«Погруженный в транс и в порыве святого вдохновения, доктор Чабб говорит по-коптски так, будто это его родной язык. Что касается языка этрусков, тут судить я не могу», – ПРОФ. ЭДДИСОН БЛЭКСЛИ, кафедра древних языков Университета Вальпараисо, Инд.
«Чабб – проходимец. Берусь приготовить ему такой цианистый коктейль, что он за полминуты отойдет в мир иной». – Г. Л. МЕНКЕН.
Вашему вниманию!
Доктор Чабб не утверждал и не утверждает, что обладает способностью ВОСКРЕШАТЬ МЕРТВЫХ.
Библия учит нас тому, что это по силам лишь Спасителю и Двенадцати Апостолам.
Принимаются добровольные пожертвования в пользу повсеместного обеспечения действия антиэволюционного законодательства.
Это был розыгрыш. Менкен и Эдгар Ли Мастерс (завсегдатай «Шлогля», поэт, автор «Антологии Спун-Ривер») сочинили текст этой рекламной листовки, после чего Менкен нанял мальчишку, чтобы распространить листовку по городу, и стал ждать. Но ничего не произошло. Внимание жителей городка было приковано к уже шедшему процессу.
Что же касается Фишбейна, то он и его жена Анна вместе с тремя детьми к тому времени перебрались на Блэкстон-авеню в дом, построенный по проекту, в общих чертах намеченному знаменитым Фрэнком Ллойдом Райтом: восемь элегантных комнат, каждое окно имеет индивидуальную форму, и некоторые открывают вид на озеро Мичиган. Неутомимый боец, Муссолини от медицины, Медицинский Мидас и Аптечный Дюма (тяготение к хлестким прозвищам никогда не оставляло его врагов), в своей домашней жизни неукоснительно тяготел к покою, что, надо сказать, ничуть его не расслабляло. Свои отцовские обязанности Фишбейн выполнял с той же кипучей страстью, какую проявлял во всем прочем. Он учил свою дочь Марджери играть в кости, сидя с ней на заднем сиденье «Кадиллака», который вел шофер, и возил ее по ее настоятельной просьбе «на цыганское шоу Розы Ли». «Мы видели Джека Демпси на ринге, – вспоминала другая его дочь, Барбара, – а едва заслышав сирену пожарной машины, вместе с папой мчались со всех ног, чтобы посмотреть пожар».
Переезд в новый дом совпал по времени с карьерным взлетом Фишбейна: он был назначен главным редактором журнала Медицинской ассоциации – то есть получил должность, к которой долго готовился. Поначалу ему помогали двое секретарей на полной ставке, затем он нанял третьего и быстро укрепил представление о себе как о всезнающем и всевидящем демиурге АМА – ассоциации, которую один туристический гид, обмолвившись, назвал Американской фишбейновской ассоциацией. Исторгая из себя книги и статьи по пятнадцать тысяч слов в неделю, он превратил журнал из небольшого узкопрофессионального издания в громкий социально-политический голос. Он постоянно был в дороге (один журналист уверял, что «Фишбейн летает так много, что, даже сидя в простом кресле, по привычке ищет рукой ремень безопасности, желая пристегнуться»); количество его выступлений достигало ста тридцати в год. Кем же он был – вдохновенным оратором или неугомонным болтуном? Как та, так и другая точки зрения имеют право на существование, но в качестве голоса ста тысяч профессиональных врачей, не имевших консолидированного мнения ни по одному из вопросов, он имел, как считало большинство, несомненный успех, будучи не столько политиком, сколько стихийным, природным явлением.
Всюду он обличал притязания тех, кто якобы обнаружил источник молодости, – у себя, в Америке, или же в Европе. «Никакого искусственного омоложения, – говорил он, – которое рекламирует Бринкли или подобные ему шарлатаны, нет и быть не может… Верх глупости, когда старики тратят деньги в попытках победить природу. Что же до «чуда Штейнаха», то вазэктомию производили и ранее, когда австриец еще не появился на сцене. Ни один из сотен достойных хирургов, перекрывавших до него протоки, и не говорил о возвращении пациенту юношеской силы». Хотя большинство ученых и журналистов в отношении этой темы все еще проявляли известную осторожность и трактовали ее по крайней мере уважительно, Фишбейн решительно отказывался печатать в органе Медицинской ассоциации статьи в поддержку Штейнаха.
При этом он находил время на сотрудничество с Менкеном. К сожалению, это было сопряжено для него с необходимостью периодических поездок в Балтимор, где он всегда оказывался в притонах греха. Менкен любил называть алкоголь «отцом и матерью всякого веселья», а с введением «сухого закона» он вынужден был соприкоснуться с бутлегерством в масштабах, достойных главаря гангстерской банды. Он продал машину, чтобы познать запах «лучших из тех вин и крепких напитков, что только можно было достать» и спрятал добытое в подвале, повесив на ведущей туда дверце изображение черепа с костями и сделав надпись, которая угрожала вторгшимся применением газхлорина.
Не гнушался он и экспериментами по изготовлению домашних напитков с использованием шоферских рукавиц и сопровождаемых целой серией пугающих взрывов. До подобного азартного отношения к спиртному Фишбейну было далеко, но, когда он приезжал в Балтимор, Менкен неизменно приглашал его в сомнительные злачные места. «Ваша маленькая немецкая группа навсегда останется в моей памяти, – писал Фишбейн в январе 1925 года Менкену. – В воскресенье я обнаружил багровые пятнышки под глазом, а к вечеру кроваво-красные пятнышки распространились и на роговицу». Он делает вежливую оговорку, заверяя, что «никак не считает причиной выпитый бакарди». Тем не менее после следующего визита к Менкену он сообщает ему, что «вернулся в Чикаго пятнистым, как леопард, и причиной считают нечто, что я выпил в том кабаке у итальянца». Некоторое время он избегал поездок в Балтимор.
Являлись ли они друзьями? Да, но насколько тесной была эта дружба, если присмотреться внимательнее? Менкен был человеком непростым. Если утверждения об антисемитизме Менкена и оспариваются фактами, то его отношение к Фишбейну частично характеризуется следующей дневниковой записью: «По сути своей Фишбейн типичный еврей – хитрый, проницательный, расчетливый, но я склонен думать, что его служение американской медицине исключительно полезно».
Глава 21
Лето процесса над Скоупсом мистер и миссис Бринкли провели в путешествии по Италии. Насладившись прелестями Милана, они переместились южнее, в университетский городок Павию. Среди выпускников местного университета был Христофор Колумб.
Стараясь поправить свою репутацию, испорченную скандалом с фабрикой дипломов, Бринкли отправился в Европу в надежде получить почетные ученые степени. Дублин отказал ему, Лондон и Глазго – также. Но в прелестной тихой заводи Павии администрация университета знала о Бринкли значительно меньше. Его ученый вид, очки, внешний лоск, тонкая искусная лесть, предложение сделать пожертвование пожилым, но не слишком светски искушенным профессорам медицинского факультета произвели неизгладимое впечатление. А еще он угостил их консоме фрапэ а-ля императрис, волованы по-тулузски, овощной пирог а-ля финансьер, неаполитанское мороженое в сопровождении бутылок «Бардолино», «Бароло» и шампанского «Пайпер-Хайдсик». Для этого банкета доктор пригласил оркестр, который услаждал их слух мелодиями Мендельсона, Пуччини и Ирвина Берлина. Степень Бринкли получил.
Все это время он следил за новостями из Штатов, одна из которых особенно поразила его воображение. Вернувшись домой, он извлек урок из дела Скоупса, который превратил в новый бизнес-план.
Христианство, так или иначе, вернулось на первые полосы газет, вновь став во главу угла. Американским бестселлером 1925–1926 годов стало произведение в жанре нон-фикшн: книга Брюса Бартона «Человек, которого никто не знает: открытие подлинного Иисуса». Основной посыл этой книги – без сомнения не утратившей и ныне своей коммерческой значимости – заключался в том, что Христос являлся первым в истории великим менеджером: «Взяв из низов двенадцать человек, он вылепил из них организацию, покорившую весь мир». Будучи талантливым управленцем, он являлся величайшим для того времени мастером рекламы: «Возьмите любое из его иносказаний – не важно какое – все они созданы словно по учебнику рекламного дела с соблюдением принципов, которые еще не были тогда разработаны… Прежде всего их отличает чудесная сжатость, краткость, которая и должна быть присуща рекламе. В каждом слове, произнесенном Христом, светятся, переливаясь, солнечные лучи искреннего чувства… И в завершение, он понимал необходимость повторов и использовал их».
Какое-то время Бринкли примеривался к фигуре Христа, намечая идею сходства с ним. (Вот как он реагировал на книгу Бартона: «Мне кажется, что все это жизнеописание – это моя жизнь, и написана книга словно про меня».) Но процесс над Скоупсом глубоко поразил его (по крайней мере, он так говорил публично), он словно принял второе крещение. Осенью он, проповедуя по радио Слово Божие, делился со слушателями своим восторгом и говорил теперь вдохновеннее, чем когда-либо раньше. Его новый выдуманный облик ярчайшим образом проявился в следующем изысканном и напыщенном пассаже, напечатанном «Нью-Йорк ивнинг джорнал».
ПРОПОВЕДУЕТ ФУНДАМЕНТАЛИЗМ – ПРАКТИКУЕТ НАУКУ ТРАНСПЛАНТАЦИИ КОЗЛИНЫХ ЖЕЛЕЗ.
Как сочетает знаменитый хирург Старозаветную Религию и новомодные операции в необычном медико-евангельском питомнике.
Знакомьтесь: удивительный своеобразный ученый-фундаменталист, доктор Джон Р. Бринкли из Милфорда, Канзас.
Далее следовал краткий очерк его героической научной карьеры, начиная «со смелых экспериментов в качестве ветеринарного врача американского экспедиционного корпуса» во время Великой войны и до ученой степени honoris causa в Павии – только в третий раз этим университетом, как выяснил доктор, была присуждена такая степень, до него ее были удостоены Наполеон и Микеланджело.
И вот Бринкли вернулся в Штаты, Бринкли застал родной штат Теннесси (sic!) в состоянии надвигающейся бури.
Знаменитый процесс Скоупса зрел, проходя инкубационный период. Вернувшийся ученый, сам по рождению теннессиец (sic!), с сочувствием наблюдал старания жителей гор сохранить в неприкосновенности горячо любимые ими догматы веры, уберечь их от цепких пальцев науки. Возможно, нечто зароненное в его душу детством, проведенным в этих краях, пробудилось дальним эхом, возродив искры нового святого благовеста. Возможно, горячий пыл выступлений Уильяма Дженнингса Брайена, его страстные речи нашли отзвук в его сердце.