Не парадоксально ли, что в основе этой новой «науки» лежало стремление обмануть разум? Но, ощупью добравшись до этой дороги, идти по ней дальше было легко и труда не представляло. Почему же раньше никто до этого не додумывался? Нет, кое-кто додумывался: продавцы змеиного масла, устроители представлений с продажей шарлатанских снадобий, торговцы чудодейственным тоником еще десятилетиями ранее апеллировали к эмоциям. Теперь же их бессовестная, презренная торговля стала шаблоном и образцом для американских корпораций и монополий.
Среди первых ступивших на этот путь были изготовители листерина. Названная в честь сэра Джозефа Листера, пионера антисептической хирургии, эта сугубо прикладная смесь мягко рекомендовалась врачам в качестве «лучшего антисептика, применимого как внутри, так и снаружи» в самых разных случаях – будь то лечение венерических болезней или «орошения полости при удалении яичников». Но теперь сын создателя антисептика Джеральд Ламберт начал, отняв препарат у медиков, вбивать его непосредственно в мозги американцев:
Ты одна из пяти миллионов женщин, мечтающих о замужестве.
А не пахнет ли у тебя изо рта?
Распространяясь по стране со скоростью чумы, пугало халитоза, видимо, судя по этимологии слова, испугавшее когда-то робких латинян, одномоментно превратилось в главную причину неудавшихся романов и разрушенных карьер. Доходы компании взлетели до небес. После этого физический изъян и маркетинг составили крепкую американскую пару и уже никогда не расставались. В 1934 году издание под названием «Принтерс инк» подсчитало и составило список физических недугов, явившихся на свет, полностью либо частично, в результате проведения рекламных кампаний. В список входили в числе прочего: кислотность, микоз, «календарная фобия», запах пота, «кофейные нервы», сухость кожи, фолликулез, вялость кишечника, закупорка пор, растяжки, струпья на голове, раздражение под мышками.
Такова была новая реклама двадцатых годов: бесстыдное соблазнение с вкраплением псевдонауки. Бесстыдство, да, но только в печатном виде.
Распространить такой подход на новую сферу радио американскому бизнесу не удавалось еще долгое время. Пугала витавшая атмосфера какого-то лихорадочного оголтелого морализаторства. Чтобы переломить ее на заседаниях советов директоров, требовались недюжинная мобильность и острота ума. Хорошего понемногу, и не все сразу. Одной революции вполне достаточно.
В то время как другие плелись, мелкими шажками продвигаясь вперед, Бринкли сделал рывок и одержал победу. Он первым, взяв товар из палатки на местной рыночной площади и используя радиосеть, пустил его на общенациональный рынок. Этим и будет объясняться невиданный успех, которого он добьется в последующие годы: предмет его торговли в соединении с завораживающей силой маркетинга.
К 1924 году в США лечение с помощью омоложения желез продвигали семьсот пятьдесят признанных индивидуальных предпринимателей и компаний. Но, действуя на устойчивой волне своего радиосигнала, Бринкли переиграл всех, предлагая не просто козлиные железы, но всестороннюю и полную программу средств оздоровления, разработанную Клиникой Бринкли: «Сейчас я хочу на несколько минут отвлечься и перенести вас назад. К тем отрывочным воспоминаниям, что сопровождают наш жизненный путь, возникая внезапно, как фиалки, проросшие на речном склоне. В пылу повседневных преодолений, смущенные постоянными неурядицами, усталые от испытаний, с каким удовольствием уносимся мы в уютный покой мечтаний, в эту беседку, увитую нежными виноградными лозами и благоуханными цветами, собранными на долгом пути, уносимся вспять, к истокам дорогих воспоминаний…»
Не все же только деловой разговор вести! Время от времени Бринкли ударял по струнам, извлекая мелодичные аккорды воспоминаний о былом, иногда импровизированные, иногда заранее заготовленные, и, убаюканные доверительной интонацией, радиослушатели вместе с ним уплывали в сны и мечтания. «Отрадно вернуться, чтобы поспать в старой колыбельке в отблесках пламени родного камина, в колыбельке, качаемой ангельской рукой…»
Он лил столько сладкого сиропа на факты из своего детства, что многие реальные события попросту потонули в нем, но общая канва его ранних лет сохранилась: вот они, дорогие его сердцу, воспитавшие его – бывший конфедерат, а потом доктор в горной глубинке, отец, умерший, когда ехал на вызов к больному; его мать («библиотеку заменяла ей Библия»), о чьей смерти рассказывалось с сентиментальностью, достойной диккенсовской Крошки Нелл, его благочестивая тетушка Салли…
Затем, благословив своих слушателей, Бринкли уступал микрофон. Даже доктор не в состоянии выдержать пятнадцать с половиной часов беспрерывного монолога. И не ради же одного только тоника приходят люди на медицинские шоу!
Для поддержания правильного настроя слушателей Бринкли имел в запасе целый развлекательный набор, так сказать, ярмарочный мешок приятной и полезной мелочовки: живую музыку военного оркестра, уроки французского, астрологов, квартеты исполнителей госпелов, ведущую программы «Расскажи мне что-нибудь, мама» и гавайские прощальные песнопения. Музыка кантри, разумеется, тоже входила в ассортимент: не прошло и года после радиодебюта «Скрипок Джона Карсона» на «Вэ-эс-би» в Атланте, как они были уже на радио Бринкли, который переманил к себе главного скрипача Боба Ларкина, заплатив ему больше. Переманивал и других звезд, открывая, в свою очередь, звезд и сам, например, Одинокого ковбоя Роя Фолкнера, небольшого роста мужчину с высокой прической и широкой улыбкой. Фолкнер бодро и весело пел старые песни а-ля Джин Отри и стал любимым придворным певцом Бринкли, получившим известность благодаря его радио. Он, как и другие музыканты радио, «Новые трубадуры Запаты», «Альберт Фенольо и его аккордеон», группа «Хармони» и т. д., играл в студии, декорированной под большую гостиную в поздневикторианском стиле, куда был открыт свободный доступ для слушателей, чтобы и они могли, заглянув, хорошо провести время. «Можно было поприсутствовать в студии и стать зрителем лучшего в мире представления», – вспоминал ветеран козлиной трансплантации Ститтсворт, который, как и другие фермеры, кормился зернышками со стола радиостанции.
Бринкли говорил, не только обращаясь к простому человеку, его речь была рассчитана на восприятие, чтобы служить рупором идей и предметом гордости рядовых жителей маленьких городов. Благодаря приемникам на батарейках он имел возможность проникать в самые отдаленные дома. В ночной тиши, когда другие покидали студии, он утешал одиноких неспящих граждан: «У меня в руках письмо от фермера, земледельца, пахаря, который без устали трудится с великодушной щедростью, чтобы большие города могли жить и процветать…»
Когда его передатчик сгорел, он соорудил новый, более мощный.
По воскресеньям он читал проповеди, заимствованные у других.
Глава 19
Цена шимпанзе за океаном возросла вшестеро. И попробуй найди шимпанзе: появились опасения, что популяция может исчезнуть из-за охотников, деятельности модельеров (жаждавших заполучить обезьяний мех) и энтузиастов трансплантации желез. Доктор Морис Лебон, «известный французский ученый», объявил, что в случае непринятия экстренных мер проведение уникальных операций по омоложению может стать проблематичным.
Чтобы предотвратить катастрофу, Серж Воронофф пожертвовал сто тысяч франков обезьяньей ферме во французской Западной Африке при станции «Скорой помощи» Пастеровского института. Также он основал собственный питомник шимпанзе на итальянской Ривьере, расположив его на холме, чуть пониже принадлежавшего ему баронского замка. На закате, стоя у окна с рюмкой водки в руке (водка являлась источником фамильного благосостояния доктора), он мог наслаждаться доносившимся из рощи внизу гомоном обезьяньих стай.
Кое-кто утверждал, что успех ударил ему в голову, но если даже это и так, разве успех не был им заслужен? В октябре 1922 года, когда он попытался выступить в Париже во Французской академии медицины, его под улюлюканье согнали с трибуны. Теперь же он писал пояснительную статью «Омоложение» для Британской энциклопедии. Всюду, где бы ни появлялись он и его молоденькая американка-жена, их встречали восторженные вздохи, а они колесили по Европе: с курорта в казино, оттуда в гранд-отель, где вращалось интернациональное светское общество – его потенциальные пациенты. Если не считать благотворительных операций, самая малая плата, которую он брал, составляла пять тысяч долларов. Перед тем как имплантировать обезьяньи железы, Воронофф обертывал их шелком.
Он все еще боролся с разного рода сложностями, одной из которых был непоседливый нрав обычной шимпанзе. «Невозможно уложить ее на стол, когда она в сознании, – писал Воронофф, – потому что даже самая мирная особь отчаянно сопротивляется [любой] попытке связать ее. Шимпанзе очень подозрительны, чтобы дать им наркоз, нужна особая тактика». Под тактикой он подразумевал двухкамерную клетку, которую сам и сконструировал, использовав систему изолированных тамбуров вроде тех, что бывают на подводных лодках. Обычный проволочный загон открывался в короткий коридорчик, ведший в бокс анестезии с толстыми стенами. Самое главное – не упустить время. Находящегося под действием газа шимпанзе надо было «вытащить из клетки и положить на операционный стол, прежде чем он придет в себя и вонзит зубы в руки тех, кто его держит».
Наряду с трансплантацией обезьяньих тестикул мужчинам Воронофф начал практику пересадок яичников шимпанзе женщинам (а-ля операция миссис Ститтсворт). Далее последовала единичная обратная трансплантация: яичник женщины был пересажен шимпанзе. Затем обезьяне по имени Нора ввели сперму мужчины. (Единственным результатом данной операции стал выход романа Фелисьена Шамсора «Нора – обезьяна, ставшая женщиной», повествовавшего о приключениях недомадемуазель в «Фоли-Бержер».)
Воронофф рискнул попытать счастья и на ипподромах… В декабре 1923 года он решил вернуть молодость ветерану – старому жокею Айяле, бывшему чемпиону, пересадив ему железу жеребца. Его попытка провалилась: жеребец бился в судорогах под наркозом, после чего скончался. Несмотря на это, Воронофф вскоре предпринял аналогичную попытку, на сей раз более успешную: «Конь хорошо себя чувствует и через несколько недель возобновит тренировки перед скачками». Все это время журнал «Сайентифик американ» восхвалял его успехи, а пресса печатала свидетельства. Артур Эвелин Лиардет, престарелый клиент-англичанин, предложил журналистам пощупать