Католику Димье претило язычество автора «Антинеи», но дело не в этом. Всерьез приняв идею монархического переворота, он ждал сигнала к действию, который так и не поступил, – по его убеждению, из-за нежелания Морраса. «В практической сфере только “королевские газетчики” вели жизнь, достойную “Аction française”» (DVA, 234). Первой из упущенных возможностей переворота Димье назвал похороны редактора «Le Figaro» Кальметта, застреленного 16 марта 1914 г. мадам Кайо. «Публика была готова ко всему, многие из наших читателей ждали, что что-то произойдет» (DVA, 243) – но дело ограничилось обычной демонстрацией. Второй – вечер 28 июля того же года, когда на улицы вышли толпы людей, возмущенных оправданием мадам Кайо, а Моррас и Пюжо приказали сохранять спокойствие. Третья и самая подходящая возможность представилась с началом войны: Димье был против «священного союза» с республиканцами. «Кто побудил Морраса заявить, что “Аction française” не будет устраивать “революцию перед лицом врага”? Почему нет, если эта революция послужит общественному благу?» (DVA, 258). Наконец, сразу после войны, за время которой престиж движения вырос, следовало разорвать «священный союз» и опереться на фронтовиков – как предлагал Валуа.
Две других претензии относились к внутренним делам. Первый: «вожди не подготовили себе преемников» (DVA, 258). Позже этот упрек повторил Ребате: «Страстный проповедник преемственности, Моррас отказал себе в преемнике и систематически отстранял от себя любого кандидата на наследство. Напротив, его доверие неизменно распространялось на самых ничтожных и вредных людишек» (RMF, 128). Димье был на три года старше Морраса и имел основания беспокоиться. Однако вождь, кажется, впервые отдал соответствующие распоряжения (и то конфиденциально!) в ноябре 1943 г., в возрасте 75 лет и после тяжелой болезни: преемником он видел 71-летнего Пюжо[232]. Второй: хаос в редакционных делах, безответственное расходование средств и нежелание перемен. Димье предпочел уйти, подробно изложив причины и обстоятельства ухода (DVA, 337–355).
Подробности редакционных неурядиц оставим в стороне, но стоит сказать о личных претензиях Димье к Моррасу, «обладавшему качествами учителя, но не вождя». «Ему не хватало трех вещей: чувствительности сердца, уважения к людям, вкуса к правде. <…> Это абсолютный нигилист. Я никогда не видел более опустошенной души. Он не верил ни в Бога, ни в человека, ни в добро, ни вообще во что-либо за пределами видимого мира. <…> Он уважал только самого себя» (DVA, 329–332). Не ограничившись перечислением душевных пороков, автор нашел у Морраса изъяны вкуса и характера, от недостаточной любви к родной литературе, кроме нескольких классиков, до склонности «бросать на полпути почти любое начатое дело» (DVA, 334–336). В итоге разочарованный Димье назвал свое пребывание в «Аction française» «бесплодным предприятием и ошибкой длиной в двадцать лет» (DVA, 355).
Переиздавая материалы, связанные с юбилеем Фюстеля де Куланжа, Моррас сухо заметил в подстрочном примечании к упоминанию Димье: «Убогий сборник безумных заблуждений, который Луи Димье опубликовал против меня двадцать лет спустя, ничего не меняет в этих исторических событиях. Я могу говорить о нем как о покойнике» (DAE, 171). Характерная эпитафия!
С похожей критикой выступил Франсуа Понсеттон в «Монархических парадоксах», написанных в жанре диалога. «Учитель»-монархист делится с рассказчиком неутешительными выводами: похвалив людей «Аction française», «единственных, кто спасет Францию, если случай позволит», он объявил их и лично Морраса… якобинцами, потому что они ставят страну выше Короля, а «без Короля нет никакой Франции. <…> Франция там, где Король»[233]. Это неожиданное определение привлекло внимание Георгия Адамовича (его отклик, в свою очередь, указал мне на забытую книгу), хотя, вопреки утверждению рецензента, автор не «доказывает, что Доде и Моррас – тайные агенты Интернационала» (какого?) и что «они выдали себя в 1914 г., когда заключили союз с республиканцами для защиты Франции»[234]. Добавлю, что непримиримый противник нашего героя Жорж Бернанос в 1939 г. назвал Морраса «якобинцем» и «человеком <17>93-го года», в максимально негативном смысле, а в июле 1944 г. применил второе определение к нему и… Ленину[235].
Возмущаясь словами Морраса «наша “Марсельеза”» (речь о том, что она больше не звучит на Рейне), понсеттоновский «учитель» тоже осудил вождей «Аction française» за «священный союз» с республиканцами, вместо того чтобы «стрелять им в спину» и восстановить монархию. «Никогда у переворота не было столько шансов на успех, как накануне Марны или в дни Шмен-де-Дам», – заявил он, напомнив о самых тяжелых для армии и республики моментах. Высмеяв «национальное единение»: «Нет никакого национального единения кроме повиновения Королю согласно законам. <…> Правит всегда меньшинство, и народ счастлив, если оно хорошо правит», – «учитель» невысоко оценил шансы «Аction française» на успех и в случае прихода к власти[236]. По мнению Адамовича, монархист Понсеттон «в торжество своих идей не верит. Будущее для него беспросветно. Франция как великое историческое целое кончена».
Мнение Морраса о «парадоксах» мне неизвестно, но оно точно не могло быть положительным. Однако в 1943 г. он написал предисловие к книге Понсеттона об изобретателе ткацкого станка Жозефе Жаккаре. Не вспомнил о давних нападках? Вспомнил, но простил автора? – наименее вероятный вариант. Или просто не читал рукопись, которую его попросил благословить издатель[237]? Если учесть, что за свою жизнь Моррас написал предисловия к семи десяткам книг, в том числе малоизвестных авторов, в это можно поверить.
III
Куда бо́льшую опасность, чем раскольники, критики и даже процесс по делу о письме министру внутренних дел Шрамеку (см. главу вторую), представляли либеральные католики, с 1900-х годов упорно преследовавшие «Аction française» и «язычника» Морраса. «За защиту церкви некоторые католики нападали на меня больше, чем на любого еврейского или протестантского автора за ее оскорбление», – заметил он в 1912 г. (MPR, 420). В 1914 г. коллегия кардиналов внесла в «Индекс запрещенных книг» пять его сочинений и журнал движения. Папа Пий Х, назвавший Морраса «прекрасным защитником веры», одобрил постановление, но оставил за собой выбор времени для его оглашения, то есть фактически отменил, поскольку говорил приближенным, что не собирался этого делать (AFV, 143–145). Так поступил и его преемник Бенедикт XV, когда в годы войны вопрос был снова поднят (AFV, 211–212). Моррас высоко ценил обоих понтификов, причем не только за это решение: его последняя книга называлась «Блаженный Пий Х, спаситель Франции».
Шарль Моррас. Политика. Т. 1. 1926. Обложка и авантитул с инскриптом: «Господину Алексису Верне с очень сердечным приветом автора, Ш. М.»
Как в любом государстве, вокруг Святого престола боролись правые и левые. «Пий Х находился под влиянием антидемократов из курии. Пий XI, как и Лев XIII, охотнее прислушивался к сторонникам демократии. <…> В июле 1925 г. в Париже прошло собрание духовенства Католической ассоциации французской молодежи. Эти люди, по большей части иезуиты, единодушно выразили опасение по поводу растущего влияния моррасианской пропаганды на буржуазную католическую молодежь. Итогом дискуссии стало требование об осуждении (Морраса. – В. М.), переданное Святому престолу генералом Ордена. Были предупреждены и иезуиты, составлявшие окружение кардинала Мерсье. Этот видный бельгийский иерарх инспирировал брошюру Пасселека»[238].
Брошюра бельгийского публициста Фернана Пасселека с осуждением идей Морраса не стала событием – о них высказывались и резче. Ее вспомнили, когда в конце августа 1926 г. кардинал Пьер Андриё, архиепископ Бордо, ранее выказывавший Моррасу расположение, в «Ответе на вопрос группы молодых католиков об “Action française”» обрушился на движение и идеи его вождя как на противные вере и недопустимые для католиков. Усмотрев в демарше политическую подоплеку, Моррас обратил внимание публики на то, что бо́льшую часть аргументов против него князь церкви заимствовал у Пасселека, либерала и германофила (AFV, 56, 214–215). А в 1937 г. рассказал своему молодому другу Пьеру Паскалю, что написать письмо архиепископа вынудили власти, обвинившие его в причастности к контрабанде алмазов между Францией и Бельгией[239].
Гораздо больше, чем соблазнение умов молодых католиков, противников Морраса беспокоило его влияние в Ватикане. «В течение двадцати лет “Action française” располагало в Риме таким престижем, что большинство кандидатов на высокие церковные посты рекомендовалось исходя из дружеских отношений с ним. Чтобы стать епископом во Франции, надо было принадлежать к “Action française”, как для получения высокого поста в университете требовалось быть масоном»[240]. Утверждение Ж. Шампо, враждебно настроенного к Моррасу, перекликается со словами его другого противника. Побывав в 1924 г. в Риме, вождь радикалов и глава правительства Эррио остался недоволен тамошней французской семинарией, причем прямо назвал причину недовольства: «За 34 года это учреждение дало французской церкви всего шесть епископов; но в 1924 г. дело обстояло совершенно иначе, и главами епархий, как правило, назначали бывших воспитанников семинарии. Политические принципы “Action française” встречали в этом учреждении самый благосклонный прием» (ЭЭП, 292).
Моррас был силовым центром движения, но в данном случае оказался слабым звеном. «Неверующий (или известный в качестве такового) вождь во главе элиты, по большей части состоящей из верующих, – беспорно, исключительный случай», – признал восхищавшийся им католический журналист Робер Авар де ла Монтань