После того, как вторая встреча Чемберлена с Гитлером 22–23 сентября не дала результатов, «25 сентября Даладье отдал приказ о частичной мобилизации французской армии, что превращало ситуацию уже в совершенно угрожающую. Эрик Фиппс, британский посол в Париже (и знакомый Доде – В. М.), несмотря на семейную германофобию, все же сообщал телеграммой, что “война была бы самой непопулярной мерой во Франции. <…> Я поэтому думаю, что правительство Его Величества должно понять чрезвычайную опасность попытки поощрить малочисленную, шумную и коррумпированную воинственную группу политиков здесь”»[351]. Беллицистам удалось вызвать у Даладье очередной прилив активности, но он разбился о решимость Чемберлена предотвратить войну.
27 сентября, когда между столицами непрерывно летали телеграммы и звонили телефоны, L’AF вышла под «шапкой» «Долой войну!» во всю ширину первой полосы. Днем позже, под «шапкой»
«Нет войне!», Моррас писал: «Если Гитлер нападет на нас, виноват будет Гитлер. Но если мы, по собственной воле, нападем на Гитлера из-за Судет, чехословаков и прочих народов или стран, виноваты будут девятнадцать вышеназванных человек (члены французского кабинета – В. М.). Полные решимости отразить любую германскую агрессию, в данный момент мы против объявления войны Гитлеру. Эту войну мы проиграем. Мы не имеем права брать на себя инициативу поражения в момент, когда Франция изнемогает под бременем, навязанным ей двадцатью годами самой абсурдной политики – дипломатической, финансовой, военной, морской, воздушной»[352]. «Я отказываюсь читать газеты, кроме L’AF, которая восхищает благородством, отвагой и терпением и утешает среди обилия письменных и устных глупостей», – писал 28 сентября матери из армии лейтенант Робер Бразийяк (RBC, X, 508).
Номер от 29 сентября под «шапкой» «Никакой войны! Нет! Нет!» открывался перепевом куплета «Интернационала» про «пули для собственных генералов»:
Когда ж прикажут каннибалы:
Геройски гибнуть вам дано! —
Должны мы целить наши залпы
В вас первых – Мандель, Блюм, Рейно.
«Министр юстиции Поль Рейно распорядился конфисковать газету, но пока приказ передавался, тираж был почти полностью распродан. Распоряжение министра о начале следствия о подстрекательстве к убийству потонуло в зыбучих песках формальностей» (WAF, 468).
Вернувшийся из Мюнхена Даладье «на аэродроме Бурже был напуган видом толпы, которая бросилась к нему, сметая стражей порядка. Плохо осведомленный, он решил, что ему устроят трепку. Его радостно приветствовали, и премьер выглядел удивленным. <…> Кроме коммунистов, политических эмигрантов и их союзников, вся Франция радостно ликовала», – вспоминал антикоммунист Морис-Иван Сикар, будущий коллаборант и гонитель «Action française», получивший после войны известность как писатель под псевдонимом «Сен-Польен». И привел цитату из тогдашней статьи будущего премьера Жоржа Бидо: «Мюнхенское соглашение нанесло удар войне и частично сдержало натиск германизма… Действительно кажется, что после этой встречи четырех обращение к войне стало невозможным ни морально, ни материально»[353].
Кабинет, включая беллицистов, единогласно одобрил соглашение. Блюм заявил о «глубоком облегчении». «Нам повезло, что у нас есть он, – заметил Бразийяк о Даладье. – Блюм при всей доброй воле мира не смог бы встретиться с Гитлером» (RBC, X, 510). L’AF вышла под «шапкой» «Мир! Мир! Мир!» Общее ощущение удачно передал Доминик: «Мы избежали смерти. Миллионы людей, которые могли пасть мертвыми, облегченно вздохнули. Страна, которой грозило поражение или, по меньшей мере, бессмысленная и бесславная бойня, не пострадала и осталась хозяйкой своей судьбы»[354]. Ни Чехословакия, ни судетские немцы французов не волновали. 5 октября в Палате «за» проголосовали 535 депутатов, «против» – все 73 коммуниста, «правый» беллицист Анри де Кериллис и социалист Жан Буэй, ничем более в истории не известный; в Сенате голоса «против» подали только два коммуниста.
Неожиданным эпизодом – как из авантюрного фильма – стал тайный приезд во Францию на несколько часов 21 октября Генриха графа Парижского (напомню, что членам бывших королевских домов запрещался въезд в страну). Группе заранее собранных журналистов он зачитал заявление, которое в мемуарах назвал «антимюнхенским» (НСР, 133). На деле оно лишь критиковало военную политику Франции как исключительно оборонительную, что привело к «капитуляции», и расколу в обществе (НСР, 331–333). Будущий претендент не пригласил L’AF на свою «первую пресс-конференцию на французской территории» (НСР, 133), но Моррас заявил о единстве их позиций, попутно задав вопрос, «не вернулось ли Его Королевское Высочество к некоторым поверхностным суждениями о национализме». Он также покритиковал призывы к объединению «людей доброй воли из противостоящих партий», наставительно заметив: «Есть идеи, которые разрушают душу и тело родины, и те, что их возрождают. Есть идеи истинные и идеи ложные» (VCM, 402). Генрих на эти слова не отреагировал.
«Action française» одобрило Мюнхенское соглашение. Не как расчленение Чехословакии, не как уступку Германии, не как возможность договориться с Гитлером и, тем более, не как капитуляцию Франции, но лишь как возможность избежать войны, как лучший выбор при наличии «альтернативы между войной без надежды и миром без гордости» (HBG-II, 187). «Это не дипломатическая победа, более того, это тяжелое поражение “союзников”, – подчеркнул Анри Бордо, напомнив о временах Антанты. – Единственный счастливый результат в том, что воля к миру одержала верх над волей к войне»[355]. «Нас обманывают, когда говорят, – писал Моррас 1 октября в номере под «шапкой» «Объединяться и вооружаться!», – что пример четверга (день подписания соглашения – В. М.) убеждает в том, что мирным соглашением и хорошими международными инициативами можно предотвратить любые опасные действия. Подобное обобщение хуже, чем безрассудно. Оно игнорирует весь опыт последних лет, все уроки, которые события преподнесли брианизму, пацифизму, женевизму. Нет, войну как таковую не победить снадобьем, изготовленным в Мюнхене». «Сейчас, как никогда, надо работать, сосредотачиваться, объединяться, укреплять альянсы на Западе, нормализовать отношения с Римом, где обитают победа и мир, наконец, вооружаться», – заключил он[356].
Заслуживают внимания еще два замечания Морраса из той же статьи. Первое. «Правда в том, что навязанный мир дает Гитлеру огромные барыши[357]. Правда в том, что с помощью всех этих протоколов, соглашений и прочих дипломатических документов, уже подписанных или подлежащих подписанию, он без единого выстрела открыл себе свободный путь на Восток». Второе. «Всё предпринятое для предотвращения этой войны сделано в русле ритуального подчинения английскому руководству. Не будем жаловаться, поскольку мир спасен, но не стоит и гордиться, поскольку самостоятельность французской политики здесь никак не проявилась». Позже трактовка Мюнхена как отказа Франции от самостоятельной политики и даже как «второго Седана» войдет в риторику тех самых беллицистов, которые называли Морраса и его единомышленников «мюнхенцами».
«В момент Мюнхенского соглашения осенью 1938 г., – подытожил Доде полтора года спустя, – мы не были готовы ни в каком отношении и жили глупыми иллюзиями относительно франко-советского договора и Красной армии. Поэтому война ради Чехословакии в тот момент была безумием, и Невилл Чемберлен имел тысячу оснований поступить так, как он поступил»[358].
Роль «Action française» – движения, газеты и лично Морраса – в событиях удачно суммировал Бразийяк в «Нашем предвоенном»:
«К счастью, оставалось движение, которое в этот момент достигло, по-моему, своей высшей точки. Я говорю об “Action française”.
Мы никогда не забудем роль, которую оно сыграло, – всегда под огнем, постоянно атакуемое, причем своими. Мы знаем его людей, прошлое, доктрину. Но кажется, что именно в сентябре 1938 г. начался самый удивительный год в его истории. В недели, предшествовавшие Мюнхену, пока не было Морраса (проводившего отпуск в Мартиге – В. М.), национальная пресса колебалась, и даже лучшие заблуждались. Когда он вернулся и начал писать, с ним вернулись разум, ясность, надежда. Мы не забудем ничьи усилия в этой борьбе за мир, усилия Муссолини и французского правительства. Но мы знаем, что лишь немногих нельзя заподозрить в малейшей податливости по отношению к Германии, с которой они боролись всегда и на всех фронтах, – людей “Action française”.
B этой борьбе за мир с ними были их прошлое и их теории (некоторые даже говорили: и их предрассудки). И только они показали пример удивительной молодости, не став рабами ни прошлого, ни теорий. Доктрина не закостенела, не сковывала их: враги Германии, они примирились с ее дипломатическим и территориальным успехом, потому что сочли его более благоприятным, чем наш разгром. Не сводя глаз с единственной цели и продолжая бить в одну точку, люди “Action française” выполнили священный долг, которому посвятили все свое существование, – материальное спасение родины. Потому что они были давними противниками Германии, непримиримыми врагами германизма во всех формах, потому что это упорство и непримиримость навлекали на них насмешки и издевки, – именно поэтому к ним стали прислушиваться, анализировать, следовать за ними. “Раз даже они так говорят, это наверняка правильно”. Это позволило спасти мир» (RBC, VI, 300–301).
«Вы хорошо, знаете мой дорогой мэтр, какое место вы занимаете в нашем восхищении, в нашей благодарности: первое, – писал Ребате 29 сентября Моррасу. – Конечно, мы знаем, каких героических усилий стоили вам последние статьи, написанные