Даже тогда, когда союз между Парижем и Римом стал невозможен, Муссолини продолжал интересовать французских националистов как возможный фактор сдерживания Германии. «Вы спасли родину. Теперь спасите Европу! – заклинал его друг Морраса, писатель Рене Бенжамен в августе 1936 г. – Я уверен, что никто, кроме вас, не может ее спасти. Только вы, защищая христианский дух лучше, чем Ватикан, выстроили подлинный и прочный барьер против большевизма. Только вы, опираясь на римскую силу, можете сказать возгордившейся Германии, такой незрелой и такой свирепой, четкое и ясное “Стой!”». Дуче многозначительно ответил: «Думаю, я всегда был очень терпелив»[260].
Важные подробности этой встречи, оказавшейся последней, Бенжамен обнародовал лишь после смерти собеседника. Прощаясь, он спросил Муссолини: «Вы обстоятельно говорили с Гитлером?». «Говорить! – ответил тот, нахмурившись. – Разве можно говорить с сумасшедшим!». Еще гость сказал: «Следующая война будет более жестокой для нас!». «Почему?» – с вызовом бросил хозяин. «Потому что воевать будут наши сыновья». «Сколько вашему старшему сыну?» – спросил Муссолини[261]. 7 августа 1941 г. Бруно Муссолини погиб во время испытаний нового бомбардировщика. 9 февраля 1945 г. Жан-Лу Бенжамен умер от ран, подорвавшись на немецкой мине в Эльзасе.
В успехе Народного фронта были свои победители и проигравшие. Небывалого результата (72 мандата против прежних 12) добились коммунисты, что, по саркастическому замечанию Ребате, «вдвое превзошло самые мрачные прогнозы» (RMF, I, 38). В правительство «коко», как их называли противники, входить не собирались, но Жак Дюкло стал вице-председателем Палаты депутатов. Социалисты (149 мандатов против 129) потеряли голоса рабочих, перекинувшихся к коммунистам, но приобрели голоса государственных служащих, ранее отдававших предпочтение вечно правящим радикалам. В проигрыше (109 мандатов против 159) оказались радикалы, скомпрометированные «делом Ставиского» и событиями 6 февраля. В сумме партии Народного фронта и их союзники, в основном из числа бывших коммунистов и социалистов, получили на 40 мест больше, чем после выборов 1932 г. Это была крупнейшая победа «левых» за всю историю Третьей Республики. «До этого момента мы скользили по наклонной, а теперь рухнули вертикально вниз», – афористично заметил Жан Фабри (FPC, 99).
Перед выборами лидер социалистов Леон Блюм – не Торез или Дюкло, а богач Блюм! – заявил: «Взяв власть, мы сразу дадим понять, что установим диктатуру пролетариата, отправив буржуазную законность в отставку. Мы распустим кадры армии, бюрократии и полиции, заменив их нашими людьми, и приступим к вооружению пролетариата. Только поставив на место капиталистического насилия организованную диктатуру трудящихся, мы сможем экспроприировать экспроприаторов и построить коллективистское или коммунистическое общество»[262].
Чего только не заявишь в пылу борьбы, особенно ради союза со стремительно набирающими силу коммунистами! Устанавливать «диктатуру трудящихся» победивший на выборах Блюм не собирался, но имел обширную программу национализации. За сказанное пришлось отвечать. 25 мая – после выборов, но до формирования коалиционного кабинета с радикалами – в стране началась волна стачек и захватов фабрик и заводов, напоминавшая события в Италии между окончанием мировой войны и приходом Муссолини к власти, а то и «красногвардейскую атаку на капитал». «Никогда французский рабочий класс и вся страна не были так близки к революции, – утверждал Виктор Бартелеми, идейный коммунист, начавший сомневаться в правильности курса Москвы. – Создание правительства Блюма не успокоило революционный порыв масс. Коммунистическая партия в это время довольствовалась тем, что возглавляла это движение везде, где могла, а могла она это делать на многих предприятиях. Только она могла превратить стихийное майское движение как минимум в попытку установить власть Советов». 8 июня, через два дня после утверждения Палатой кабинета Блюма, Всеобщая конфедерация труда и Всеобщая конфедерация работодателей заключили Матиньонские соглашения, названные так по месту подписания – резиденции премьера, который выступал их гарантом. Об «экспроприации экспроприаторов» речь не шла, но профсоюзы, попавшие под контроль коммунистов, добились больших уступок. «Рабочие сами всё взяли, а Блюм производил впечатление человека, скорее узаконившего взятое силой, нежели выполняющего программу»[263]. Установление «власти Советов» не входило в планы коммунистов, довольных демонстрацией силы, и 11 июня Торез велел прекратить борьбу. «Великая надежда мая была мертва, умышленно и хладнокровно убитая Французской коммунистической партией», – суммировал Бартелеми, объясняя свой разрыв с ФКП[264]. Похоже на разрыв будущих «кагуляров» с «Французским бездействием».
Однако уже в феврале 1937 г. премьеру пришлось признать провал экономической политики, ослабившей Францию и не принесшей счастья трудящимся, и объявить об «остановке» разрекламированных реформ. 21 июня после вотума недоверия в Сенате Блюм, поддерживая видимость единства, уступил пост премьера Шотану (знакомые все лица!) и остался вице-премьером. «Правительство Народного фронта под руководством социалистов» сменилось «правительством Народного фронта под руководством радикалов».
Еще 10 января 1936 г. парламент под давлением «левых» принял два закона. Первый – о запрете националистических лиг без решения суда, только по декрету правительства. Второй – о передаче всех дел об угрозах смертью в исправительный суд по уголовным делам, как это было в случае с письмом к Шрамеку, почему закон прозвали «законом Морраса». Вскоре оба были применены на практике.
Месяцем раньше, в декабре 1935 г. «правый» депутат Жан Ибарнегарай от имени «Огненных крестов» принял предложение социалистов и коммунистов о роспуске всех «штурмовых отрядов», что остальные националисты восприняли как опасную демагогию. Месяцем позже, 13 февраля 1936 г. на похоронах Жака Бенвиля произошел инцидент. В процессию, провожавшую его в последний путь, вклинился требовательно сигналящий автомобиль. Узнав в пассажире Леона Блюма (за рулем сидел его соратник Жан Монне), несколько бывших (это важно!) «королевских газетчиков», покинувших движение после 6 февраля, разбили стекла машины и стали выкрикивать угрозы. Осколок поранил Блюму ухо – и вскоре он появился в Палате депутатов с головой, замотанной бинтами. Инцидент получил огласку как чуть ли не террористический акт, хотя именно вожак группы настоящих «людей короля» Пьер Жюэль восстановил порядок и помог Блюму укрыться в соседнем доме[265].
Монархисты объявили случившееся полицейской провокацией, однако правительство в тот же день издало декрет о роспуске Лиги и Союза учащихся «Action française», а также «королевских газетчиков». В офисах, редакции L’AF и квартирах лидеров движения, включая Морраса и Пюжо, прошли обыски, не давшие, правда, никакого «компромата». Затем по всей стране полиция начала обыскивать и закрывать местные отделения. 4 апреля Государственный совет отклонил апелляцию организаций, подлежащих роспуску (AAF-1937, 251–257). «Action française» продолжало действовать через объединения Дам-Монархисток (Les Dames Royalistes) и Барышень-Монархисток (L’association des Jeunes Filles Royalistes), Ассоциацию Марьюса Плато[266] и Союз французских корпораций, созданный в 1923 г. для пропаганды экономической и социальной программы движения. Возросла роль L’AF, при которой были созданы иллюстрированный ежемесячник «Action française mensuelle», Комитет документации и распространения и Лекционная служба (AAF-1938, 273–283). «Альманах Action française» на 1937 год впервые вышел без списка местных отделений, руководителей и представителей движения. «Являлись ли эти лиги на деле столь опасными для республики? Увы, нет! Но “левые” еще не оправились от великого страха 6 февраля!» – суммировал Шарбонно, жаждавший активных действий (СМР, 157).
Действие второго закона Моррас решил проверить на себе. Через три дня после его принятия он перепечатал статью от 13 октября 1935 г. про «кухонный нож», добавив: «Повторим, что за мир эти несчастные отвечают головой – собственной головой, и да услышат они меня. Если мир сохранится, на их плечах уцелеет мозговой аппарат, который им, впрочем, неважно служит. Если мира не будет, головы полетят одна за другой» (VCM, 379). Автор считал, что угроза подействовала. «Воле Ко́тов и Блюмов, злой и доброй, был поставлен предел, – писал он два года спустя. – С сентября 1935 г. по май 1936 г. они ничего не смогли сделать ни против мира, ни против Италии, поскольку их злонамеренную силу сдерживал и ограничивал наш антидемократический кухонный нож» (VEF, 61). 14 марта 1936 г. начался суд. Через неделю Моррас был приговорен к четырем месяцам заключения и подал аппеляцию.
Не дожидаясь ответа, 14–16 мая он опубликовал серию статей, в которой пригрозил «кухонным ножом» лично Блюму, если политика Народного фронта приведет к войне с Италией. 23 мая неугомонному трибуну вынесли приговор по новому делу: восемь месяцев тюрьмы и двести франков штрафа. Журналисты острили по поводу странной арифметики, согласно которой за одного Блюма полагается срок в два раза больший, чем за 140 депутатов, включая того же Блюма. 21 июля первый приговор за «кухонный нож» был смягчен (три месяца заключения вместо четырех) и позднее поглощен вторым, но не отменен. После отклонения Кассационным судом всех аппеляций, 29 октября в 17 часов генеральный прокурор подписал ордер на арест. Через час с четвертью – рекорд для неспешного французского правосудия – 68-летний Моррас был арестован при выходе из ресторана, где обедал, и отправлен в тюрьму Санте без возможности заехать домой, чтобы взять заранее приготовленные теплые вещи. Узнав об этом, знаменитый ученый Жорж Клод лично привез ему в тюрьму свою шубу. Морраса поместили в «политический блок», где в разное время побывали Доде, Пюжо и многие «люди короля»