[241]. Соратники попытались защитить Морраса перед Пием XI, но «совершили огромную ошибку, решив, что с Римом можно спорить как с обычным соперником» (VNC, 88). Поддержав кардинала Андриё, понтифик 20 декабря 1926 г. публично осудил «Аction française» и через девять дней велел предать гласности давнее решение, добавив в «Индекс» движение и его газету, причем дал понять, что такова его личная воля[242] (AFV, 66–67, 107–113, 134–137).
Среди осудивших Морраса оказался Николай Бердяев. «Для французских католиков, – писал ревнитель чистоты их рядов, – история их близости с Шарлем Моррасом и “Action Française” есть настоящий скандал, компрометирующий католичество, и только сейчас это вполне выясняется. С точки зрения вечных истин христианства соединение католиков с Ш. Моррасом есть великий соблазн и ложь. <…> С кем католики соединялись? С человеком, который ненавидит Библию и евангельский образ Христа, который враждебен всякой духовности и считает самую идею Бога вредной, разрушительной и анархической. <…> Ш. Моррас более всего боится свободы во Христе, свободы Христовой, и, по-видимому, ее боялись и те правые французские католики, которые Моррасу сочувствовали. <…> И вот этот ненавистник Библии и самой идеи Бога, этот язычник, для которого греко-римские начала не превзойдены, этот позитивист, ученик и почитатель О. Конта, оказывается также страстным почитателем католической церкви, восторгающимся ее делами в мире, защищающим ее против антицерковных и антиклерикальных течений современной Франции. <…>
Ш. Моррас мог пленять своим эстетизмом. В его образе есть черты своеобразного благородства и донкихотства. Он, по-видимому, человек очень убежденный, искренний и бескорыстный, очень возвышающийся над другими газетными людьми Франции. Но когда вдумываешься в нынешний конфликт Ватикана и A. F., то остро чувствуешь, что Ш. Моррас есть страшная карикатура на латинское католичество и вместе с тем очень серьезное для него предостережение, изобличение его отрицательных и соблазнительных сторон. Ложное обоготворение юридической идеи порядка и внешнего авторитета, ослабление сознания христианской свободы, доходящее почти до полного отрицания свободы духа – вот срывы и соблазны католического латинского мира, которые у Ш. Морраса являются в виде, очищенном от веры в Бога и Христа».
«A. F., вдохновляемое Ш. Моррасом, исповедует совершенный аморализм в политике, натуралистический национализм, античное обоготворение государства, господство политики над духовной жизнью. A. F. отрицает всякую евангельскую мораль, проповедует ненависть к Германии и жаждет кровопролития», – утверждал Бердяев, пояснив для читателя русского зарубежья: «Столкновение католической церкви с A. F. представляет огромный интерес и поучение для нас, так как у нас есть свое “Action Française” – засилье правых монархических партий в Православной Церкви, карловатство, с той разницей, что Ш. Моррас является представителем утонченной культуры, изысканной интеллектуальности <…>, в то время как наше “Action Russe” отличается некультурностью, грубостью, низшим интеллектуальным уровнем и из недр его выходят лишь погромные листки»[243].
«Далеко не все католики, сочувствующие “Action Française”, подчинились папе, и это есть испытание для папского авторитета», – отметил Бердяев в той же статье. «Если католикам придется покинуть наши ряды, “Аction française” этого не переживет», – предупреждал Димье в мемуарах, опубликованных еще весной 1926 г. (DVA, 210). На полях моего экземпляра против этих слов прежний владелец записал: «Прочитал 18 июля 1927, через 6 месяцев после запрета». Предсказание не сбылось. Непокорным грозило отлучение от таинств, но «Аction française» ответило на «жестокую несправедливость» выражением неповиновения (AFV, 113–123). Французские иерархи подчинились воле папы, и лишь несколько человек, включая епископа Пенона, предпочли отставку и опалу. «Нет ничего тяжелее церковного осуждения, – свидетельствовал Робер Бразийяк. – Похоронная процессия без духовенства, гроб, поставленный членами Лиги [ «Action française»] перед закрытой церковной дверью, толпа, громко читающая молитвы и поющая псалмы. За закрытой дверью порой оказывался священник, столь же страдающий, как и те, кому он отказывал. Но дверь не открывалась»[244].
Католический философ Жак Маритен, близкий к «Аction française» в первой половине 1920-х годов и даже осенью 1926 г. именовавший Морраса «образцом гражданских добродетелей», порвал с движением, заявив, что «с болью думает» о его вожде, затем назвал «поразительным то, что еще большее число (католиков-монархистов. – В. М.) предпочло Морраса папе»[245]. Во время войны в Испании духовный разрыв перешел в политическое противостояние и открытую вражду.
По той же причине врагом Морраса стал Жорж Бернанос, «королевский газетчик» первого призыва, восторженно называвший участников движения «подлинными сынами Галлии». Похвалы Доде – с его литературными оценками считались и политические противники – первому роману Бернаноса, отошедшего от политической активности, «Под солнцем сатаны» (1926), способствовали признанию прозаика. В ноябре 1926 г. Бернанос поддержал «Action française» в конфликте с Ватиканом, но годом позже разошелся с Моррасом «без скандала, по-английски», перейдя в газету «Le Figaro», которую парфюмерный магнат Франсуа Коти стал финансировать вместо L'АF. Моррас счел это изменой, хотя расставание было мирным[246]. Только через десять лет Бернанос обрушил на бывшего мэтра неистовые проклятия, но об этом позже.
Поиск везде и во всем германских интриг[247] можно считать манией Морраса, но еще 4 февраля 1922 г. L'АF в корреспонденции из Рима назвала кардинала Акилле Ратти, будущего папу Пия XI, больше политиком, чем священником, и сторонником итало-германо-большевистского сотрудничества (JMM, 151). Германофилом считался и статс-секретарь Ватикана (второе лицо после понтифика) кардинал Пьетро Гаспарри, которого правоверный католик Доде непочтительно отнес к числу «Черетти, Гаспарри и прочих галлофобных Спагетти» (LDD, 99). 25 февраля 1931 г. ватиканский официоз «Osservatore romano» заявил, что церковное «осуждение некоторых принципов программы ни в коем случае не означает осуждения всей политики партии, о которой идет речь». А речь шла о нацистской партии, еще не пришедшей к власти, с осуждением идеологии которой выступила группа немецких епископов[248].
Дополнительный повод для беспокойства появился 1 января 1927 г. Выступая на новогоднем приеме в Елисейском дворце в качестве дуайена дипломатического корпуса, папский нунций кардинал Луиджи Мальоне высоко оценил «усилия Франции по примирению народов», особо отметив Бриана (AFV, 126–128). Персональное упоминание министра иностранных дел, известного атеиста и проводника антицерковной политики, в речи, адресованной президенту республики от имени Святого престола, выходило за рамки протокольной любезности. Всё «выглядело так, как будто между Кэ д'Орсэ и площадью Святого Петра заключен взаимовыгодный договор. Бриан взялся восстановить хорошие отношения с Ватиканом. Святейший Отец в ответ обещал осуждение, которое освободило бы (французских. – В. М.) политиков-демагогов от усиливавшейся с каждым днем опасности для них со стороны идей “Аction française”»[249].
Похвалы нунция Бриану подействовали на Морраса, как красная тряпка на давно разъяренного быка. Всего несколькими днями ранее он требовал поместить «злейшего врага мира» под стражу, чтобы не позволить ему вывести войска из Рейнской области и «нанести стране еще какой-нибудь новый ущерб». Вторые по качеству нападки он обрушил на Пуанкаре, напомнив, как тот предал рейнских сепаратистов: «У него собственные причины безмолвствовать, когда говорят о Ренании»[250].
Еще не зная о вердикте от 29 декабря, Моррас ответил на речь нунция статьей, связавшей Ватикан и Бриана, Рур и Локарно (AFV, 124–132). Затем в газетах появились решение папы и его новое письмо к кардиналу Андриё. Моррас ответил, что «ничто не заткнет нам рот, и “Аction française” продолжит защищать национальные интересы» (AFV, 137–141). Конфликт перешел в открытую фазу, что ослабило движение, поэтому его руководители начали искать пути к примирению с папским престолом, достигнутому лишь в 1939 г. при новом понтифике.
IV
Вернемся к рейнской проблеме. В ноябре 1926 г. во французской печати появилась анонимная статья, излагавшая, как вскоре выяснилось, позицию Фоша. «Эвакуация Рейнской области, если таковая, к несчастью, произойдет завтра, – говорилось в ней, – без малейшего преувеличения, оставит Францию без границы и без армии. Такова правда, суровая правда. Чтобы обеспечить и то, и другое, нам жизненно необходимое, требуются многие годы. Поскольку у нас их нет, эвакуация рейнских территорий станет настоящим преступлением против родины. Это должны понимать все у нас, начиная с политиков»[251]. Однако после принятия Берлином в 1929 г. репарационного «плана Юнга» – и смерти Фоша – французское правительство решило досрочно завершить оккупацию. По приказу премьера – им оказался версальский «миротворец» Тардьё – войска 30 июня 1930 г. оставили Майнц. «Эвакуация Рейнской области лишила нас гласиса, охраняющего наши границы», – констатировал Анри Лемери[252]. Того самого гласиса, о котором Дортен говорил в Париже семью годами ранее.