Этим все решилось; вернее, должно было решиться. Ведь основной задачей Федерального радиокомитета было решить, не превысил ли Бринкли предельно допустимые нормы обычной рекламы, используя для этого общественное пространство радиоэфира. Отказавшись от «ящика», он снял вопрос. Но существовало еще одно обвинение, больше похожее на придирку, оспорить которое до сих пор не удавалось. По-боевому настроенные пуритане и ригористы докладывали в Вашингтон, что радиобеседы Бринкли «непристойны и в высшей степени отвратительны». Слова, которые у большинства с трудом сходят с языка, такие как «эрекция» или «оргазм», Бринкли произносил легко, как нечто само собой разумеющееся, не говоря уже о покушении на Шестую заповедь: «Да кастрируйте вы вашего муженька, и будете в безопасности, если, конечно, не полезете на чужой выпас и не пристроитесь к какому-нибудь чужому бычку». Может, деревенщине такие речи и щекочут слух, и забавляют, но люди более чувствительные, которых так легко задеть, слыша, как такие речи несутся из репродуктора в гостиничном холле, испытывают глубокий шок.
Отмена «Ящика медицинских вопросов» сыграла свою роль. Но не до конца. Тринадцатого июня тремя голосами против двух лицензия Бринкли на право вещать по радио была отозвана. «Станция «KTNT» служит исключительно цели личного обогащения доктора Джона Р. Бринкли», – сказал председатель Робинсон, объявляя результаты голосования, но улица шепталась о том, что пуритане накинулись на доктора всем скопом и придушили его.
На этот раз Бринкли машин уродовать не стал, хотя и был порядком взбешен. Имея право продолжать вещание, пока готовилась апелляция, Бринкли обвинил по радио президента Гувера и АМА в преступном заговоре, приведшем к обвинительному приговору. «Один мой друг, чье имя я не вправе назвать, сообщил мне, что Американская медицинская ассоциация потратила пятнадцать тысяч долларов (или пятьдесят тысяч – нечетко из-за плохой слышимости) на подкуп трех членов Федерального радиокомитета. Деньги были переданы через одного из адвокатов Радиокомитета». Потом вдруг его тон резко поменялся: «Если вы считаете, что меня и мою станцию распяли на кресте, доведите это до сведения ваших конгрессменов и сенаторов. Тогда мне могут вернуть лицензию. А сейчас я хочу порассуждать о некоторых из заповедей блаженства, слетевших из уст Господних на Масличной горе».
Глава 30
Шесть недель спустя – 15 июля 1930 года – эксперты Медицинского совета штата Канзас собрались для рассмотрения вопроса о лишении доктора и второй его лицензии.
Возле отеля «Канзас» в Топеке толпились перенесшие операцию по подсадке козлиных желез. Они прыгали, кувыркались и демонстрировали прессе стойки на руках. Хотя не было еще и девяти утра, но солнце уже пекло, заливая площадь. Однако прибывший на «Кадиллаке» Бринкли оказался застегнутым на все пуговицы, при воротничке, сверкая бриллиантами, украшавшими его галстучные булавку и зажим. Причем камень в одном из двух его колец был величиной с человеческий глаз. Гнетущая атмосфера возбуждения нависла над толпой – никто, в том числе и сам доктор, – не знал, что его ждет. В Висконсине такой же Медицинский совет штата обвинил в колдовстве фермера Генри Дорна.
В зал заседания набилось семьдесят пять человек. Но если и права была поддерживавшая Бринкли газета, утверждавшая, что согнал их сюда «злобный фанатизм известного всем лица из АМА», то само это лицо в зале отсутствовало. Опасаясь, что его появление может спровоцировать толпу на демонстрации, а то и что-нибудь похуже, Фишбейн держался в отдалении. Он хотел, чтобы заседание выглядело выражением воли местных граждан, а не аутодафе, организованным кем-то со стороны. Но, оставаясь за кулисами, на советы он не скупился.
«Проклятый мошенник!»
«Грязный лжец!»
Едва началось первое заседание, как разгорелась яростная перепалка с переходом на личности между адвокатом Бринкли Фредом Джексоном и репортером «Стар» А. Б. Макдоналдом. Трое или четверо удерживали Джексона в кресле, а он, отбиваясь, все порывался броситься на журналиста с кулаками. Порядок был восстановлен, но данный инцидент может служить барометром, показывающим всю степень царившего в зале напряжения, усугубленного усиливающейся духотой. К полудню крайне жаркое даже для Канзаса лето превратило зал заседаний в адскую камеру пыток.
Один только Бринкли оставался в пиджаке. Первые дебаты он просидел за столом защиты, покуривая ароматизированные сигары, и горделиво оглядывал зал с видом хозяина кафе, отдыхающего за выносным столиком. За его спиной сидел, злобно упираясь взглядом ему в затылок, покалеченный им пациент Джон Занер.
Другой его бывший пациент, Р. Дж. Хиббард, давал показания первым. Его медленная шаркающая походка была достаточно красноречива. Его жена, выступившая вслед за ним, рассказала, что, вернувшись домой после трансплантации козлиных желез, мистер Хиббард три дня провел в постели в бессознательном состоянии.
Звучали все новые и новые показания травмированных и покалеченных. Шестидесятилетний Чарлз Зигенхарт сообщил, что вместо того, чтобы после операции на простате зашить разрез, Бринкли залепил кровоточащую рану лоскутом резинового сапога и отправил его домой. Смотритель общественного парка Грант Иден поступил в клинику, приехав на том же автобусе, что и Джон Занер. В клинике над ним, как и над Занером, поработали, после чего он пошевелиться не мог. На его письмо с жалобой Бринкли сообщил, что съездил на охоту, и описал свою поездку, а завершил письмо словами: «В вашем состоянии виноваты вы сами. Счастливого Рождества». Среди прочих прозвучало и свидетельство Роберта Кэрролла, брата Коры Мэдокс. Его выразительный рассказ об истории с оружием, которым махал Бринкли в клинике, еще раньше был опубликован в «Стар». «Я чувствовал шедший от него запах виски, – говорил Кэрролл. – Он выдвинул ящик письменного стола, достал револьвер и сказал, что моя сестра не выйдет из клиники, если только через его труп, пока ему не заплатят еще сто долларов». Кэрролл вместе с братом вернулись в клинику, прихватив собственное оружие, и вызволили сестру с помощью приемов, бывших некогда в ходу на Диком Западе.
К третьему дню опроса свидетелей, 17 июля, один из членов совета, находясь под впечатлением от услышанного, прервал заседание требованием немедленного вынесения обвинительного приговора. После того как этому эксперту растолковали права Бринкли, на свидетельскую трибуну поднялся Джон Занер.
Поначалу его горестная повесть как две капли воды походила на остальные: он рассказал о том, как произведенная в милфордской клинике операция (он с неохотой признал, что это была подсадка козлиных желез) лишила его здоровья – физического и душевного. Через день-другой после того, как все это произошло и когда боли резко усилились, он встретился в холле «с этим смешным усатым человечком».
«Доктор, мне раз в пять теперь хуже, чем было раньше, до приезда к вам в клинику».
«Это совершенно нормально и ожидаемо: полностью здоровым вы почувствуете себя только через год».
«Но мне сказали, что я поправлюсь через три дня! Ваша жена так сказала!»
«Должно быть, вы ее неверно поняли. Можете впоследствии приехать, и я вам сделаю вторую операцию».
Занер вернулся к себе в Ленексу, где слег и исхудал. Поглощенный собственным несчастьем, Занер даже не заметил ни новых обоев, ни новых абажуров в доме. Не обращал он внимания и на то, как возрастало нетерпение Минервы, как раздражало ее понимание, что дни идут за днями, а муж через Стикс все никак не переправится. После двух недель ожидания ее терпение лопнуло. «Я от тебя ухожу», – сказала она. Состояние Занера не позволило ему возражать и спорить. Он дал ей два тысячи долларов и попросил одного из своих работников, Пэта Макдугана, отвезти ее обратно к родителям в Индиану.
Вполне возможно, что Минерва давно крутила роман с Макдуганом: в свое время именно она не дала мужу его уволить. Когда они отправлялись в путь, Макдуган сказал Минерве, что ехать, имея при себе две тысячи долларов наличными, для женщины небезопасно, и тысячу четыреста долларов она отдала на хранение ему. В Канзас-Сити они остановились в мотеле, и в ту же ночь Макдуган исчез вместе с деньгами и машиной.
Минерва вернулась домой с целым букетом разочарований и единственным желанием: превратить жизнь мужа в ад. Она даже притащила его на заседание. После того как Занер с трудом спустился со свидетельского возвышения, она представила совету письменное показание, оспаривавшее слова мужа. Там говорилось, что, «вернувшись из Клинического центра Бринкли, Занер не следил за своим здоровьем, ходил под дождем и выполнял тяжелые физические работы, что и свело на нет всю пользу от операции».
Другими свидетелями со стороны обвинения выступили специалисты-медики. Томас Дж. Орр с медицинского факультета Канзасского университета утверждал, что операция по подсадке козлиных желез, которую, как уверяет Бринкли, он делает, «абсолютно неосуществима»; профессор урологии назвал всю процедуру «до смешного глупой»; третий свидетель заявил, что единственным следствием подобной операции могла бы быть лишь внесенная хирургом инфекция. Еще один свидетель рассказал о том, что видел собственными глазами.
Годом ранее доктор Р. Р. Кейв с Манхэттена специально приехал в клинику Бринкли «из чистого любопытства». Кейв уже к тому времени успел ознакомиться с иллюстрированным рекламным проспектом, в котором Бринкли описывал ход произведенной им сложной четырехфазной операции – как он перемещает артерию и нерв таким образом, чтобы увеличить поступление крови и обеспечить оптимальные условия для прохождения нервных и импульсов в соответствующие органы… что укрепляет их и омолаживает; как он сокращает увеличенную простату, пресекая доступ в нее крови. Но когда Кейв посмотрел, как производится операция, он был крайне удивлен тем, что не увидел «ни малейшей попытки сделать хоть что-то из заявленного», что доктор «всего лишь поместил в мошонку пациенту «маленькие шарики» и зашил разрез». «На протяжении всей операции, – добавил доктор Кейв, – этот пациент горько жаловался на сильную боль… Но Бринкли уверял, что это ему «кажется».