Мильеран и высказался против такого варианта, требуя полной выплаты репараций и считая обещание гарантийного пакта не более чем уловкой. «Мы протестуем против такой экономико-дипломатической амнистии», – заявил Моррас (ММТ, II, 97). Фотографию из Канн, на которой британский премьер учит французского правильно замахиваться клюшкой при игре в гольф, а тот почтительно внимает, парижская пресса встретила улюлюканьем.
«“Вы позволяете вашим газетам оскорблять меня”, – однажды заметил Ллойд Джордж Бриану. “Я?” – удивленно переспросил тот. “Вы, и вот доказательство”, – собеседник протянул ему номер… L'AF. Бриан, улыбавшийся уже с начала разговора, не выдержал и фыркнул. “Вы находите это смешным?” – обиженно сказал британский премьер. “Очень смешным”. Ллойд Джордж сердито уставился на Бриана. “Засвидетельствуйте, пожалуйста, господину Ллойд Джорджу, – сказал тот переводчику, – что L'AF не является официозным изданием”»[200].
Если нападками L'AF, шумно требовавшей предать Бриана Верховному суду[201], можно было пренебречь, то недовольство президента не оставляло выбора. 9 января премьер потребовал срочно созвать заседание правительства для вынесения вердикта его политике. Собравшийся на следующий день без участия Бриана кабинет министров принял сторону Мильерана. Новость о разногласиях президента с премьером попала в прессу, немедленно заговорившую о предстоящей смене власти.
10 января Доде предложил провести внеочередные парламентские дебаты – с очевидной целью осудить политику Бриана. Предложение не прошло, но число сторонников кабинета стремительно убывало. 11 января после заседания Верховного совета Бриан выехал в Париж, везя с собой проект франко-британского гарантийного пакта. На следующее утро Мильеран принял его с подчеркнутым радушием и отрицал причастность к утечкам (молва приписывала их военному министру Луи Барту, давнему сопернику Бриана). Однако заседание Палаты депутатов в этот день открылось резкой речью ее председателя Рауля Пере, который год назад точно так же похоронил кабинет Лейга. Под аплодисменты слева премьер произнес патетическую речь в свое оправдание, призвал «других сделать лучше» и покинул зал, чтобы сообщить президенту об отставке. L'AF вышла под «шапкой» «Бриан ушел. Да здравствует Франция».
«Каково участие Доде в отставке Бриана? – задался вопросом историк Ф. Майо. – Сам он не сомневался, что премьера сбросили монархисты. <…> Несомненно и воздействие ежедневной аргументации Бенвиля, поскольку все в Палате, будь то союзники или противники, каждое утро читали L'AF. Можно заключить, что Бриану пришлось уйти под давлением Доде в связи с вопросами внешней политики, но надо учесть два обстоятельства. Первое: Доде не лишил Бриана большинства, что вынудило бы того подать в отставку. Второе: его уход объясняется наметившимся расколом Национального блока» (DDR, 69–70). Сюарес, автор подробнейшей биографии Бриана, вообще не упомянул о демарше Доде.
«Если играть честно, Мильеран должен был поручить формирование кабинета нам, монархистам, свалившим Аристида» (LDD, 123). Понятно, что в такую возможность не верил и сам Доде. Правительство возглавил Пуанкаре, который, лишь немного перетасовав колоду, включил в него большую часть министров прежнего состава – «взаимозаменяемых, если не несменяемых», как остроумно заметил Тардьё[202].
«Возвращение Пуанкаре к делам предотвратило катастрофу», – заявил в 1924 г. Моррас (MEM, xviii). Какие отношения связывали их? Противники слева кричали, что Пуанкаре попал под влияние монархистов. Премьер, по словам Доде, «больше всего боялся прослыть “реакционером”» (LDA, 210), поэтому неохотно принимал поддержку справа и заигрывал с радикалами. Ю. Вебер, первым попытавшийся рассмотреть вопрос объективно, сделал вывод: «С 1916 по 1923 гг. “Action française” и Пуанкаре находились в одном лагере: оба ненавидели Германию, выступали за жесткую политику репараций, ждали возможности отделить Ренанию от Рейха. <…> Пуанкаре отдавал должное не только патриотизму Морраса, но и важности его партии, поддерживая частные отношения, которые не мог сделать публичными. <…> То, что мы знаем о Пуанкаре, позволяет утверждать, что в отношениях с Моррасом он не выдал никакую государственную тайну и не превысил свои полномочия. <…> Ничто не доказывает, что Моррас или Доде оказывали какое-то особое влияние на Пуанкаре» (WAF, 162). Знакомство Доде с премьером было давним (тот бывал в доме его отца), но формальным (LDD, 149).
Из опубликованных писем видно, что Пуанкаре симпатизировал Моррасу и делился конфиденциальной информацией, но отделял приватные отношения с «дорогим собратом» от публичных, в которых должен был дистанцироваться от монархистов. «Не имея возможности ответить на ваше открытое письмо ни официально, ни публично, я хочу по меньшей мере лично заверить вас, что не премину представить на рассмотрение кабинета ваш интересный и патриотичный проект», – ответил он 29 декабря 1919 г. на призыв Морраса поддержать «ветеранскую долю». «Постараюсь честно объяснить вам, – писал он днем позже, – какие трудности – уверен, непреодолимые – мешают президенту республики идти по тому пути, которым желателен вам» (LCM, 522, 524).
Теперь Пуанкаре стал премьером, т. е. получил руководство текущей политикой, и в первой же речи заявил, что, «во-первых, он представляет левых; во-вторых, Германия заплатит» (LDA, 142).