Жене он говорил: «Я достиг земной вершины».
Глава 36
В августе 1932 года редакционная статья в «Балтимор сан» напомнила читателям избирательную кампанию Бринкли двухлетней давности, когда, борясь за пост губернатора, он «до глубины души возмутил своими действиями каждого разумного жителя штата». Статья была без подписи, характерный, болезненно-язвительный тон и эффектность заключительной концовки изобличают авторство Менкена: «В 1930 году Бринкли едва не выиграл выборы, хотя и не был в списке зарегистрированных кандидатов. В этом году его имя будет в списке. Так давайте же помолимся за Канзас!»
Цены на зерно снизились на девяносто процентов, и некоторые канзасские фермеры жгли пшеницу, чтобы разогреть рынок. Выборы губернатора 1932 года были уже не за горами, и опрос, проведенный «Уичито бикон», показал, что популярность Бринкли в четыре раза выше популярности действующего губернатора. После того как издатель «Эмпориа газетт» Уильям Аллен Уайт назвал поклонников Бринкли тупоголовым отребьем штата, те, радостно подхватив это название, сами стали именовать себя тупоголовым безграмотным отребьем старого Билла Уайта, а их собрания и встречи стали еще шумнее и многолюднее.
Однако, потерпев поражение однажды, доктор начал нервничать относительно своих шансов. Тот факт, что инженер Джеймс Уэлдон назвал Бринкли удобной мишенью для желающих поднять собственные продажи, заставил Бринкли ловить рыбку и там, где раньше не ступала его нога.
«Вибрационные силы, которые вы пытаетесь разбудить, в день выборов помогут вам», – написал в ответ на запрос доктора нумеролог Флойд Р. Андервуд из Блумингтона, Иллинойс. Свое предсказание он обосновывал тем, что любимым числом Бринкли оказалось число «четыре». Таким же обнадеживающим был прогноз и звездочета из Кристел-Бэй, Миннесота. Когда Бринкли обратился за консультацией к самой модной прорицательнице Америки астрологу Эванджелине Адамс из Нью-Йорка, та сперва его мягко пожурила: «Все же, мне кажется, вы слишком многого ожидаете от астрологии, не сознавая, что она лишь один из факторов, определяющих будущие события… Например, если вы решите встать на пути скорого поезда в один из ваших счастливых дней, поезд раздавит вас точно так же, как если бы это происходило в день, для вас несчастливый». Однако следующее письмо прорицательницы обнадеживало больше: «Полагаю, что сильная планета Юпитер будет к вам благосклоннее, чем была последние двенадцать лет… Эта планета вошла в перигей вашей орбиты; это определенно обещает нечто из ряда вон выходящее, что окажет самое положительное влияние на вас и может оказаться весьма значимым в судьбе как штата, так и нации в целом…
Я склонна верить мнению великого шоумена П. Т. Барнума, считавшего, что и каждый полученный удар – это реклама, а потому книга, которую может написать ваша первая жена, не принесет вам ощутимого вреда, если только, будем надеяться, не выйдет в свет в период, когда Сатурн или Уран будут противостоять вашему Меркурию».
Последнее замечание относилось к шуму, поднятому его бывшей женой Салли Уайк, ныне вышедшей замуж и обитавшей в Иллинойсе. Все еще возмущенная после стольких лет отказом Бринкли признать ее законное право на часть его денег, она начала атаку, пытаясь помешать его избирательной кампании. Не так давно она посетила губернатора Вудринга и Элфа Лэндона (возможного кандидата от республиканцев), пытаясь вооружить их против Бринкли и грозя написать книгу о ранних годах его деятельности. Эванджелина Адамс поинтересовалась датой рождения Салли для того, чтобы определить, «действительно ли она сможет навредить на последнем этапе».
К июню кампания Бринкли шла полным ходом, ведя за собой все новые эксперименты в области саморекламы. В этом году наряду с короткими полетами на аэроплане он в ряде случаев приезжал в автомобиле, на заднем сиденье роскошного золотисто-коричневого шестнадцатицилиндрового с открывающейся крышей «Кадиллака», за рулем которого восседал широко улыбающийся Рой Фолкнер, а позади двигалась клаксонящая кавалькада машин. Самым крупным из них был разукрашенный грузовик «Шевроле», носивший название «Агитационный боекомплект № 1». Откидной борт превращал грузовик в сцену, оборудованную громкоговорителями, среди которых высился огромный, с квадратным жерлом, диаметром в четыре фута, пятимильный рупор. Звук, им производимый, мог заставить людей в панике покидать дома, словно это был трубный глас Судного дня.
Но речи на этот раз звучали тише, чем в 1930 году, и тон их несколько изменился. Нередко приезд своего каравана в город Бринкли приурочивал к закатным часам. Раскладывалась портативная сцена, рулады Роя Фолкнера звучали уже в сумерках, их сменяла джазовая группа с печальной мелодией «Сент-Луисского блюза» («Как больно видеть мне закат, ведь милой нет со мной…»). К этому времени окончательно темнело. Когда музыканты покидали сцену, ее центр освещался лишь одним прожектором, и в конусе света возникала фигура преподобного Сэмюела Куксона из Милфорда, выходившего, чтобы представить кандидата (делал он это так часто и так хорошо, что впоследствии методисты обвинили его в сговоре с дьяволом). После этого из тьмы материализовывался Бринкли в белом полотняном костюме и мягкой соломенной шляпе. Он присаживался к микрофону и (процитируем репортера из Топеки) «в туманной религиозной дымке начинал журчать в микрофон так ласково и нежно, словно предлагая даме чашку чая или одолжить другу десять долларов до зарплаты… В умении доктора Бринкли донести свою мысль до слушателей и дать им проникнуться ею было не просто что-то поистине магическое, но и крайне эффективное».
Доктор понимал, что поза распятого мученика, так воодушевлявшая публику двумя годами ранее, сейчас не покажется ей ни новой, ни сколько-нибудь уместной. Сейчас ключевым словом для всей своей кампании он выбрал слово «очарование». Однажды, когда кто-то в публике грубо прервал несколько раз его выступление шиканьем, доктор с любезной улыбкой парировал: «Погромче, пожалуйста! Тогда я, возможно, смогу использовать вас, взяв к себе в команду». Но мученичество для Бринкли оставалось не только позой. Внимательный наблюдатель смог бы разглядеть на нем реальные стигматы. Можно даже сказать, что ощущение затравленности у него со времен первых выборов не исчезло, а усилилось, и мысль о том, что его преследуют, приобрела характер паранойи.
И публично, и в частных беседах он упоминал о заговорах против него, о том, что его собираются убить, и, так как первые полосы газет занимала тогда история с Линдбергом, – намекал на якобы готовящееся похищение его сына. Он уверял, что губернатор Вудринг «распространил свое право помилования на некоторых заключенных» в обмен на обещание убить его, Бринкли, до дня голосования. Своему администратору по хозяйственной части Эрнесту А. Дьюи он писал: «Что мне нужно, Дьюи, так это пуленепробиваемый бронежилет ниже талии, чтобы он прикрывал перед, спину и бока и доходил до шеи, так как в октябре – ноябре мое положение не будет самым безопасным, учитывая оголтелость этих орд… Но необходимо сохранить это в тайне. Ведя переговоры о покупке, делайте вид, что понятия не имеете, кому эта покупка предназначается и зачем. Если станет известно, что бронежилет собираюсь носить я, стрелок станет целить в голову или в другое незащищенное место…» Дьюи выполнил поручение, приобретя через детективное агентство бронежилет сорокового размера. Заверив Бринкли, что «точно такой же носил Аль Капоне, а значит, лучшего добыть невозможно».
Все лето и часть осени доктор носился взад-вперед, разрываясь между выступлениями перед публикой и марафонами радиообращений. Хотя он больше и не являлся владельцем милфордской станции, ставшей преемницей «KFKB», – станция не скупилась в предоставлении ему эфирного времени, и однажды это скакание туда-сюда – со сцены на студию – натолкнуло его на очередную идею.
«Просто я понял, – писал он одному из своих советчиков, – что мог бы использовать звукозапись, установив ее на моем грузовике; грузовик бы объезжал маленькие городки, в которых сам бы я не появлялся, к грузовику стекалась бы толпа, а когда народу набиралось бы достаточно много, специальный человек включал бы запись и пускал одну-две из моих записанных речей».
Считаю эту идею одной из удачнейших! А что скажете вы?
Так в американскую политику вошла звукозапись – речи и песни:
Талантам Джи Эр Бринкли
Давно потерян счет –
Хирург он и политик,
Благую весть несет.
И патриот Канзаса
Нетерпеливо ждет,
Гадая, чем порадует
Гуманности Оплот.
Приободрившись и исполнившись новой уверенности, доктор решил провести предвыборный митинг в самом сердце вражеской территории. Ранним летним вечером, когда уже смеркалось, «Агитационный боекомплект № 1» припарковался на краю бейсбольного поля в Эмпории, родном городке самого крикливого из его недругов, Уильяма Аллена Уайта.
Вечер был чудесным. Жара и духота, такие типичные для конца августа, спали, и наконец можно было вздохнуть, фонари в парке не зажигали, чтобы не привлекать комаров. С роликовой площадки неподалеку доносились веселые голоса и радостные возгласы. В ожидавшей Бринкли толпе, по большей части состоявшей не из приверженцев, а из зевак, но насчитывающей достаточное количество людей, шныряли лоточники с попкорном, продавцы арахиса и мороженого.
Но где же Бринкли?
Рой Фолкнер, оркестр, исполнявший блюзы, все номера пролога прозвучали и окончились. Настало время включить прожектор, чтобы его луч прорезал толпу и в слепящем круге света явился бы великий человек. Но время шло, тьма сгущалась. Люди поднимали головы, ища глазами луну.
А потом, по словам одного из толпы, «в темноте зазвучал чей-то странный голос».
«Надеюсь, мистер Уайт и «Канзас-Сити стар» не оставят меня своим вниманием и все-таки разделают под орех. В таком случае в ноябре я получу дополнительные полмиллиона голосов!» – вопил неизвестный.