Так это что, Бринкли? Публика перешептывалась и вглядывалась во тьму.
«Стараниями Американской медицинской ассоциации меня лишили радиостанции мощностью в пять тысяч ватт, а я отбил удар, отскочил и вновь поднялся в Мексике, – продолжал голос. – Им не снять с эфира доктора Бринкли! Запретят вещать на суше, он купит корабль, соорудит там радиостанцию в полмиллиона ватт и поплывет, ведя передачи за пределами двенадцатимильной зоны! И что я тогда скажу, мало не покажется!»
Вся речь его была выдержана в том же духе – горделивая, высокомерная, озорная. Но смелость все-таки в последний момент ему изменила – он, видимо, побоялся быть застреленным, если вызов противнику бросал из темноты, нацепив бронежилет.
«Появился и исчез, точно привидение, никаких тебе рукопожатий, никакого общения с народом… Человек-загадка!» Больше подобных встреч не было.
Каким бы странным ни казалось это появление, Уильяма Аллена Уайта оно не на шутку вывело из себя, впрочем, Бринкли он всегда воспринимал неадекватно. «Неужели нам придется после выборов стыдливо опускать головы? – бушевал он в печати. – Каким позором будет, если умные, любящие свой край канзасцы не проявят должного мужества или здравого смысла и не остановят этот кошмар! Может быть, канзасцев, оказавшихся за пределами штата, пора встречать уже криками «ме-е!», приветствуя их по-козлиному?
Спасите Канзас!»
К счастью, разум либо хитрости политтехнологии возобладали, и другие противники Бринкли проявили бóльшую сдержанность, действуя не так открыто, но методично. Агенты (посланные не то Вудрингом, не то Лэндором – кем именно, так и не выяснено) разыскали бывшего партнера Бринкли и сообщника его преступлений Джеймса Кроуфорда, занимавшегося теперь продажей автомобилей в Канзас-Сити. Они предложили ему за двести пятьдесят долларов в день сопровождать избирательную кампанию Бринкли и после каждой речи, произнесенной Бринкли, в том же месте произносить свою – наподобие второй собаки, непременно задирающей лапу и отмечающей дерево, возле которого только что отметилась первая.
Кроуфорд отказался. Два года назад, сказал он, его уже обманул частный сыщик, нанятый юристами Фишбейна до того, как Бринкли бросил свой иск и прекратил судебное дело. Кроуфорд в то время отбывал тюремный срок за ограбление отеля – и это с одной-то рукой! И его заверили, что следователь по фамилии Маккой обещал вызволить его из тюрьмы в обмен на компрометирующую доктора информацию. Такую информацию, по словам Кроуфорда, он предоставил, а получил за это всего-то конфеты и коробку сигар! Нет, помогать АМА он с тех пор зарекся.
Однако Салли Уайк охотно и деловито раздавала слезливо-патетические интервью в стремлении обнулить шансы экс-мужа. «Дети и я мечтали о маленькой машине, все равно какой, – рассказывала она, – и она даже предлагала Бринкли деньги, но… Отказ!» Главным поборником ее прав выступила скандальная газета «Пинк рэг»[35], написавшая в редакционной статье, что «от репутации Бринкли даже сточную канаву и ту вырвет». Доктор нанял частного сыщика, неделями безрезультатно таскавшегося за ней.
Между тем для Бринкли стал большой помехой Норман Бейкер. Помимо своих обезьяньих действий в Мексике, где он тоже учредил собственного «нарушителя границы» – радиостанцию, он продолжал борьбу за шарлатанский трон, включившись в избирательную гонку на выборах в Айове. Шансов стать губернатором он не имел ни малейших. Зато он мог разъезжать по штату в светло-сиреневом, с пуленепробиваемыми стеклами «Родстере» и мучить Бринкли неизбежно возникающим в общественном сознании ощущением их с Бейкером парности.
Но самая серьезная опасность для Бринкли пришла с неожиданной стороны. Очкарик Лэндон, до сих пор вызывавший лишь насмешки своей претензией на звание профессора химии, теперь по мере того как шла кампания, стал вызывать у избирателей все больше подозрений, что, может быть, его харизма не так уж слаба для губернаторства: стоит ли экстремальным временам добавлять экстремальности, выбирая губернатором личность столь же экстремальную?
Лэндон, ухватившись за этот сдвиг в настроении народа, прилип к избирателям, как теплая припарка, хотя все его добродетели определялись исключительно частицей «не»: «Губернаторское кресло не сделает его человеком опасным. Предоставление ему поста губернатора не пошатнет рынка труда и не грозит ему крахом… С губернатором Лэндоном в делах государственных не будет места обману и пустозвонству».
Бринкли проиграл, набрав на целых тридцать тысяч меньше голосов. Несмотря на свою популистскую риторику, доктору не удалось заставить поверить в свою кандидатуру отчаявшихся фермеров, так и не услышавших в его речах, каким именно образом он собирается им помочь. Действия Салли сильно испортили отношение к нему женщин. Некоторые также посчитали, что в год президентских выборов лучше держаться крупных партий, «с более солидной репутацией»: соображение, оказавшееся достаточным, чтобы изменить расклад сил.
Одинокий и горько обиженный, Бринкли метал громы и молнии, обвиняя всех и вся на земле и в горних высях. Глубина и безысходность его отчаяния вызвали упрек со стороны Альмы Грейнинг, главы Школы богословия и философии в Лос-Анджелесе: «Вы не должны допускать и мысли о том, что идея «посмертного воздаяния» – ерунда и чушь! Это было бы несообразно вашим умственным способностям. Возникнуть такое подозрение могло в вашей душе лишь под гнетущим воздействием Сатурна!»
В сочельник Бринкли в очередной раз обратился к самой большой своей отраде и утешению. «Дорогая моя возлюбленная, – писал он, – осознаешь ли ты, что не пройдет и семи месяцев, как мы сможем отметить круглую дату – двадцатилетие, как мы вместе? Я полюбил тебя с первого взгляда…
Не имею ни малейшего понятия, что ждет нас впереди, что уготовила нам судьба. Лично я хотел бы бросить все проекты, которые замыслил и которыми занимаюсь, оставить всю эту неразбериху и начать жить с чистого листа, выбрав для себя новый путь. Однако я обременен слишком многими и слишком разнообразными обязательствами, чтобы сама мысль о попытке вырваться не казалась мне тщетной…
Хочу, чтобы ты знала: я люблю тебя и нашего мальчика, и все, чем я занят в плане работы или карьеры, делается только ради вас обоих. И сейчас, в канун Рождества 1932 года, я хочу сказать тебе и дорогому нашему мальчику о своей любви к вам, которой, я это знаю, ты всегда и всецело платишь взаимностью.
Навеки преданный тебе,
Глава 37
К началу 30-х годов сфера желез и сфера общественных связей – два самых модных увлечения тех лет – проникли в международную политику, захватив и самые высокие ее ступени. Что доказывают и действия новой политической силы того времени – нацистской партии Германии.
Вернувшись в Нью-Йорк из Берлина, корреспондент концерна «Херст» за рубежом Карл фон Виганд встретился с великим мастером и магом общественных связей Эдвардом Бернейсом. За ужином корреспондент описал собеседнику виднейшего соратника Гитлера Йозефа Геббельса – невзрачного вида, хилый, хромой, мало похожий на образцового нациста, каким мы его представляем, но женщины ему на шею вешаются. Его даже прозвали «козлом – предводителем стада». Дело было в том, что Геббельс, показывая Виганду свою обширную библиотеку пропагандистских источников, упомянул и книгу Бернейса «Формирование общественного мнения», легшую, как он признался, в основу его антиеврейской кампании.
«Это меня шокировало», – писал впоследствии Бернейс.
Возможно, по размышлении шок у Бернейса поуменьшился, ведь, пока он рассказывал о том, как манипулировать массами, «не давая им понять, что ими манипулируют», видя своими клиентами лишь крупный бизнес вроде компаний «CBS», «Дженерал электрик», Американской табачной компании или «Додж моторс», нацисты незаметно заняли место в очереди. «Публичность как инструмент контроля», как использовать символику и обвести вокруг пальца прессу – все эти темы явились пищей, вскормившей Геббельса, этого «махатму пропаганды» Третьего рейха, двигателем, подтолкнувшим создание «Великой лжи». Как и сверхпопулярный Брюс Бартон, Геббельс с удовольствием цитировал Иисуса Христа, видя в нем образцового торговца и мастера рекламы. «Пропагандист, – говорил виднейший из нацистов, – должен быть великим знатоком человеческих душ».
Но работа Бернейса была не единственным научным направлением, которое сумел использовать в своих целях Третий рейх. Исследования одного русского также неизбежно увлекли и разбудили фантазию нацистов.
«Матери, которая первая отдаст мне свое дитя для операции по омолаживанию, возможно, суждено стать прародительницей новой и могущественной человеческой расы… Дайте мне детей с зачатками гениальности, и я создам новую суперчеловеческую расу» – так заявил доктор Серж Воронофф еще в конце 20-х годов, и, придя к власти, нацисты вспомнили это высказывание. Когда Гитлер в Мюнхене призвал немцев сбросить с себя основы «ледникового периода дряхлости», провозглашая необходимость «физического омоложения Третьего рейха, соответствующего его духовному обновлению», он имел в виду не просто строительство новых стадионов.
В качестве идеологов омоложения нацисты выдвинули и ряд собственных идей. Одним из методов создания расы суперлюдей (даже более совершенных, чем естественно образовавшаяся нордическая раса) явилась программа насильственно производимых пластических операций, согласно которой государство разрешало переформирование тела солдата «в необходимых случаях даже против его воли, с тем чтобы добиться его максимальной пригодности и эффективности». Что касается научных трудов Вороноффа, то неизвестно, насколько глубоко они были ими исследованы – идея создания расы господ путем использования обезьяньих желез многими нацистами, вероятно, должна была казаться когнитивным диссонансом – но соответствующие эксперименты проводились. В отличие от экспериментов по пропагандируемой Штейнахом вазэктомии: в 1933 году Гитлер расформировал его лабораторию в Австрии – частично из-за еврейского происхождения ученого, а частично из-за его попыток «лечить» гомосексуализм трансплантацией гетеросексуальных тестикул в организм «женоподобных пассивных» мужчин. В этой области фюрер исслед