Дед Митяй рядом с домом когда-то несколько десятков кустов этой желтой акации посадил, просто потому, что она цветет очень рано и дает довольно много меду. А нам, деревенским мальчишкам, эти акации давали ценные свистульки, жалко только, что сезон свистулек был короток. Ну а Маринке эти акации дали с полведра семян… то есть все же гораздо меньше, но дно ведра собранные мальчишками семена прикрыли и питомнику для начала и этого вполне хватило. Но акация — это «задел на будущее», причем лишь возможно что «задел», а для целей сугубо шкурных я (опять через Маринку) достал из Мичуринска несколько кустиков аронии мичуринской, то есть черной рябины. У нас на даче она уж больно красиво росла, а уж домашнюю чернорябиновку (исключительно, конечно, в медицинских целях) отец лет пятнадцать подряд делал. Ну а мама делала чернорябиновый сок, проклиная все на свете, начиная с товарища Мичурина лично и до конструкторов соковыжималки, сетка которой полностью забивалась после выжимания четверти стакана ценнейшего продукта. Но все равно она этот сок делала и запасала в консервированном (с сахаром) виде на зиму: сок чернорябиновый очень для крови вроде полезен, только пить его нужно в меру. Правда меру мама если и знала, то забыла, так что нам она выделяла не больше чем по четверти стакана в день. И я сейчас даже вкус его вспомнить не мог, а вот урожаи, от которых кусты до земли наклонялись, я помнил…
Но тех урожаев еще лет несколько ждать нужно было, а меня больше текущие интересовали. И в деревне, то есть на собственных огородах с урожаями все было прекрасно, а в стране… В стране почему-то тоже все пока было терпимо. Да, как и в рассказах мамы, карточки из-за неурожая отменять не стали, но их не отменили только на продовольствие, а промтовары уже свободно продаваться стали. Но с продуктами все получилось довольно странно: нормы на все продукты кроме хлеба заметно увеличили, почти вдвое — но цены подняли практически на все тоже вдвое (кроме водки, на которую карточки теперь вообще отменили), а в коммерческой торговле цены сильно снизили. И те же яйца стали стоить не шесть-пятьдесят за десяток, а — их теперь и по размеру начали наконец разделять — от двенадцати с полтиной до десяти рублей двадцати пяти копеек за десяток (и тридцать рублей в коммерческой торговле), ржаная буханка стала стоить два рубля вместо рубля (и десятку по коммерческой цене), а селедка в госторговле поднялась до пятнадцати рублей, но в коммерческих магазинах она шла уже по двадцать пять. А удивительнее всего вышло с курами: они в госторговле продавались по двадцать пять рублей за кило, а в коммерческой — всего по тридцать пять-сорок. Ну да, тут, конечно, червяки помогли — но в том, что пока никто о голоде даже и не думал, они лишь немного помогли — а основной причиной «неголода» стали все же не червяки и куры.
Немцы не разрушили Сталинград, и там после войны уже успели выпустить больше сотни тысяч тракторов. Немного сделали уже и в Харькове — и очень много тракторов произвел Алтайский тракторный. Кстати, насчет дизельных тракторов я ошибся, их, оказывается, в Рубцовске еще в сорок четвертом делать начали, но пока их было не особо и много. Тем не менее всего к весне сорок шестого в деревню поступило более ста двадцати тысяч тракторов, из которых почти семьдесят тысяч по разным причинам (скорее всего потому, что в разоренных немцами колхозах земля была тяжелая, а пахать все равно надо было) ушло именно в «нечерноземную зону РСФСР» и в Белоруссию — то есть туда, где засухи как раз не случилось. И в этой совершенно нечерноземной зерна собрали прилично, правда в основном ржи, ячменя и овса — но и это было весьма неплохо. И если белый хлеб в магазинах появлялся крайне редко (а в Ворсме, например, его вообще не было) то черный был в общем-то в достатке. Еще появились продукты совсем уже необычные, правда, не в торговле: на заводах в Ворсме в столовых стали давать кашу из сорго, по словам отца «совсем не пряник, но есть можно». А еще, по словам отца, кашу эту давали с пальмовым маслом, и масло это поступало из Индонезии…
Последнее меня очень заинтересовало, и я даже не поленился, съездил в Горький, зашел в обком (там была своя, довольно интересная библиотека, в которой не книжки держали, а всякие газеты и журналы «политического толка», включая иностранщину) и провел небольшое расследование. То есть все же не сам провел, мне Маринка помощницу в этом деле назначила — и буквально за день картина у меня сложилась. Красивая картина, мне она понравилась.
Оказывается, еще в сорок третьем японцы в ожидании… в общем, от американцев и англичан, решили сделать финт ушами и организовали на оккупированной территории «Комитет независимой Индонезии» на предмет превращения его в «независимое» правительство, которое пошлет британцев и голландцев, желающих вернуть утраченные колонии'. Ну создали комитет и создали, в нем всего-то человек пять было, причем считая секретарей и шоферов. Но когда Хирохито «внезапно» подписал капитуляцию, этот «комитет» вдруг стал настоящим правительством (поскольку никакого другого там просто не было). И этим бы все и закончилось: пришли бы британцы и пинками комитетчиков бы выгнали — но в условиях капитуляции было несколько забавных пунктов — и оказалось, что у внезапного президента Индонезии Сукарно оружия возникло достаточно для того, чтобы до зубов вооружить армию в полтораста тысяч рыл. А у тамошнего вице-президента Хатты под рукой оказалась уже неплохо сорганизованная военизированная структура, подготовленная именно для «завоевания независимости». В общем, когда англичане бросились «окончательно освобождать» бывшую голландскую колонию от «коллаборационистов» (а Хатта возглавлял местную администрацию при японцах), то они тут же получили по зубам так, что даже немножко удивились и свалили обратно в Индию. Особенно британцы удивились тому, что в новой независимой Индонезии и флот кое-какой имеется военный, и индонезийские самолеты-торпедоносцы умеют топить беззащитные британские эсминцы и даже крейсера. А вот советское руководство не удивилось, не напрасно же оно (это руководство) половину трофейного японского оружия и большую часть японских боеприпасов решило «затопить в Яванских морях», причем вместе с японскими летчиками и даже моряками…
Фиаско британцев как бы намекнуло голландцам, что туда даже соваться не стоит, а стоящие на границе с освобожденной советской армией Голландией советские же войска сделали и совет Иосифа Виссарионовича «распроститься с колониями навек» куда как более доходчивым — а мне стало понятно, почему вдруг в СССР с белой жестью для консервов стало сильно попроще, да и с маслом пальмовым недоумение рассеялось: Индонезия платила по счетам. Маринка еще сказала, что в Индонезии президент Сукарно с вице-президентом Хаттой идеологические противники и личные враги, но оба на сотрудничество с Союзом смотрят одинаково положительно…
Да, поменялась обстановочка в мире, да и мировая экономика тоже пошла по какому-то другому пути, так что мне пришлось еще о многом подумать. Лишние знания (в том числе и о «международной остановке») позволяют многое сделать проще и быстрее. Да и вообще лишние знания никогда не мешают. Тем более, что Александр Сергеевич был абсолютно прав в количественных и качественных оценках, когда писал про «открытия»: они и «чудные» были, и было их действительно много.
Много открытий чудных мне принесли павловские автобусостроители, выкатившие первый уже серийный автобус «на испытания» в нашу школу: на нем было решено возить детишек из окрестных сел и деревень. В интернат-то детей брали только начиная с пятого класса, а малышам формально предписывалось учиться в местных школах «первой ступени», но из-за острой нехватки учителей там дети хорошо если грамоте обучиться могли. А с автобусом оно как-то проще народ образовывать выходило, и переданная через меня просьба Надюхи павловцами была удовлетворена. А я узнал, что «тройное бемское стекло», из которого делались боковые стекла автобуса — это описание и состава стекломассы, и толщины листа, и даже способа его изготовления. Только когда я об этом узнал, то специально поехал в Бор на стеклозавод и долго (весь день, так что даже ночевать потом пришлось в гостях у Маринки) ругался с заводскими технологами. То есть где-то часов до четырех ругался, потом мы вместе пошли в цех, где делались как раз эти «бемские стекла», провели «эксперимент»… То есть два эксперимента провели: сначала они мне хотели доказать, что «даже Шарлатан может предлагать очевидные глупости», потом они решили убедиться, что результат эксперимента был все же не случайным — а закончились наши споры тем, что они меня вообще «своими силами» на другой берег переправили и даже до Маринкиного дома на такси довезли — но в любом случае пообещали, что «за пару недель школьный автобус исправят». Только их предложение сначала исправить уже вставленные в автобус стекла я отверг: а на чем тогда малышей в школу возить?
Еще в копилку моих знаний упала информация о том, что горьковские автобусы аж с тридцать четвертого года ездят с лобовыми стеклами из триплекса (и я теперь точно знал, откуда Вовка пленку для Маринкиной коляски приволок), а еще — это уже в копилку «совершенно бесполезных данных» — я выяснил, что единицей измерения оконных стекол для автомобилей и автобусов является «ящик», в который — независимо от размеров и толщины каждого отдельного стекла должно помещаться примерно одиннадцать квадратных метров продукта. Что, понятно, очень радовало как заводской сбыт, так и разные транспортные организации: груз измерялся именно в ящиках, но один ящик мог весить и тридцать килограммов, и сто двадцать — но побороть «систему» никому пока не удалось. Хотя, возможно, никому ее бороть и не нужно было…
Но в целом я порадовался, что с борскими стекольщиками мне удалось наладить контакт. Собственно, поначалу они со мной и разговаривать начали лишь потому что захотели через меня заполучить несколько болгарок, которыми было очень удобно шлифовать края автомобильных стекол — но я им сделал контрпредложение и они, слегка поудивлявшись тому, что им самим такая простая идея в голову не пришла, согласились «проект» даже профинансировать. Там, конечно, деньги не особо серьезные нужны были, но требовалось отдельно уговорить автобусостроителей снова вспомнить их «инструментальное прошлое», а чтобы воспоминания быстрее освежались, стекольщикам было бы неплохо и со своей стороны сделать «несколько шагов навстречу» — и вот взаимное согласование этих шагов легло на мои «могучие» плечи. Впрочем, я уже к такому положению дел даже привыкнуть успел, вот только Надюха все переживала за мою успеваемость при том, что мне половину уроков приходилось пропускать, а отец совсем перестал меня словесно подкалывать и просто изготовил и повесил на стену в моей комнатушке в мансарде «доску почета», обитую вишневым бархатом — и повесил на ней все мои награды. С нарушением «правил ношения» повесил: выше всех там висели уже два ордена Шарлатана…