[170]. «Гитлер хочет бросить нас против Сталина, а Сталин против Гитлера. Диктаторы оспаривают Францию друг у друга», – суммировал 23 ноября 1935 г. Бенвиль, добавив: «Русский альянс и германский альянс в равной степени достойны того достославного персонажа, который, спасаясь от ливня, бросился в реку»[171].
Заглавие статьи, откуда взяты последние слова, «Не выбирать между двумя альянсами» можно считать завещанием Бенвиля и лозунгом «Action française». Еще 28 апреля 1935 г., за несколько дней до подписания Францией нового договора с СССР, Моррас предупреждал: «Гитлеровские интриги гораздо опаснее советских. Советы могут создать революционную ситуацию. Гитлер готовит методичную варваризацию всей Европы. – Но Гитлер «правый»! (говорит воображаемый собеседник – В. М.). – Дитя! Гитлер – немец! Гитлер – такой же «правый», как тот персонаж двухтысячелетней давности, которого латинский историк называл Арминий и который носил имя Герман. Дикарь? Варвар? Нет: архетипическое воплощение дикости и варварства. <…> Мы можем наблюдать гитлеровских посланцев в лучшем обществе, рассказывающих о немецком диктаторе как о естественном защитнике прав, чувств, интересов, идей порядка, прогресса, общественного блага. <…> Однако под именем Гитлера нам несут не порядок <…> но лишь саму Германию и вечный германизм»[172]. «Остережемся верить, что для защиты Европы нам придется выбирать между Берлином и Москвой. Мы не обратим взор ни в одну, ни в другую сторону», – заклинал Анри Массис в феврале 1939 г. (НМС, 41).
Так считали не только монархисты. «Россия неизбежно останется верна Германии, – утверждал в 1933 г. Жорж Сюарес. – Им обеим, вместе с Италией, выгоден пересмотр («мирных» – В. М.) договоров. Обе проходят через период революционного кризиса. <…> Побежденные в войне, бунтующие против договоров, бунтующие против существующего социального строя, Германия и Россия должны протянуть друг другу руки. Это логично. По тем же причинам мы не должны протягивать им руку, пока от возможных сюрпризов нас защищают только хрупкие гарантии франко-советского договора». «Лично я, – добавил он, – не испытываю особой симпатии к Муссолини, но куда охотнее поддержу сближение с Италией, с которой у нас общая культура и традиции, чем с Россией, во всем отличной от нас»[173]. «Прошлое Советов, – вторил Сюаресу в декабре 1934 г. Лемери, – не позволяет рассчитывать на их верность своим обязательствам, равно как и на постоянство их предложений. Вчера они были сторонниками Германии и могут снова стать ими завтра, если это будет в их интересах»[174]. «Идейные» люди во Франции в союз большевизма и гитлеризма не верили, точнее, отказывались верить.
Реакция Берлина на франко-советский договор оказалась ожидаемой. Нотой от 25 мая 1935 г. правительство объявило его направленным против Германии и потому противоречащим Локарнским соглашениям, приверженность которым оно подтвердило. Франция ответила лишь через месяц, Англия, Италия и Бельгия и того позже. Все они заявили о незыблемости локарнской системы и отвергли аргументы Берлина. Однако время дипломатической казуистики прошло.
В июле 1935 г. военный министр Жан Фабри отверг предложение советского полпреда Владимира Потемкина дополнить договор оборонительной военной конвенцией, заявив, что его пугает перспектива новой войны в Европе, которую подобное соглашение может приблизить. «Почему она должна пугать нас? – заявил Потемкин с беззастенчивостью, смущавшей даже прожженных ветеранов дипломатии. – Из последней войны вышла Советская Россия. Из новой войны выйдет Советская Европа» (FPC, 75–76). Несмотря на горячую агитацию деятелей вроде Поля Рейно, сделавшего союз с Москвой своей главной политической темой[175], идея военной конвенции была похоронена. Тем не менее, 21 ноября в беседе с послом Франсуа-Понсэ Гитлер заявил, что не просто видит во франко-советском договоре «военный союз, направленный против его страны»[176], но что «Россия представляет опасность для Европы; она не является европейской страной, она думает только о разрушении Европы» (ЭЭП, 735).
«Гитлер дал понять, что, заключив союз с Советами, Франция закроет путь к согласию с Германией, – напомнил 2 января 1936 г. Бенвиль. – Мы не спрашиваем его совета, подписывать нам пакт с СССР или нет. Это касается только нас»[177]. Речь шла о ратификации договора, к обсуждению которого Палата депутатов приступила 12 февраля, уже после отставки Лаваля с поста премьера и смерти Бенвиля. Против выступили «правые». К ним присоединился экс-коммунист Жак Дорио, заявивший, что Москва толкает Париж на войну с Берлином… с которым сама может договориться в силу наличия у Рейхсвера просоветских настроений[178]. 21 февраля в интервью Бертрану де Жувенелю[179] Гитлер заявил о желании улучшить отношения с Францией, но сделал последнее предупреждение: «Вы понимаете, что делаете? Вы сами лезете в дипломатические силки страны, единственной целью которой является втянуть великие европейские державы в конфликт, выгодный только ей»[180].
«Несомненно, эти заявления могли заставить задуматься парламент, уже разделившийся во мнениях, – полагал Бенуа-Мешен. – Но из-за вмешательства Кэ д’Орсэ (МИД Франции – В. М.) публикацию отложили. Интервью появилось лишь 28 февраля – когда было уже поздно»[181]. Действительно, «было уже поздно»: 27 февраля Палата ратифицировала франко-советский договор большинством голосов (353 против 164). В случае своевременного выхода интервью было бы меньше голосов… «против»: слова Гитлера выглядели откровенным вмешательством во внутренние дела Франции, а ссылка на них повредила бы любому французскому политику. 4 марта сенатская Комиссия по иностранным делам одобрила договор.
«Заявления [Гитлера] были призваны не помешать ратификации пакта, – отметила историк Б. Ламбауэр, – но подготовить почву (во Франции – В. М.) для принятия другой [его] инициативы, представленной как “контр-мера”, которая последовала несколько дней спустя, – ремилитаризации Рейнской области»[182]. Действительно, ответ Берлина не заставил себя ждать. 5 марта 1936 г. военный министр Вернер фон Бломберг передал в войска приказ фюрера: через двое суток вступить в Рейнскую область, – что означало конец Локарно… и начало войны? «Гитлер не ведет никакой тонкой игры, – заметил Марсель Дэа по поводу заявления о восстановлении «военной независимости» Германии годом раньше, но сказанное применимо и к другим шагам диктатора, – он не делает ничего, о чем заранее не заявил бы во всеуслышание. Просто никто не воспринимал его слова буквально, а потом удивлялся или возмущался» (DMP, 325).
Уже 5 апреля 1935 г. в Париже Высший военный комитет[183] обсуждал возможность вступления германских войск на левый берег Рейна и ответные меры, но не смог прийти ни к какому решению[184]. Осенью французская разведка докладывала о подготовке ремилитаризации. Гитлер ждал благоприятного момента, и вот он наступил: «появление переходного правительства в ожидании всеобщих выборов – это всегда период неуверенности, мало подходящий для решительных мер»[185]. Шаг был рискованным, но фюрер правильно оценил риск. В случае принятия Францией военных мер он был готов отступить, как свидетельствовал переводчик фюрера Пауль Шмидт[186], в случае дипломатических – нет. Военное вмешательство Англии (в 1935 г. она, не информируя Францию, заключила военно-морское соглашение с Рейхом и критически отнеслась к франко-советскому договору) исключалось, а слов Гитлер не боялся. Италия? Если бы в Париже и Лондоне так не глумились над Муссолини, не говоря о санкциях в связи с агрессией в Эфиопии… Бельгию в военном отношении не принимали всерьез, зато в Брюсселе задумались о последствиях: как Франция защитит других, если не защищает себя? 14 октября 1936 г. король Леопольд III объявил о неучастии страны в любых коалициях и о строгом нейтралитете с целью «избежать войны на нашей территории». Зато о готовности оказать военную помощь Франции объявил польский министр иностранных дел Юзеф Бек, известный склонностью к необдуманным высказываниям и горячительным напиткам. А он в те годы считался «прогерманским» политиком[187]…
«Перед лицом европейской смуты и германской угрозы не внешнего союза нам надо искать в первую очередь, – заклинал Моррас 7 февраля 1936 г. – Нам нужна внутренняя сила. Ни одним, ни другим не надо предлагать новых соглашений, нужно укреплять наш дом. Необходимость силы – главная аксиома. Надо снова и снова повторять одно-единственное слово: ВООРУЖАТЬСЯ» (MGA, 130). В Париже его не услышали. Зато как будто услышали за Рейном.
Утром в субботу 7 марта послам «локарнских» держав в Берлине были вручены меморандум об отказе Германии от соглашений 1925 г. и новые предложения по созданию системы безопасности, включая разоружение и пакты о ненападении сроком на 25 лет со всеми соседними странами. В полдень Гитлер начал долгую речь перед Рейхстагом. Пока он говорил, части Вермахта вступили в Рейнскую область, где их встречали цветами. «16 марта 1935 г. означало для Германии восстановление военной