Моррас позиционировал себя как человек, пишущий прежде всего о Франции и для Франции, но его друг Доде сделал значимую оговорку: «Говоря о Франции, он (Моррас. – В. М.) говорит и для Европы, которую демократизм, затем социализм погрузили в тот хаос, который мы видим сегодня. Этого проповедника стабильности, преемственности, наследственной монархии во Франции жадно читают и комментируют во всех латинских странах, более того, в элите всех цивилизованных стран. В Бельгии, Швейцарии, Нидерландах я повсюду находил ревностных поклонников великого политика, представляющего единственный умственный бастион против нарастающего потопа революционного и германского варварства. Хороший европеец – это именно он, тот, кто воплощает порядок и иерархию, сочетая их с национальной независимостью и профессиональными и локальными свободами» (LDM, 68–69).
Противопоставление Франции и Европы приобрело особое значение в годы оккупации, когда под «европейским делом» его сторонники, а отчасти и противники, понимали участие Франции в гитлеровских планах «новой Европы». 22 марта 1941 г. Зибург, прикомандированный к посольству Рейха, выступил в Париже с лекцией «Франция вчера и завтра», утверждая, что «перемены в Европе не навязаны Германией, но стали неизбежным последствием мировой эволюции, которую война лишь ускорила». Слушателям его представил не кто иной, как Грассе, напомнивший, что «объявленный новый порядок, несомненно, может быть установлен только силой», но перевел разговор в сферу литературы, «международной духовной жизни, во многом свободной от сиюминутных политических соображений»[273].
Автора и издателя приятно удивила популярность книги, вызвавшей разноречивые отклики. Гийюэн прочитал подаренный автором с дружеской надписью экземпляр (в моем собрании) и оставил много помет карандашом, но его рецензию я не нашел. Как не нашел и речь Пуанкаре (в книге ему посвящен хвалебный этюд) с рефреном «Нет, господин Зибург…»[274].
Получив книгу от издателя, Моррас наверняка хотя бы пролистал ее, но его отклик нам неизвестен. Зато откликнулись Массис (HMD, 179–190; переработанный и дополненный вариант: HMG, 158–169) и Бразийяк. Симпатии автора к Франции показались им внешними, неглубокими, а то и неискренними. Обратив внимание читателей на купюры в переводе, из которого исчезли инвективы против французского империализма – не только идейного, но дипломатического, экономического и военного, – Бразийяк выразительно озаглавил свой отклик «Германская контрабанда». «Под словом “солидарность”, – цитировал он одну из исключенных фраз, – Франция всегда понимала согласие бывших союзников, которых она называет “народами доброй воли”, против мятежного духа побежденных врагов». По мнению критика, внимания французов достойны только суждения Зибурга о двусторонних отношениях, а «остальное, Бог мой, лишь доказывает взаимную непостижимость двух народов»[275].
Похожего мнения придерживался Массис: «Хорошо, что книгу Зибурга узнают во Франции: это лучше, чем похвала, это – предупреждение» (HMG, 169). У немецкого автора, «принадлежащего к молодому, новому, еще варварскому народу и гордого этой принадлежностью» (HMG, 165), критик нашел новые доказательства того, что немцы руководствуются «философией становления», для которой нет ничего определенного и постоянного, «творческим динамизмом», противостоящим «стабилизму». В последнем Зибург видел главную слабость Франции перед лицом наступающего «динамизма». «Говоря прямо, философия становления, по сути являющаяся немецкой, проявляет себя как бесконечный разрушительный оппортунизм» (HMD, 187). Массис, вслед за своим учителем Моррасом, трактовал это как конфликт варварства и цивилизации, напомнив, что «греко-латинская культура и связанная с ней человеческая традиция не являются для немцев фундаментальной ценностью цивилизации» (HMD, 183).
Предостерегая соотечественников от отношения к Германии как к «стране, подобной всем другим» (HMD, 179), Массис утверждал, что немецкие понятия о человеке, цивилизации, праве, интеллектуальных и моральных ценностях отличаются от «цивилизованных», то есть французских и единственно верных, и характеризуются «непреходящей враждебностью ко всем человеческим идеям, которые не допускают превращения жизни в неконтролируемый кошмар» (HMD, 190). «Для нас понятия об обещании и договоре есть основа всей цивилизации» (HMD, 188), а немцы не приемлют категорию «ответственности». Говоря прямо, речь шла об ответственности за развязывание мировой войны и о пересмотре Версальского договора, основанного на тезисе об исключительной вине Германии. «Что для Жизни эти клочки бумаги?» – иронизировал французский критик (HMG, 166).
Аргументы из «Защиты Запада» и своей критики в адрес Зибурга Массис повторил в небольшой книге «Германия вчера и послезавтра» (1949). Для него ничего принципиально не изменилось: поверженная Германия напоминала то, что было после Первой мировой… вплоть до начала Второй. «Сегодняшняя ошибка, как и вчерашняя, – мы говорим здесь только о политической ошибке – заключается в обращении с немцами, как будто они во всем похожи на других, тогда как это очень особенные люди. <…> Денацифицировать их? Следует сказать: дегерманизировать! Потому что речь идет о сущностном изменении, а не о временном обезвреживании». Не закавычивая цитату и не указывая источник, Массис повторил известные слова Сталина о том, что «Гитлеры приходят и уходят, а народ германский, а государство германское остается» – только в этом он видел доказательство «вечной угрозы»[276].
«Бог во Франции» принес Зибургу успех во Франции (Массис назвал его «странным»), где позже вышли еще 10 его книг. В их числе «Какой будет Германия» (1933), написанная в последний год Веймарской республики и выпущенная Грассе в марте того же года (перевод, видимо, делался по рукописи) под названием «Защита германского национализма». Повторяя прежние тезисы: устремленность немцев в будущее, любовь к труду ради труда, к процессу творчества, а не к результату в противовес французскому прагматизму и стремлению к законченности форм как совершенству, – автор от рассуждений о том, что «для нас завершенность означает смерть» («только законченная вещь имеет ценность», повторял Моррас), перешел к конкретным политическим проблемам.
Целью послевоенной политики «союзников» Зибург назвал «как можно более радикальное и длительное ослабление Германии», которой «в принципе сохранили жизнь, но постарались сделать ее практически невозможной». «Мы ни на миг не поверим, что сохранение мира зависит от исполнения Версальского договора», – подчеркнул он, добавив, что «полагаться на твердость Франции в деле спасения цивилизованного мира от гибели – чистой воды иллюзия». По его утверждению, «франко-германский диалог в настоящее время – не что иное, как французский монолог, слабеющий отзвук которого теряется в пустоте», а «ссылки на “человечество” всегда служат одному народу лишь предлогом для навязывания другому своих моральных ценностей»[277].
Французов особенно должны были встревожить рассуждения автора о «бескорыстности» германского милитаризма как этического проявления национального духа и о необходимости всеобщей воинской повинности – для «формирования нации» (Зибург считал, что она еще находится в процессе обретения единства), «наиболее полного воплощения моральной воли немцев» и «восстановления утраченной связи между индивидуумом и государством»[278], а вовсе не для подготовки новой агрессии. Восстановив в марте 1935 г. всеобщую воинскую повинность, нацисты объясняли это не только соображениями «чести», «равенства» и «безопасности», но желанием воспитать у молодежи сознание единства Рейха, «дать им узнать Германию», а не только свою провинцию, как писал Гитлер в «Майн кампф»[279].
VI
В полемике с «Богом во Франции» Грассе и Массис не раз вспоминали Эрнста-Роберта Курциуса, признанного в Германии знатока французской культуры и франкофила, первого «хорошего немца», которого философ Поль Дежарден в 1922 г. пригласил на знаменитые «декадники» в Понтиньи.
Курциус был известен как знаток средневековой латинской литературы, которую считал проявлением европейского культурного единства, и как истолкователь современной Франции, ценивший Жида, Пруста, Роллана, Клоделя и написавший книгу о Барресе. Неудивительно, что именно ему заказали книгу о французской цивилизации, предназначенную для широкого читателя и использования в школьном и университетском образовании. В 1931 г. Грассе выпустил ее (и годом позже переиздал) под заглавием «Эссе о Франции» в переводе Жака Бенуа-Мешена, сторонника сближения с Германией.
Отметив в предисловии к французскому изданию свою «нелюбовь к обобщениям» (CEF, 11), Курциус именно обобщал, а не просто делился личными впечатлениями, как Зибург. Сквозная тема книги – «французское понятие цивилизации» (заглавие первой главы) и разница в понимании немцами и французами таких вещей, как цивилизация, культура и история.
Писавший, как и Зибург, для немцев, а не для французов, Курциус сразу объяснил, почему французы отождествляют себя с цивилизацией, а немцев считают варварами:
«В Германии понятия о национальном и всеобщем противопоставлены друг другу, во Франции они едины. <…> Претензии на всеобщность преобразовались в национальную идею. <…> Во Франции понятия о нации и о цивилизации полностью совпадают, так что между ними невозможно провести различие. <…> Поскольку Франция отождествляет себя с понятием цивилизации, она никогда не говорит о “французской цивилизации”, но лишь просто о цивилизации. Так французское национальное самосознание возвышает себя до всеобщности.