Однако я, усаживаясь в машину, меньше всего думал о проблемах использования автомобильных красок, мне было очень интересно, куда это меня собирается эта училка отвезти. Вероятно, не самая простая училка, из мне знакомых автомобили имелись только у Надюхи (но это я ей подарил, так что ее можно и не считать) и у «немки» из Павловской десятилетки. Но последняя только в сорок седьмом демобилизовалась, а в армии последние годы служила старшим переводчиком советской комендатуры в Мюнхене, так что ее «трофей» (вообще «Опель-Адмирал») «учительским» тоже было бы считать неправильным.
Но долго думать о том, а куда это мы едем, не получилось: уже через десять минут мы остановились на Павловском аэродроме возле довольно странного самолета, каких я вообще никогда в жизни не видел. В обеих жизнях, и даже на картинке не видел, поэтому не смог удержаться от вопроса:
— А это что за чудище?
— «Зибель», нам эти самолеты немцы поставляют, ну и чехи немножко. Неплохой самолет получился, только моторы… Ну да ничего, если что случится, то сесть на нем мы всегда сможем. Давай, залезай быстрее, нас люди ждут!
Внутри самолетик оказался таким же странным, как и снаружи. То есть в салоне стояло восемь пассажирских кресел — но сами эти кресла мне напомнили почему-то больничку годов так шестидесятых: каркас из стальных небрежно покрашенных труб, сиденья, обитые лакированной, но изрядно обшарпанной кожей, да и конструкция явно рассчитана лишь на то, чтобы можно было все же попу на что-то положить ненадолго, а вот про удобство сидения в таком кресле без поручней явно никто и не задумывался. И, конечно же, никакого даже намека на ремни безопасности тут не было.
Я было решил, что меня все же в Москву везут, однако самолетик после взлета сразу же повернул в явно противоположном направлении (день был ясный и по солнышку узнать направление труда не составляло), и мысли мои тоже направление поменяли. Тоже в противоположном направлении — и, как пелось в популярной, известной всему Советскому Союзу арии, «предчувствия его не обманули»: через полчаса после того, как самолет приземлился, Зоя Николаевна завела меня в небольшую комнату, где вокруг стола сидело пятеро мужчин. И двоих я сразу же узнал, а Лаврентий Павлович, сказав училке «вы пока свободны», повернулся ко мне и сообщил:
— Товарищ Шарлатан, у нас к вам появились некоторые вопросы…
— И я даже знаю какие, — не смог удержаться от улыбки я, — вот только отвечу я на них в более… в более узком кругу.
— Что значит «в более узком»? — очень удивился товарищ Берия.
— В кругу, где вот этого — я демонстративно показал пальцем на очень хорошо знакомую мне морду, — не будет.
— Это почему?
— Потому. Потому что этот — и как физик говно, и как человек — тоже говно. Человек из говна, — я едва удержался от смеха, вспомнив памятник персонажу, именно так в народе и прозванном. — Я просто не могу отвечать на вопросы, которые будет задавать мне человек-какашка.
— Молодой человек, что вы себе позволяете⁈
— Я позволяю себе говорить то, что я думаю. Я всегда говорю то, что думаю, и людям почему-то после этого жить становится лучше. И я думаю, что хреновый физик, предлагающий просто выкинуть в помойку очень много миллионов народных денег для изготовления придуманного им говна — сам говно. Лаврентий Павлович, если хотите, мы сейчас выйдем на десять минут и я свое мнение изложу более аргументировано, но только вам и, пожалуй… если вы пригласите еще и товарища Харитона, чтобы он вам пояснил кое-какие чисто физические моменты, то мы, мне кажется, придем к единственно верному выводу. По крайней мере, мне кажется, вам в любом случае будет интересно узнать, я прав или… абсолютно прав, не так ли? Ну что, пойдем выйдем?
Берия ненадолго задумался, поглядел на меня «страшным взглядом». Я неоднократно читал, что Лаврентий Павлович умел глядеть на человека так, что человек с трудом мог сдержать непроизвольную дефекацию — но мне почему-то страшно не стало. Все же мне тут пока всего лишь двенадцать лет, и что он мне мог сделать? Выпороть, в угол поставить? И даже если расстрелять прикажет: я уже очень прилично пожил, и даже когда-то успел смириться с тем, что долго мне не протянуть — так чего бояться-то? Так что я в ответ на Лаврентия Павловича глядел с улыбкой на устах, а он все же был человеком весьма умным. Поэтому спустя несколько секунд он встал:
— Юлий Борисович, давайте выйдем… с этим удивительно нахальным молодым человеком и послушаем, что он нам сказать хочет. Я думаю, что товарищи нас десять минут подождут, а мы… ваш кабинет сейчас ведь свободен?
Я, хотя и учился на программиста, учился-то в «атомном» институте и кое-что про -бомбу знал. На самом дилетантском уровне, но, думаю, по нынешним временам и мои знания были «вершиной науки». Поэтому, когда мы прошли по коридору и зашли в небольшой кабинет, на стене которого видела обычная школьная доска (почему-то зеленого цвета), я «тянуть резину в долгий ящик» не стал, а подошел к доске, взял в руки мел и начал свою (уже неизвестно которую по счету) «лекцию»:
— Лаврентий Павлович, вы со мной согласны хотя бы в том, что человек, предлагающий потратить многие миллионы на заведомо провальный проект — полное говно? Ну так вот, эта, извините за выражение, какашка предлагает бомбу сделать вот так: — и я нарисовал на доске общую схему «слойки». — Но так как человек-говно физику не знает, и особенно не знает физику взрыва, в отличие от Юлия Борисовича… кстати, очень приятно познакомиться, я — Шарлатан, а Лаврентий Павлович вас уже представил. Так вот человек-говно не учел, что при такой схеме рабочее вещество разлетится задолго до того, как успеет прореагировать, просто потому разлетится, что при атомном взрыве нейтроны будут лететь со скоростью в пятую часть от скорости света и просто вытолкнут большую часть продукта в область, где реакция синтеза уже будет невозможной.
— А у вас есть другие предложения? — с недовольным лицом поинтересовался товарищ Харитон, правда, причина его недовольства мне была совершенно непонятной.
— Конечно, ибо сказано: критикуя — предлагай. Если мы изделие соорудим вот по такой схеме, и здесь напихаем что-то сильно водородосодержащее, лучше всего, думаю, простой полиэтилен подойдет, но водород этот сразу после взрыва сам нагреется до температуры, разгоняющий атомы до одной десятой скорости света. Даже больше, если и гамма-излучение учитывать, но оно все же мало тут температуру поднимет, поэтому его мы тупо проигнорируем в расчетах. А скорость света — она очень большая, то есть мы можем с высокой достоверностью считать, что вся эта полиэтиленовая оболочка мгновенно нагреется до миллионов градусов и создаст давление, в том числе и сжимающее и плутониевый вторичный заряд. Но сжимает-то его все тот же дейтерид лития, который при такой схеме не разлетается в стороны, а наоборот собирается поплотнее, чтобы посильнее впоследствии жахнуть. И если по первой схеме даже теоретически нельзя сделать бомбу мощнее мегатонны, то вот по такой хоть десять, хоть сто мегатонн делай — и все прекрасно получится.
Берия сидел буквально с каменной мордой, а Харитон, все же во взрывах разбирающийся прекрасно, попросил кое-что уточнить:
— Молодой человек, а вы можете немного более подробно расписать тут физику всех процессов?
— Нет, физику я знаю плохо, и все это я где-то просто прочитал… или услышал. А вот по математике… тут же как раз чистая математика, причем не особо и сложная. Вот только если я и в дебри арифметики закапываться начну, Лаврентий Павлович тут просто уснет со скуки: не думаю, что ему будет интересно повторение школьного курса, причем где-то в пределах пятого-шестого класса.
— Но… а вы все это на бумаге расписать можете?
— Юлий Борисович, — прервал его Лаврентий Павлович, — вы можете сразу ответить: то, что этот… Шарлатан сейчас нам рассказал, хоть какой-то смысл имеет?
— Очень необычное предложение, но выглядит крайне интересно. И я, конечно, отдельно просчитаю озвученные нам пределы мощности «слойки»… но в целом вроде все изложенное законам физики не противоречит. А если окажется, что и математика, которую нам товарищ пообещал отдельно расписать…
— Вы сможете этим заняться без… без участия указанного Шарлатаном товарища?
— Лаврентий Павлович, как вам не стыдно! Вы что, все же считаете возможным говно товарищем считать?
— Шарлатан, все уже, больше тебе не стоит говорить ничего вообще. Помолчи лучше, и, надеюсь, за пределами этой комнаты ты на рассматриваемую тему ни звука не издашь. Однако верно про тебя рассказывали: удивлять ты умеешь. Вообще-то мы хотели тебя расспросить про атомный котел, который ты в школе рисовал.
— Про водоводяной реактор?
— Ну да, про… реактор. А почему водоводяной?
— Потому что там сначала вода работает как замедлитель и теплоноситель в ядерном контуре, а потом во внешнем снова вода, но уже другая, испаряется и крутит турбину. Но там тоже засада есть: водород-то иногда нейтроны захватывает и превращается в дейтерий, поэтому со временем реактивность реактора повышается. Не очень быстро, но все равно и этот эффект придется в расчетах учитывать.
— Да заткнись уже! Это ты другому товарищу подробно расскажешь.
— А я уже всё рассказал что знал. Вообще всё, я же с физикой все же не очень. А с математикой, думаю, и без меня стопятьсот человек легко справятся. Может, отпустите меня домой?
— Домой? Пожалуй, домой тебя отпустить можно. Но нужно ли? Ты же несовершеннолетний еще, с тебя даже подписку о неразглашении не взять… А тут мы тебе и квартиру выделим, и к работе интересной привлечем, как ты на это смотришь?
— Резко отрицательно. Потому что тут, мне кажется, люди все же физикой занимаются, а я ее почти не знаю и мне она в принципе неинтересна. По физике я уже рассказал абсолютно все, что знал и что придумать смог, большего вы из меня точно ничего полезного вынуть не сможете. Да и математиков тут получше меня на порядок тыщщи бродят, так зачем я тут нужен? А на воле — я же сейчас новой автоматикой занимаюсь, для ракет — и вот там я что-то полезное наверняка сделать смогу. А бомба… она ведь без ракет вообще не нужна, не так ли?