Передовица 28 августа оказалась «последней вольной статьей Морраса» (VCM, 410). В тот же день начальник парижской судебной полиции Шарль Мейер вызвал Мориса Пюжо, который показал на следствии: «У него было сообщение для нас от имени председателя совета (министров – В. М.). Кампания Морраса, сказал он, мешает политике Даладье; он вынужден потребовать ее прекращения. Я ответил Мейеру, что перед лицом опасности, которая, по его мнению, угрожает нашей стране, Шарль Моррас безусловно будет продолжать, насколько это в его силах, подавать сигналы тревоги, поскольку таков его долг. Глава правительства может исполнить свой, введя цензуру; Моррас подчинится приказу» (РAF, 20). «Их беспокойство было оправданным, – горько заметил Моррас. – Если бы пресса осталась свободной, мы были полны решимости сделать всё, чтобы остановить эту глупость и безумие. Отбыв 250 дней в тюрьме за угрозы в адрес слишком воинственных депутатов, я бы с радостью отсидел еще две тысячи за противостояние министрам – поджигателям войны. Новый декрет лишил меня единственного орудия борьбы – газеты – без возможности помешать преступлению. <…> Оружие было вырвано из наших рук. Мы не могли повторить то, что сделали одиннадцатью месяцами раньше (перед Мюнхенским соглашением – В. М.). Борьба за мир, которая также была борьбой за Родину, оказалась невозможной» (MSF, 320, 70).
Цензура прессы, радио и кинематографа была введена 28 августа. На следующий день почти вся передовица Морраса зияла белым пятном. Через четыре года L’AF поместила ее полный текст. Призвав не начинать войну и создать национальное правительство с участием «Аction française», Моррас писал: «Нам говорят: Так вы бросаете Польшу? Мы не бросаем Польшу. Но мы видим, что в абсурдной Европе 1919 года Польша была хрупким созданием: прежде всего ей надо было помочь выжить. <…> Главнейший интерес этой страны снова и несмотря ни на что связан с существованием Франции. После трех разделов Польша уже была мертва, но воскресла. Она воскреснет снова, если будет жива Франция. Спасем прежде всего Францию, если хотим спасти будущее Польши» (WAF, 474). Напомню, что это опубликовано 29 августа 1943 г. в оккупированном немцами Лионе.
1 сентября в 4.45 утра вермахт вторгся в Польшу. В 10.30 во Франции была объявлена всеобщая мобилизация. Из редакции L’AF к мэтру отправился Пьер Варийон. Услышав новость, Моррас попросил повторить ее, как будто надеялся ослышаться, затем воскликнул: «Какая глупость! Какое преступление!». И чуть позже глухо пробормотал «Бедные, бедные мальчики!»[401].
Противники войны во главе с министром иностранных дел Бонне до последнего момента пытались предотвратить европейский конфликт и добиться созыва новой международной конференции, возлагая надежды на Муссолини, но их усилия разбились о позицию Берлина и Лондона, где беллицисты окончательно взяли верх. После объявления мобилизации Моррас не верил в счастливый исход. «Враг уже здесь, – писал он 2 сентября. – Кто привел его сюда? Это больше не важно, поскольку всё происходит так, как будто он уже на границе. <…> Возможно лишь одно решение: вперед! Вперед всем сердцем, всем телом, всей душой, с французским оружием в руках. Поскольку война пришла, вперед за нашу победу» (VCM, 411).
Став коллаборантом, Ребате издевательски назвал эти слова «первым кукареку Морраса», который «смирившись, мобилизовался и напялил на свой ум гимнастерку»: «Начало войны застало его раздавленным и содрогающимся от отвращения. Но вскоре мы увидели его приободрившимся, глаз горит, бородка торчком. <…> Восхищение и преданность, более сильные, чем самые горькие упреки, помогли нам почувствовать, какую непоправимую ошибку перед самим собой он совершил, не сломав свое перо 1 сентября. После великолепной борьбы за мир Моррас мог без ущерба для себя не участвовать в войне, не опускаясь до уровня мелких и подлых людишек, которых так здорово бичевал. Затворившись в Мартиге, он стал бы мудрецом Родины, одним из светочей Европы и сохранил бы себя для послезавтрашней Франции» (RMF, I, 192, 217, 220). Более того, Ребате обвинил Морраса в том, что его призывы «дали немалому числу храбрых и доверчивых молодых людей, всем настоящим бойцам-националистам отличные основания для того, чтобы расшибить себе головы» (RMF, I, 221).
Пораженческая «мудрость» задним числом? Ален Лобро, приятель и единомышленник Ребате, тоже сокрушался, что Моррас не остался в стороне. В дневнике тех месяцев (правда, опубликованном только в марте 1944 г.) он писал: «Какой фигурой он (Моррас – В. М.) остался бы в истории, если бы объявил правительству, что после всех усилий, направленных на предотвращение преступления (т. е. войны – В. М.), он не протянет ему руку и затворится в своем доме в Мартиге. <…> Потом, после неизбежной катастрофы, к нему потекли бы толпы паломников, как к Отцу нации. Кампания против войны так возвеличила его! Теперь он всё это потеряет!»[402].
В отношениях между учителем и частью учеников появилась трещина, которая меньше чем через год превратится в непреодолимую пропасть. Поэтому Моррас так возмутился, прочитав в «New York Herald» от 14 июля 1948 г. статью Джорджа Слокомба, который назвал его не просто ненавистником демократии, но духовным отцом предателей, упомянув Бразийяка. За несколько дней Моррас подготовил ответ, указав на невежество Слокомба и на «строжайше антигерманскую идейную дисциплину L’AF». Заключенный писал о себе в третьем лице и отправил текст в газету за подписью своего племянника и приемного сына Жака Морраса, который принес дяде вырезку со статьей (MNE, 103–105). «New York Herald» письмо проигнорировала; позже оно вышло отдельной брошюрой[403]. Впрочем, убежденные люди не читают опровержения и, «сожалея о фактах», говорят то, во что верят. В 1957 г. маститый критик Робер Кэмп объяснил коллаборантство Бразийяка в годы оккупации влиянием Морраса, который «медленно вливал в него свой яд». Жан Мадиран, моррасианец последнего призыва, опроверг эти утверждения, но перед несравнимо меньшей аудиторией.
Для вождя «Action française» выбор не существовал. «Даже сам Моррас, – вспоминал Морис Бардеш, – с такой великолепной храбростью и ясностью ума сражавшийся в первом ряду защитников мира, почувствовал вместе со всеми великий ветер войны, который согнул все деревья в одном направлении»[404].
Глава восьмая«La der des ders»: от войны к поражению, 1939–1940
Имейте в виду, я не позволю разводить тут пораженчество!
Что вы хотите, после семидесяти лет демократии… надо расплачиваться!
Есть выражения, которые сразу понятны соотечественникам и современникам: например, «жить стало лучше, жить стало веселее» или «процесс пошел», – но для других требуют пояснений. Следивший за политикой французский читатель газет в межвоенные годы сразу понимал, что такое «la der des ders», для непосвященного звучащее как абракадабра. Это ироническая скороговорка формулы «la dernière des guerres» (последняя из войн), пущенной в широкий обиход Морисом Барресом в 1914 г. Тогда многие верили, что начавшаяся война будет последней: «По пажитям Европы древней идет последняя война» (Валерий Брюсов). Война оказалась отнюдь не последней. Напротив, она, точнее, созданная в ее результате версальская система, породила столько новых проблем и конфликтов, что наиболее логичным выходом из создавшегося положения виделась война европейского, а то и мирового масштаба.
3 сентября 1939 г. Великобритания и вслед за ней Франция объявили войну Германии. Как и четверть века назад, сторонники «Action française» массово отправились под знамена, не дожидаясь призыва; в их числе был Жак Моррас, племянник и приемный сын Шарля.
Тезис о «деморализующем» влиянии «Аction française» в предвоенные годы мы опровергли. Очевидной была и позиция движения после начала войны. «Начиная с сентября 1939 г. журналисты L’AF поставили свои перья на службу единственной цели войны, на которой, как они считали, должны сосредоточиться “союзники”: “уничтожить отвратительное единство” Германии, главную, по их мнению, причину второй вооруженной схватки с Рейхом с начала XX века. Стремясь внести вклад в достижение этой цели, они сосредоточили усилия на двух направлениях: с одной стороны, выступали неустанными пропагандистами “бенвилевского мира” (т. е. расчленения Германии – В. М.); с другой, призывали к безжалостной борьбе против всех немцев, нацисты они или нет» (MGA, 177). Этот вывод М. Грюнвальда следует помнить при рассмотрении дальнейших событий.
Король шансона Морис Шевалье поднимал боевой дух мобилизованных соотечественников бодрой песней о национальном единстве «Это прекрасные французы»[405](слова Жана Бойе, музыка Жоржа ван Париса), где есть такой куплет:
Le Colonel était d'l'Action Française,
Le Commandant était un modéré,
Le Capitaine était pour les diocèses,
Et le lieutenant boulottait du curé,
Le juteux était un fervent extrémiste,
Le Sergent un socialiste convaincu,
Le Caporal inscrit sur toute les listes,
Et l'deuxième classe au PMU[406]!
(Полковник был из «Action Française»,
Майор был «умеренным»,
Капитан был за церковь,
Лейтенант ненавидел попов,
Унтер был заядлым экстремистом,
Сержант был истовым социалистом,
Капрал зарегистрирован во всех списках,
А рядовой – на скачках.)
За этим следовал рефрен с нравоучительным финалом: