В апреле 1923 г. Дортен приехал в Париж к генералу Манжену, который и после отзыва с Рейна оставался покровителем сепаратистов. Годом раньше аналогичный вояж закончился, не начавшись: вместо обещанного приема в МИД ренанцам велели уехать, пока их не депортировали (DTR, 133, 228). Теперь Манжен подготовился лучше. За два месяца Дортена приняли председатель Сената Поль Думер, маршалы Жоффр и Фош, Баррес, «гениальный ум которого понимал всю важность рейнского дела для жизненных интересов Франции», Доде и Бенвиль, ряд сенаторов и депутатов (DTR, 133–138). Высказавшись за создание независимой Ренании, Бенвиль призвал власти «не отталкивать ренанцев» и строже обращаться с прусскими чиновниками, понимающими только язык силы, напомнив, что при Манжене, «первом французском генерале, которого ренанцы увидели после Наполеона», дела обстояли иначе (JBJ, II, 175–177).
«Ренания должна быть гласисом французской обороны, если не хочет стать передовой линией прусского реванша», – заявил гость (GPR, 456). Военные соглашались, но Дортен с сожалением отметил отсутствие политического веса даже у прославленных маршалов. Мнение депутатов значило куда больше, но в этих кругах рейнская проблема рассматривалась в контексте борьбы левых и правых, а не национальной безопасности. Лидер левых в Палате Эдуар Эррио выслушал Дортена, но уверил его в скорой победе демократии в Германии, что решит все проблемы (собеседник считал это вредной иллюзией). Лидер правых Луи Марэн, «большой друг нашего дела», сочувственно кивал, но признал невозможность повлиять на правительство (DTR, 139–140).
«Пуанкаре остался недоступным для меня», – сетовал Дортен. По его словам, премьер запретил официальным лицам принимать человека, которого берлинское правительство считает изменником и влияние которого «равно нулю». Недоброжелатели пустили слух, что визитер – «двойной агент, призванный создать разлад между французами» (DTR, 136–137). Пуанкаре, связанному официальным положением, приходилось вести сложную игру. Дортена приняли Луи Лушёр, влиятельный финансист и неоднократно министр, и Перетти делла Рокка – тот самый, которого премьер в декабре 1922 г. направил к Моррасу. Наконец, Пуанкаре послал к гостю Мориса Бюно-Варийя, хозяина газеты «Le Matin» и мастера закулисных переговоров, с сообщением, что он сочувствует сепаратистам и готов помогать им, но не может делать это официально, а потому просит визитеров уехать (DTR, 142–144).
Вернувшись домой, Дортен обнаружил, что у движения появился новый вождь – «приемный сын Рейна» Йозеф Маттес во главе организации «Свободная Ренания», которая «по большей части состояла из авантюристов и безработных», т. е. из людей, недовольных жизнью и готовых к активным действиям. Пока Дортен устраивал собрания и занимал межсоюзную Рейнскую комиссию разговорами о необходимости «рейнской валюты», Маттес формировал боевые дружины и привлек внимание деловых людей. Конкуренцию лидеров усилила пассивность Сметса, оправлявшегося после ранения (DTR, 145–147).
Тем временем берлинское правительство перешло к решительным действиям. 26 сентября 1923 г. канцлер Штреземан объявил о прекращении «пассивного сопротивления» в Руре, а президент Эберт ввел чрезвычайное положение по всей стране, фактически передав исполнительную власть в руки Рейхсвера. Задуманный как грандиозная антиберлинская демонстрация, «Рейнский день» 30 сентября в Дюссельдорфе превратился в «Кровавое воскресенье», когда штурмовые отряды правительства при помощи полиции и невмешательстве оккупационных властей разогнали ренанцев, открыв по ним огонь (DTR, 153–157). Произошел обычный в таких случаях раскол: Дортен отказался от активных действий, Маттес начал готовиться к более активным. В октябре на левый берег приехал Баррес, которого принимали как дорогого гостя. Он увидел то, что хотел увидеть: «наш престиж очень высок во всем регионе», «сепаратистская идея каждый день завоевывает новых сторонников», будучи «стихийным порождением рейнской земли» и «давней антипатии к Пруссии» (GPR, 321–327). 27 октября он писал Моррасу, что «полон восторга и вдохновения от увиденного», но заметил: «Объединенная Ренания – это опасно. Здесь тоже нужны рейнские государства» (ВМС, 617).
В ночь с 20 на 21 октября банкир-авантюрист Лео Декерс захватил мэрию Аахена, провозгласил Рейнскую республику с собой в качестве президента и обратился к Маттесу, который поспешил на помощь со своим войском. Похожие акции произошли и в других городах. С одобрения бельгийских оккупационных властей Маттес предложил создать конфедеративную Рейнскую республику из трех государств: северное со столицей в Аахене под контролем Бельгии; южное со столицей в Кобленце под контролем Франции; рурское со столицей в Эссене под контролем обеих держав; федеральной столицей предполагался Кёльн. Проект соответствовал реальной ситуации и получил негласное одобрение французов, но 23 октября бельгийцы приказали Декерсу и Маттесу немедленно очистить занятые здания, ссылаясь на приказ из Брюсселя (DTR, 159–168). Или из Лондона?..
Маттес перевез войско в Кобленц и объявил о создании собственного правительства. Боясь остаться не у дел, Дортен 3 ноября приехал туда же и после выяснения отношений с конкурентом добился уступок: Маттес стал не премьером, но «уполномоченным на Севере», Дортен – «уполномоченным на Юге» (DTR, 168–172). 23 ноября появилось сообщение о предстоящем создании «рейнского правительства» во главе с Аденауэром, лидером «легалистов», которые, по словам Барреса, «хотят получить благословение Берлина» и «не желают прослыть предателями» (GPR, 427; DTR, 187–188). Берлин уже доказал серьезность своих намерений жестким и оперативным подавлением выступлений коммунистов, нацистов и «черного Рейхсвера». Не дожидаясь прихода «пруссаков», ареста и суда, Маттес 28 ноября распустил правительство, которое так и не приступило к работе, и бежал во Францию.
30 ноября в Палате шли дебаты о Рейнской республике. Пуанкаре – не разделявший, как видно из его письма к Моррасу (LCM, 534–535), восторгов Барреса, – отмежевался от нее и получил поддержку большинства. Баррес вступился – не за вождей провалившегося путча, но за автономистские и сепартистские настроения и против действий Аденауэра, служивших, как он считал, «маскировкой для Рейха» (GPR, 347–351, 427–428). Он решил посвятить им отдельную речь и тщательно подготовился, составив более подробные записи, чем обычно (GPR, 352–365). «Нужно создать Рейнскую республику с согласия и одобрения народа», – вот его последние слова. Речь осталась непроизнесенной: 4 декабря Баррес скоропостижно умер от сердечного приступа.
Тем временем 1 декабря в Бад-Эмсе Дортен объявил об отставке Маттеса и своем «единогласном избрании» ему на смену, однако Рейнская комиссия уже на четвертый день вызвала его в Кобленц и предложила передать «полномочия» Аденауэру. Оставшись без поддержки, он капитулировал. Отделяться от Рейха Аденауэр не собирался, поэтому 23 декабря Дортену приказали ликвидировать «администрацию» и освободить все занятые его людьми общественные здания в обмен на гарантии безопасности и выезд во Францию. В новогоднюю ночь 1924 г. несостоявшийся вождь навсегда покинул Рейх (DTR, 174–175, 181–193).
Последним очагом сепаратизма оставался Палатинат (Баварский Пфальц), где заправляло «Свободное крестьянство» во главе с Францем Хайнц-Орбисом. 30 ноября Рейнская комиссия получила извещение о создании «автономного Палатината в составе Рейнской конфедеративной республики» с просьбой передать его в Париж. Ответ ожидался 10 января 1924 г., но накануне вечером Хайнц-Орбис, на котором держался местный режим, был застрелен. За этим последовали расправы с сепаратистами в Кайзерслаутерне и Пирмасенсе: названия двух городов стали для Морраса синонимом «предательства» Пуанкаре и «похоронным звоном по рейнской политике Франции» (МЕМ, cxxxix). 27 февраля зелено-бело-красный флаг Ренании был спущен с последнего общественного здания (DTR, 195–202).
Химера-на-Рейне стала историей. Дортен, местом жительства которому определили Ниццу, занялся адвокатурой, получил французское подданство, написал мемуары и скончался в 1963 г. в возрасте 83 лет. Он пережил нацистскую оккупацию – в отличие от Маттеса, арестованного, депортированного в Германию и умершего в 1943 г. в Дахау. Сегодня обоих помнят только специалисты – в отличие от Аденауэра, будущее которого едва ли мог предвидеть и он сам.
VII
Пришла пора итогов. «Победа в Руре», которую апологеты сравнивали с «победой на Марне», оказалась пирровой, и надорвавшейся в экономическом отношении Франции пришлось согласовывать действия с Лондоном. Теперь монархисты осуждали не только внутреннюю, но и внешнюю политику кабинета. К началу 1924 г. разрыв стал очевидным.
Моррас критиковал Пуанкаре, «втайне стыдившегося, что он перестал выглядеть примерным республиканцем», и «ставшего в оппозицию к самому себе», по принципиальным мотивам: «Оккупация Рура должна была вернуть Германию в тот спонтанный хаос, который всегда является благом для мира, но Пуанкаре не использовал этот счастливый хаос. Он позволил Германии восстановиться. <…> Баррес умер, – добавил он, – исчез источник советов и предупреждений, которые могли бы удержать Пуанкаре от роковой ошибки. <…> Англосаксонский мир вернулся в Европу господином» (МЕМ, cxxxvii–cxxxviii, cxxxix).
Зато Доде перешел на личности, обвинив премьера в сокрытии правды о смерти 24 ноября 1923 г. своего старшего сына. По официальной версии, 14-летний Филипп Доде, отличавшийся нестабильной психикой, сбежал из дома (такое случалось и ранее), связался с анархистами и застрелился. Леон утверждал, что полицейские убили сына в отместку отцу, который обличал их за потворство «бошам», но сам не имел «скелетов в шкафу». «Доде опубликовал серию статей про политическую полицию, – сказал Баррес Рене Бенджамену. – Какая смелость! Какое геройство! Но несчастный не знает, с кем схватился. Рано или поздно они его убьют». Доде заявил, что премьер покрывает своего шурина Огюста Ланна, главу «Сюрте женераль» и организатора преступления, но суд отверг эти утверждения. Бесспорных доказательств убийства Филиппа Доде нет, но и официальную версию можно считать опровергнутой